- Гражданин Салих, - сказал ведущий,-вчитываясь в телефонограмму. Тут вроде и вопрос и утверждение... Гражданин Салих спрашивает: расширила ли наука знания того, на чем держится земля? "Ведь известно, - пишет он, что земля - на роге быка, а бык на рыбе, а рыба на воде, а вода на воздухе, а воздух на влажности, а при влажности обрывается знание знающего..." Прошу, академик Зияев... - предоставил ведущий слово очередному, как отмечено в сценарии, оратору.
И не успел Зияев открыть рот, как инициативу подхватил академик-фе-мудянин, который, услышав имя Салиха, заерзал в кресле, сжимая кулаки.
- Позвольте ответить! - не дожидаясь своей очереди, вмешался фему-дянский академик.
- Прошу! Прошу! - смутился ведущий, словно боясь, как бы между академиками не возникла перепалка на глазах у миллиона зрителей. - Если уважаемый академик Зияев не возражает...
- Нет, я не возражаю, - мрачно молвил Зияев, - напротив, рад выслушать авторитетное мнение своего коллеги...
- Просто поразительно, - начал фемудянский академик, в упор глядя в камеру, словно желая взглядом испепелить задавшего вопрос, - в наше время, на исходе века, который называют веком небывалого взлета научных открытий... чтобы у кого-то в голове могла еще вертеться подобная белиберда о быке, держащем землю, и о рыбе на воде... Простите, гражданин Са-лих, но мне кажется, что вы просто решили поиздеваться не только над нами - пусть нас, участвующих в этой передаче, вы не уважаете! - но и над своими земляками-шахградцами... Любой школьник, подними его среди ночи в постели, без заминки скажет: земля держится на плавающих платформах, которые, наползая одна на другую, вызывают землетрясение... Мне кажется, что шахградцы должны выявить в своей среде таких, кто, подобно гражданину Салиху, сеет в народе суеверие и мистику, ослабляя его волю к стойкости... Мы не дадим погибнуть цитадели нашей цивилизации - родному для нас всех Шахграду!
"Сатана, - прошептал Салих, - вспомни-ка, кого Он поставил наместниками после гадян и поселил на этой земле... долины ее вы заняли каменными зданиями, в горах иссекли себе каменные домы. Сказано было: помните благодеяния Бога и не злодействуйте, распространяя на земле нечестие... Значит, только ты один, сатана, остался жив из всех, кто пришел на эту землю после гадян... Один ты, академик..."
Салих тщетно пытался связаться с телестудией, чтобы напомнить фему-дянскому академику об этом, но ведущий программы уже нетерпеливо поглядывал на часы - вместо краткого, лаконичного ответа по заранее заготовленному сценарию фемудянин целых полчаса давал отповедь гражданину-идеалисту Салиху, в счет драгоценного времени других академиков, и невольно подвел передачу к черте.
- Уважаемые шахградцы! Не скрою, мы не успели сегодня ответить на все ваши телефоновопросы, но впереди у нас еще не одна встреча с сейс-мосветилами... Сейчас же позвольте завершить передачу... тем более что до десяти часов осталось каких-нибудь сорок минут... Простите за шутку, спохватился ведущий, подумав, что наверняка ему теперь несдобровать за это упоминание, пусть невольное, о злополучных десяти часах - начальством было строго запрещено по всем каналам связи града произносить слово "десять" применительно к ходу времени, чтобы лишний раз не смущать покой шахградцев. - Желаю всем спокойной ночи...
- И тебе, соловей, того же желаю! - воскликнул Давлятов с такой гримасой, словно собирался ударить кулаком по экрану телевизора, задержись ведущий еще на секунду...
В нашем Шахграде не было Службы опроса. И посему никто не мог сказать, что же подействовало на тех, кто вчера к десяти... простите, двадцати двум часам остался, заигрывая с судьбой, в своих домах и пренебрег почтовым предупреждением. Сегодня же многие из них присоединились к устремившимся на площадь, где рассекались основные улицы квартала.
Подействовало, наверное, то, что в школах отменили занятия, отправив детей по домам, даже младенцев не принимали в яслях... И вот уже замелькали в толпе вчерашние скептики, таща за собой упирающихся детей, которых оторвали от телепрограммы "Спокойной ночи, малыши!" с убаюкивающей песенкой и тиканьем музыкальных часов...
В толпе мелькнул и Мирабов, крепко держащий дочь за руку. Давлятов протиснулся к нему, и Мирабов, почувствовав что-то неладное, участливо спросил:
- Что-нибудь случилось?
- Какой-то тип явился ко мне с прибором, - охотно признался Давлятов. - Что-то прощупывал во дворе, измерял... искал тайную типографию, где размножают эти почтовые предупреждения... Подлец Шаршаров наклеветал на меня... Вообще меня поражают эти наши либералы-правдолюбцы, - все более возбуждаясь, продолжал Давлятов. - На Западе Шаршаров писал пасквили о жизни в Союзе, в Союзе он пишет доносы, обвиняя честных людей в недозволенной деятельности в пользу Запада... кто хорошо платит, под дудку того они и воют, - не совсем удачно ввернул в свою речь Давлятов избитую поговорку и сам же сморщился от этой безвкусицы.
Мирабов не ответил ему, и они оба помолчали, прислушиваясь к разговорам вокруг. У всех на устах была сегодняшняя телепередача с участием сейсмосветил. Возмущались тем, что академики все затуманили. Особенно тот, который набросился чуть ли не с бранью на бедного гражданина Сали-ха. Возмущавшийся неожиданно переменил тон и захохотал, изображая привычку фемудянского академика все время с подозрением щурить глаза и вытягивать губы.
Стоящая рядом женщина тоже расхохоталась и в ту же минуту вдруг стала падать. Ее подхватили и уложили, обморочную, прямо на скамейке, закричали в один голос:
- Есть ли здесь врач?!
- Есть! Есть! - побежал, расталкивая толпу, Мирабов, открывая на ходу чемоданчик с лекарствами.
Давлятов схватил за руку дочь Мирабова, опасаясь того, что она может убежать. Мирабова пропустили вперед, он опустился на колени, всматриваясь в лицо женщины, лежавшей в обмороке.
- Каталепсия, - сказал Мирабов. - Бывает от напряжения, когда непроизвольным смехом подавляется подспудный страх...
Этих слов, казалось, было достаточно, чтобы к женщине вернулось сознание. На судорожном лице ее открылись щелочки глаз. Несколько мгновений она смотрела, не понимая, где она и что с ней, затем испуганно подняла голову.
- Который час? - спросила она тихо.
Все вздрогнули от ее вопроса, возвращавшего к тревожному ощущению времени. Какой-то гражданин дрожащей рукой вынул карманные часы:
- Пять минут одиннадцатого... - Сказал и вдруг понял, что время перевалило. - Да, да, пять минут... миновало! - воскликнул он, щелкая крышкой часов.
- Миновало! Миновало! - подхватили все.
Приступ, уложивший гражданку, невольно отвлек всех от хода времени, уже перевалившего за тревожную черту. И теперь все были на редкость предупредительны к больной. Женщины ни за что не хотели отпускать ее одну домой, гражданин с карманными часами пожелал подвезти ее на собственной машине... словом, долго не отходили... Мирабов затерялся в толпе, и Давлятову пришлось успокаивать его дочь.
- Наверное, еще с кем-то случилось плохо. Папа бросился на помощь.
- Он мне совсем не папа, - резковато возразила Хури и ничем не ответила на удивленное восклицание Давлятова: "Как это не папа?"
По их подавленному виду Мирабов догадался об обмене короткими репликами между Давлятовым и дочерью, печально вздохнул. Давлятов проводил отца и дочь к их дому, проникаясь сочувствием к Мирабову и радуясь в душе тому, что живет бобылем.
Хури легко вбежала за ворота, Мирабов задержался на улице.
- Она и вам внушала, будто бы я не ее отец?
- Да, но... - не зная, что ответить, развел руками Давлятов.
- Хури вообразила, будто я ее приемный отец... а настоящий отец принц благородных кровей - будто бы ищет ее по всему свету. Но злые люди в их числе и я - умышленно скрывают ее местонахождение... Это проскальзывало в ее словах и раньше, но сейчас она просто с ума сходит. Стала чрезмерно раздражительной, по ночам плачет... Боится, как бы принц-отец не остался погребенным под обломками хрустального дворца... Странные они, наши дети. Неприятие реальной жизни вокруг, с обманом и фальшью, выражается у одних в жестокости и цинизме, у других - в переживании выдуманной ими сказочной жизни. - Мирабов повернулся к воротам, как бы боясь, что дочь может подслушать их разговор... и между створками, освещенными светом из глубины двора, прорисовалось лицо Нахангова, в глазах которого блеснули слезы. - Не знаю, чем я обидел ее? Разве я плохой отец? Не лучше, правда, но и не хуже других... Извините, я пойду. Вздремну часок-другой, пока не начнутся звонки-вызовы. И в эту ночь, уверен, знакомые не оставят в покое. Но что поделаешь, всякие нервные, сердечные приступы настигают, как правило, после полуночи. - Мирабов вяло пожал руку Давлятову и протиснулся в полураспахнутые ворота...
Едва Давлятов ступил на свою улицу, как услышал голос Нахангова, доносившийся с его двора:
- Наргизахон! Батурбек! Сначала вас нельзя было туда загнать, теперь же не выгонишь!
- Шербек решил спать в бункере, - послышался детский голос. - Говорит, что там красивее и уютнее, чем в верхнем доме...
- Нет, нет! - запротестовал Нахангов. - Так не должно быть! Не должна семья быть раздробленной, одни внизу, другие наверху. Семья священна и неделима - и такой она останется и в радости и в тревоге... - И, будто услышав шаги Давлятова на улице, выглянул за ворота, чтобы лишний раз напомнить соседу: - Руслан, вы не забыли о нашей конференции? Подготовка к ней идет полным ходом, создан оргкомитет... Так что думайте, шевелите мозгами... Ваше выступление должно произвести фурор!
- Я думаю... - сказал уклончиво Давлятов и вдруг вздохнул тревожно.
- Что с вами? - спросил чуткий Нахангов.
- Смотрю на вас и завидую доброй завистью, - проговорил, вымучен-но улыбаясь, Давлятов. - У вас семья спаянная. И дочь вас так любит... А я каждый вечер возвращаюсь в дом, где бродят одни лишь призраки...
- Да, семья моя - образцовая и вместе с тем типичная, - сказал Нахангов. - Мы сумели создать новую семью, из духа которой изгнана идея Бога. Семья эта зиждется на иных, более прочных связях: их держит в своих руках Отец (с большой буквы!), отец-атеист, образ которого олицетворяет для домочадцев одновременно и вечность и быстротечность бытия. В новой семье все движет не слепая вера, не вера вообще, а вера опыта, вера рук, глаз... все можно попробовать на зуб, проверить, потрогать... Это трудная вера, но достойная человека. И мы дали эту веру ему... Мы отвергли легкое, иллюзорное и выбрали трудное, ибо служим человеку в его каждом дне, в каждом миге его жизни... что же касается вашего одиночества, друг мой, вдруг заговорил Нахангов не своим голосом, и, когда Давлятов удивленно поднял голову, опущенную от смущения, мелькнуло лицо Мирабова, хотя и ненадолго, - ваше одиночество можно легко скрасить... свяжитесь с той особой, с которой провели бурные дни... и, может быть, она признается в том, что этот незаконнорожденный - плод вашей страсти. Ха-ха! - заключил свои слова Нахангов смехом. - Эта шутка, уверен, поможет вам спокойно уснуть... Шутка! Шутка!
- Шутка, конечно, я понимаю, - пробормотал Давлятов, хотя с этой минуты в его душу примешалась еще одна смутная тревога...
VIII
Сегодня вечером в своих почтовых ящиках шахградцы обнаружили среди газет "Шахградская правда" и "Вечерний Шахград" конверт с очередным посланием ОСС - Общественного совета спасения.
"Несмотря на то, что в нашем граде за двухтысячелетнюю его историю произошло десять тысяч четыреста сорок семь землетрясений различной силы, вчитывался в слова послания Давлятов, - очень слабо велась сейсмологическая пропаганда среди населения. ОСС поставил себе задачей за оставшиеся до очередного землетрясения дни как-то восполнить этот пробел. При желании каждый шахградец сам может определить силу толчка по принятой в цивилизованных странах двенадцатибалльной системе.
Один балл. Не ощущается ни людьми, ни животными.
Два балла. Ощущается только теми людьми, которые находятся в покое, чаще на верхних этажах зданий. Легкие люстры иногда покачиваются.
Три балла. Отчетливо ощущается в помещениях, особенно на верхних этажах, хотя многие люди еще не осознают, что это толчок землетрясения; им кажется, что земля дрожит от проезжающего недалеко трамвая или поезда метро.