Грациозно ступая, подошла она к двери, ведущей в зал, потянула за ручку, но дверь оказалась запертой. Заперта была и дверь, через которую волокли ее восковую оболочку. Синьора взволнованно походила взад-вперед закрытое пространство действовало на нее удручающе, - но, заметив встроенный в стену шкаф, бросилась к нему и вынула ярко крашенную маску, приставила к лицу, затем другую, с маленькими козьими рожками...
В туалетной комнате в это время появился высокий мужчина с вьющимися, как у эфиопа, волосами, с белой накидкой. Почти синхронно с жестами синьоры, примеряющей маски, кучерявый надевал на голову то турецкую шапочку с султаном, то стальной шлем, то тирольскую шляпу с орлиным пером, то фуражку с полковничьей золотой кокардой, последней примерил горняцкую каску с мигающим фонариком...
Через зал в приемную прошел секретарь с папкой и, открыв дверь ключом, пригласил синьору, щелкнув пальцами. Синьора впорхнула в зал, сжимая в ладони мини-магнитофон, монотонно попискивающий. Пока цепкий взгляд ее блуждал по стенам, обитым красным и синим, и с удивлением, даже растерянностью остановился на большом макете, секретарь деловито открыл папку и стал читать:
- Патриция Буффони, тридцати двух лет, имеет двоих детей, в настоящее время - замужем за владельцем компании "Сико"... входила в группу Барбары Бальцерани из "Бригаде россе", но затем порвала с товарищами... - Папка слегка наклонилась в руках секретаря, и из нее вылетел какой-то медицинский лист с надписью "Таблица разводов и абортов" и фотография с изображением аятоллы Чечебени. Синьора наклонилась, чтобы поднять, секретарь же бесстрастно продолжал внушать невидимому слушателю: - Будучи в прошлом году в Ватикане, пыталась добиться расположения кардинала Капулетти, желая передать его откровения далай-ламе. В Женеве вступила в порочную связь с киноактером Капоне-Аль и заразилась от него СПИДом... Прошла курс лечения в миланской клинике "Сентрал". После очередной, четырнадцатой беременности совершила аборт у доктора Каспара в клинике "Воспоминания Пизанской башни"... - Секретарь поморщился и захлопнул папку, выразительно глянув на синьору. Но у Патриции Буффони был такой вид, будто прочитанное не имело к ней никакого отношения. Не теряя времени, она начала передавать в магнитофон репортаж:
- Внимание! Патриция Буффони для газеты "Коррьере делла ноче"... Название репортажа - "Хобби бедуина"... Я - в приемном зале самого полковника... То, что я вижу перед собой на стене, на фоне красного с синим, карта... Когда-то, в романтическую пору своей жизни, я - дочь миллионера Буффони, порвавшая с прогнившим классом своих родителей...
Секретарь сделал вид, будто только теперь услышал воркование синьоры Буффони, и, криво усмехнувшись, снова щелкнул пальцами.
- Не разрешено! - запретил он, как отрезал. Затем, несколько смягчившись, добавил: - У нас, бедуинов, есть хорошая поговорка: "Облизывай пальцы лишь после того, как чашка с похлебкой пуста".
- Как? Как? Повторите! - воскликнула синьора. - Прекрасная изюмина! Именно ее и не хватало для увлекательности моего репортажа - грубоватой бедуинской поговорки!
Секретарь, однако, не смог повторить. Неожиданно бросившись к противоположной двери, ведущей к туалетной комнате, распахнул ее. На пороге появился тот самый кучерявый мужчина, с беретом на голове, обмотанный с ног до головы в синий шелк. Он ступил навстречу синьоре, шевеля губами, и высокий каблук его чуть скользнул в сторону по ковру.
Секретарь услужливо пододвинул к нему кресло. Он сел и глянул на синьору так, словно удивляясь тому, что видит ее. Затем закрыл глаза и устроился удобно в кресле, приняв смиренную позу. На стене, чуть выше карты, загорелось табло, замелькало всеми цветами, вырисовывая надпись, смысл которой гостья не сразу уловила: "Я сказал: все мы принадлежим Аллаху и к нему возвратимся". Ожила и карта, прочертились по ней короткими штрихами, замерцали, засвистели, замигали пучки света, очертились выпукло те места, те точки на материках и странах, где открыто и тайно действовали боевики полковника... Табло с кратким изречением было связано нехитрым компьютерным способом с самой картой, на ней постоянно обновлялись сведения о действиях евроазиафролатинобригад полковника через паутину мировых спутников, достигая шатра - командного пункта этих бригад. Поиск спутников улавливал сейчас чуткое ухо Давлятова. Замерцал свет табло, и над картой, буква за буквой, выстроилось выражение: "Всеад-ская, Анетинародная Гомологическая Безродная Система Морфема Транснациональных Универсальных Корпораций..."
Синьора будто вспомнила что-то досадное и нервно положила рядом на столик пишущий магнитофон. Секретарь, направившийся к выходу, выразительно посмотрел на нее. И едва закрылась за ним дверь, синьора начала сердито, скороговоркой:
- Меня заперли в приемной, я прождала там три часа... Понимаю, полковник, что вы слишком заняты, но все же... Согласитесь, что это несколько невежливо по отношению к человеку, который когда-то, в пору романтической молодости, участвовал в похищении Альдо Моро [Итальянский политик, умерщвленный террористами. (Прим. автора.)]. То, что вы имеете сейчас на этой карте, стройную систему борьбы... эти тайные центры выработки стратегии эксплуататоров во вселенском масштабе, все, что нам удалось выпытать у Великого заложника, - в этом и моя заслуга... Теперь же... Вы, должно быть, слышали о моих книгах, их читают на многих языках. В прошлом году, когда меня похитило племя дононга, поднялась такая волна мирового возмущения, что вождь дононга вынужден был меня освободить. Синьора Буффони сделала паузу, пытаясь понять, какое впечатление произвели на хозяина шатра ее слова о международном общественном мнении.
Полковник сидел в той же расслабленной позе, не открывая глаз и поглаживая длинный каблук. Буффони задержала взгляд на его обуви, желая угадать смысл его жеста, и продолжила:
- Полковник Ибн-Муддафи, вспомните свое детство. Вы были застенчивы? Боялись девочек? Вы были биты жестоко сверстниками?
Ибн-Муддафи, рассеянно улыбаясь, продолжал тереть свой каблук. Синьора Буффони не выдержала и раздраженно спросила:
- У вас такой жест... Вы что - гомосексуал?!
Ибн-Муддафи на секунду отдернул руку, затем она снова потянулась непроизвольно к каблуку. И молча, рассеянно улыбаясь, посмотрел полковник на синьору Буффони. Она подалась телом вперед, чтобы задать следующий вопрос:
- Правда ли, что вашим бойцам удалось проникнуть во Всемирный склад и завладеть компонентами атомной бомбы?! И что день рождения пророка Мухаммеда - мавлюд - вы решили отметить бомбовым ударом по тайному центру эксплуатации?! - Но ответа не услышала, ибо за шатром послышался какой-то шум, топот и скрежет затормозившей машины.
Давлятов увидел, как из машины выволокли восковую фигуру с перевязанными руками и кляпом во рту и бросили в открывшийся бункер. Двое мужчин и женщина в масках, с автоматами за плечами, проделали все это так ловко, с такой быстротой, что Давлятов не успел разглядеть в деталях операцию по захвату заложника.
Ибн-Муддафи устремил свой холодный взгляд на магнитофон синьоры Буффони, и оттуда раздался женский голос, по-военному отчеканивший:
- Докладывает член малого бюро второго комитета большой трудовой ассамблеи... Из ада вызволен президент Рокуэлл... Разрешите провести его через круги чистилища!
Ибн-Муддафи кивнул, и в ответ раздался все тот же звонкий голос:
- Приступаем!
И тут же другой голос, будто случайно оказавшийся на волне, выкрикнул:
- Всем! Всем! Конгрессам! Парламентам! Ассамблеям! Верховным советам! Выкуп за президента Рокуэлла в размере один миллиард долларов... Если завтра, к двенадцати часам по Гринвичу, оружие на эту сумму не будет отправлено в зону Персидского залива, Рокуэлл предстанет перед очищающим судом за свои преступления... - Магнитофон засвистел, волна сбилась, и даже чуткий даджаль, навострив было уши, не расслышал списка преступлений высокопоставленного заложника.
Лишь синьора Буффони, скривив презрительно губы, пошла в очередное наступление на апатичного Ибн-Муддафи:
- Хорошо, полковник, вопрос ставлю по-иному. Терроризм - это ваше самое любимое хобби или... на первом месте - гарем?
Вопрос этот почему-то вывел Ибн-Муддафи из равновесия. Он вскочил, замахал руками и закричал, ослабляя вокруг горла шелковый ворот:
- Я - пророк спасения! Я написал "Зеленую книгу". О, какое это откровение для всех! Какая казнь! Какое спасение! Я изменил время молитвы, поста и паломничества. Теперь все тропы ведут не в Мекку, а в святой город Самум, где я родился... Я - пророк спасения! О, сколько будет спасено! Сколько казнено! - И неожиданно опустился обратно в кресло, будто разом истратил все силы. Глаза его потухли, тело перекосилось через спинку кресла.
Синьора Буффони бесстрастно посмотрела на Ибн-Муддафи и спросила:
- Ваша "Зеленая книга" уже переведена на итальянский язык?
- Это - книга тайн, - прошептал Ибн-Муддафи, вытирая испарину на лбу. - Она за семью печатями... Но тот, кто раскроет "Зеленую книгу", будет спасен... - И опять мягко провел рукой по своему каблуку.
Магнитофон на столике продолжал попискивать, записывая их беседу.
- Кого вы больше всего любите представлять в своем перевоплощении Александра Македонского, Наполеона или Чингисхана? Вы ведь классический образчик раздвоенного сознания... - задала свой очередной вопрос синьора, но ответа и на этот раз не получила. За ее спиной появился секретарь и, щелкнув пальцами, кивнул на дверь, давая понять, что аудиенция окончена.
Синьора Буффони, бросив на дремавшего Ибн-Муддафи ироничный взгляд, пошла к двери приемной, сжав в ладони мини-магнитофон. Дверь открылась, и она опять оказалось запертой в приемной комнате.
Давлятов повернул свою ракету и заметил, как на площадку недалеко от шатра двое бородатых мужчин, в потертых джинсах, с автоматами на весу, бегом вынесли стол. Поставили и вытянулись по стойке "смирно" по обе его стороны. Откуда-то появилась та самая дворничиха, по имени Барбара Бальцерани, и смахнула тряпкой пыль со стола. На минуту задержавшись, что-то неслышно прошептала, как клятву. Затем ушла в сторону, уступив свое место другой, молодой женщине, босоногой, в джинсовом одеянии, которая помахала каким-то листом и стала читать:
- Именем народной ячейки народного бюро народной ассамблеи... Буффони Патриция, журналистка, - слово это судья подчеркнула, брезгливо кривя губы, и голос ее, долетевший наконец до слуха Давлятова, поразил его знакомыми интонациями.
- Боже, это же Шахло! - воскликнул Давлятов, повернувшись к На-хангову, мрачно наблюдавшему за картиной чистилища. - Бывшая моя подружка, искусствовед... Шахло! Мне говорили, что она вышла замуж за какого-то нефтешейха и уехала с ним... Но я никогда не думал, что шейх направит доверчивую Шахло на преступный путь... Надо ее спасти, вызволить из этого ада! Она действительно доверчива, романтична и возвышенна! Шейх ее погубит.
- Да, это Шахло, - угрюмо подтвердил Нахангов, будто в действительности знал Шахло по ее шахградской жизни.
- Буффони Патриция обвиняется в том, что не устояла перед буржуазной любовью, вышла замуж и родила двух детей. Она одевается антирево-люционно у парижского модельера, пользуется духами, губной помадой, кофемолкой, противозачаточными пилюлями, стиральной машиной, имеет права на вождение собственной "тоёты". Приговор...
Магнитофон в руках синьоры Буффони, в нетерпении снующей взад-вперед в запертой передней, свистнул и заглушил последние слова судьи.
В следующее мгновение судья и двое ее заседателей, опрокинув стол, уже бежали к "тоёте", одиноко стоящей на площадке. Открыв капот, засунули что-то туда и отошли к пальме, чтобы наблюдать.
Секретарь Ибн-Муддафи появился снаружи, открыл дверь ключом и, щелкнув пальцами, дал понять синьоре Буффони, что она свободна.
Синьора Буффони, не теряя ни минуты, настроила магнитофон и, направляясь к машине, на ходу стала передавать в редакцию свой репортаж:
- Внимание! Название репортажа "Хобби бедуина"... Не слышу! Это "Нью-Йорк - Бостон - Чикаго. Гэб-блэб"? Тьфу, дьявол! Не слышу!
Сколько? Миллион долларов? О'кэй! Продаю репортаж "Нью-Йорк - Бостон Чикаго..." - Синьора открыла дверцу машины, села, повернула ключ... и раздался такой взрыв... за считанные секунды куски разорванного тела, части машины, пишущий магнитофон поднялись к чертям, где висели, наблюдая за картиной, Нахангов с Давлятовым, и полетели мимо них в бездну...
Взрывная волна чуть было не вышибла Давлятова из ракеты, и, потрясенный случившимся, он крикнул, нагнувшись через борт своей ракеты:
- Шахло! Остановись! Опомнись! Ради нашей прошлой любви... Судья встрепенулась: услышав голос Давлятова и возмущенная самим
упоминанием слова "любовь", подняла автомат и дала очередь в сторону ракеты.