— Д-а-в-о-р-о-н-ы-и-а-л-ь.
— А вы? — спросила я.
— Я-б-ы-л-с-К-э-р-р-о-н-о-м-о-н-в-л-а-с-т-и-т-е-л-ь-ж-е-з-л-а-о-н-м-о-й-б-р-а-т.
— И его изгнали?
— Д-а-Б-о-л-ь-ш-и-м-з-а-к-л-я-т-ь-е-м-т-е-н-ь-д-а-н-е-п-а-д-е-т-т-р-а-в-а-о-т-с-т-у-п-и-т.
— Значит, он тоже мертв?
— Н-е-з-н-а-ю.
Мы оба замолчали.
— М-н-е-п-о-р-а, — сказал, наконец, Тэй, — е-с-л-и-з-а-х-о-ч-е-ш-ь-у-в-и-д-е-т-ь-м-е-н-я-п-р-и-х-о-д-и-с-а-м-а-я-б-у-д-у-ж-д-а-т-ь.
Это был короткий разговор, очень короткий, но не хочет Тэй говорить со мной или действительно занят, я не смогла понять. Вороны и аль (так называют магов Альвердена) готовили войну. Вот он — рост агрессивности. Странно, но я не ожидала этого. Мне все казалось, что произошедшее — это нелепая случайность. Я не могла поверить, что на Алатороа, на моей Алатороа может случиться нечто подобное, может начаться война с нами.
И Кэррон…. Вороны изгнали Царя-Ворона Большим заклятьем изгнания. Для нас это не имеет особого значения, ведь вороны мертвы, и Кэррон тоже мертв, но меня потрясло это. Они изгоняют… изгоняли преступников, сумасшедших, но Большим заклятьем — очень редко. Не важно, имеет ли оно подлинно волшебную власть или нет. Но сам факт, что они пошли на это…. И еще я думаю о том, что так уже было. И меня это по-настоящему пугает — эта параллель. Две тысячи лет назад, легендарное время для людей и вчерашний день для воронов, которые живут по тысяче лет, вороны уже изгнали Царя-Ворона. За то же. Он не хотел войны с людьми, вороны изгнали его, и война разразилась. И вот я думаю теперь: что же будет теперь? Война? Та, предыдущая война охватила всю планету. Нелюди против людей. Целая планета. И отголоски той вражды все еще живы.
И еще мне просто жаль Кэррона. Большое заклятье изгнания — это страшно. И теперь я, в общем-то, понимаю, почему тороны так равнодушны к уничтожению Серых гор. Вороны как таковые им безразличны. Если Тэй захотел бы отомстить, то только за Кэррона. Но он не станет мстить за изгнанника. Хоть Тэй и назвал в разговоре со мной Кэррона своим братом, но, во-первых, мы говорили о прошлом, а во-вторых, я уверена, что если бы Кэррон был жив, Тэй говорил бы о нем совсем иначе.
Я не знаю…. Я так запуталась. Просто запуталась. И Кэррон…. Все это слишком много для меня. Одно мое возвращение сюда слишком много для моего рассудка. Но почему-то мне казалось, что здесь-то ничего по-настоящему серьезного не происходит. Но теперь я вижу, здесь твориться нечто такое…. И до нас долетели только отголоски, "дальнее эхо", как любил говорить один литературный персонаж.
А ведь я почти и не помню его. То есть я довольно хорошо помню те два или три дня, что я провела в обществе воронов, но его лица я не помню. Помню только короткий шрам возле уха. Кто бы мог подумать, что ТАКОЕ падет на него, что ТАКАЯ у него судьба. Ах, ты, боже мой! Ведь страшнее такого ничего, наверное, нет. Приятно сидеть в доме сказаний и слушать очередную вариацию легенды о Марии из Серых гор, но представить, что такое случилось с Кэрроном…. Хотя чего уж тут, если он все равно мертв. Надо благодарить судьбу и капитана «Весны», что Кэррону не пришлось долго жить с этой тяжестью, что смерть его была такой быстрой.
Вот чем заканчивается мой первый день на Алатороа. Но как они смели изгнать его!.. А Тэй, наверное, уже вернулся домой. Как мне хочется в Торовы Топи, просто до ужаса.
3. Ра. Начало приключений.
Воздух в палатке был душным и оранжевым. Анна Михайлова лежала поверх спального мешка, закинув руки за голову. На ней был рабочий красный комбинезон и клетчатая рубашка, немного мятая. Лет ей было около тридцати, у нее были темные глаза и капризное детское лицо. Намокшие от пота пряди темных волос прилипли ко лбу, над верхней губой выступили бисерные капельки пота.
Перед Анной на маленьком складном стуле сидела женщина лет сорока, полная и веселая. Выражение лица у нее было серьезное, и говорила она серьезные вещи, но веселье все равно угадывалась в ней, словно солнечным светом укрывая ее черты. В круглом лице со слегка вздернутым носом и полными губами небольшого рта, в серых больших глазах, в небрежном узле растрепанных светлых волос — всюду веселье сквозило, как солнечный луч тянется сквозь пыльный воздух. Она чуть-чуть раскачивалась на стуле, держась обеими руками за спинку, и одновременно говорила:
— Все-таки быть "космическим ребенком" очень трудно и для самого ребенка, ты должна понимать это, Анечка…
— Я не хочу отдавать Кристину в интернат, — сказала Анна упрямо. Видно было, что это не первый разговор на эту тему — и не последний. Анна поджимала губы и хмурилась, представляя, как расстанется со своей девочкой.
— Ей пять лет, — сказала она, — ей же всего пять лет.
— Я понимаю, — сказала полная женщина, перестав качаться, — Но ты видела ее реакцию, когда мы приземлились тут? Очень плохо, когда ребенок в пять лет впервые начинает понимать, что такое планета. Но будет еще хуже, если она вырастет, так и не прожив ни на одной планете достаточно долго.
Анна вздохнула. Ее пятилетняя дочь была предметом постоянного беспокойства для Анны. Девочка родилась в космическом перелете, до сих пор она росла на исследовательском корабле и лишь две недели назад увидела первую в своей жизни планету. Такое было не редкостью в среде исследователей, которые большую часть жизни проводили в космосе. «Спутник» стартовал с Земли десять стандартных лет назад, и с тех пор Анна и сама не была ни на одной планете. Алатороа была первой планетой, которая была открыта экспедицией Михайлова. Анна и замуж вышла в космосе и родила дочь. Но считалось, что космические дети имеют мало шансов вырасти нормальными людьми, и прочитав огромное множество литературы по этому поводу, Анна растерялась совершенно. На «Спутнике» не было возможности создать условия для нормального развития ребенка. Детей, кроме Кристины, здесь не было, и девочка совершенно не умела играть, предпочитая общаться с обучающими программами. Ей предстояло вырасти в очень сухого, рационального, несколько роботообразного человека; таких немало было на дальних станциях — людей, которые родились и выросли в космосе, в замкнутом мирке космического корабля, и не желали жить иначе и общаться с людьми больше, чем это необходимо.
Прошел час. Большая черная птица опустилась на ветку, и ветка закачалась под ее весом. Птица потопталась, устраиваясь, и уставилась блестящими круглыми глазами на открывшуюся перед ней картину. На поляне, среди кустарника и высоких, никем не кошеных трав стояли большие оранжевые и красные палатки, лежали тюки со снаряжением и наполовину разобранный глайдер. А за палатками, за кустами и травами, за тоненькими деревцами осин с красноватыми монетками-листьями возвышался, словно кит, вытащенный на землю, словно туша небесного зверя-тучевода, — исполинский болид серо-стального цвета. Солнечные лучи дробились на его поверхности. Птица рассматривала все это — и палатки, слишком яркие, словно ягоды поздней осенью, и мертвые внутренности разобранного глайдера, и тушу исполинского кита. В лагере было тихо: недавно ушли две исследовательские партии. Охрана не была выставлена: люди ничего не опасались на этой гостеприимной планете. Совсем ничего.
Из яркой оранжевой палатки выскочила молодая женщина в рабочем комбинезоне.
— Кристина! — закричала она, оглядываясь вокруг, — Кристина, хватит прятаться!
— Кристина!
Никто не отзывался. Она начинала уже тревожиться всерьез: обойдя весь лагерь, она так и не нашла свою маленькую дочку.
— Кристина!
Она металась по лагерю, потом разбудила дежурных. Но суета и крики не долетали до лесного ручья, где все и происходило в ту минуту. Деревья высились над бурной водой, деревья-великаны высились над пятилетним ребенком, и кроны их сплетались, закрывая небо. По камням неслась, журчала, вспенивалась вода, неглубокая, легкая — ручей, а сбоку еще один втекал в него. Галька и огромные мокрые валуны раскрывали миру свои цвета, ибо камень, как цветок, краше становиться от воды. А вода такая чистая-чистая, так и тянет напиться, подставить разгоряченные солнцем ладони. И прохлада, прохлада, которой так не хватало лагерю исследователей в этот жаркий день последнего месяца лета.
На камне посреди ручья стояло пятилетнее дитя в сером комбинезоне, и вокруг человеческого ребенка толпились — такие же маленькие — белые пушистые существа. Их огромные глаза сияли в полутьме, лапки любопытно дотрагивались до темных волос, до серой ткани комбинезона.
Они чирикали о чем-то, мягкими лапками хватали и настойчиво тянули за собой. И темноволосый ребенок слез с камня и пошел, увлекаемый своими новыми знакомыми туда, где сказки становятся явью. Совершая первый шаг на пути от рационального к чудесному…
4. Дневник-отчет К. Михайловой.
Алатороа, Торже, день второй.
У меня в каюте на полке стоит глиняная миска с ранними, еще зелеными яблоками. Я купила их вчера и миску из поозерской глины тоже вчера купила. Такой сувенир из Поозерья. Смех смехом, но я захотела купить что-нибудь сразу, как только увидела знакомые переливы чудной этой глины; что-то, что напоминало бы мне о Поозерье, стране тысячи озер, страны сказочной даже для сказочной этой планеты.
Яблоки эти мелкие, с плодоножками, зеленые с легким оттенком в желтизну. От них исходит слабый, в общем-то, слегка сладковатый, медовый запах, который, тем не менее, пропитал всю каюту. Этого не замечаешь, пока сидишь здесь, но стоит прийти откуда-то, и сразу чувствуешь этот тихий ненавязчивый запах и хочется плакать.
Временами на меня накатывает странное ощущение. Мне хочется думать, что я живу здесь, и я играю в это, покупаю еще незрелые яблоки и миски из дорогой поозерской глины; брожу по Торже в глупой надежде найти что-то, что ускользает от меня. В такие минуты я забываю напрочь, кто я, просто утрачиваю это ощущение. Я просто хожу, не отвечая на приветствия прохожих, медленно, нога за ногу; смотрю на давно некрашеные заборы, на траву, на выбеленные стены домов. Я не помню в такие минуты ни Вегу, ни Ламмант, ни И-16 и красные горы Вельда. Не вспоминаю о том, кто я и кем была.
Это пугающее ощущение. Вообще-то, называется оно совершенно определенно и приводит в заведения тоже определенные. Правда, сейчас не думаю, что все так серьезно. А на И-16 я, помню, пугалась всерьез. Это у меня тогда началось и казалось очень серьезным; дело-то, наверное, было в галлюциногенах. Здесь совсем иное. И все же пугает. Странно все это.
…Вчера я расспросила сотрудников миссии и тех специалистов, которые в последнее время работали "в поле", — этнографов, собирателей фольклора, социологов. Кажется, что наша атака прошла совершенно незамеченной, но есть кое-что другое. Эмилия Лан первая сказала мне об этом. В своих записях, и потом в разговоре со мной она обратила внимания на то, что люди здесь уничижительно отзываются об остальных народах. Она спросила меня, всегда ли было так, поскольку в отчетах экспедиции Михайлова этот факт не отражен. Я была удивлена, я никогда не замечала ничего подобного. Эмилия любезно показала мне записи, сделанные ею во время разговоров в деревнях. О торонах не говорят ничего плохого, жалуются только на их прошлые набеги и опасаются, как бы это не началось вновь. О файнах говорят здесь как о лесных демонах, чудовищно безобразных (это очень меня позабавило) и очень опасных. Правда, эту чушь можно отнести за счет того, что Эмилия проводила свои исследования преимущественно в окрестностях Торже, не думаю, что здесь вообще видели хоть одного файна. Угрюмчиков тоже записали в демоны, как и аульвов. Но все это — народы лесной зоны, здесь их представители не бывают, и возможно, такое отношение было всегда. О торонах же не говорят как о демонах. Кроме того, здесь очень ругают магов, а больше всего воронов. Говорят, будто вороны, особенно Царь-Ворон, развратили жителей Альвердена, и те за способности к колдовству продали души темным силам. Эмилия говорит, что такие вещи всегда рассказывают шепотом и без свидетелей, но почти все опрошенные ею жители согласны с этим. Царя-Ворона считают чуть ли не главой темных сил. "Этакий Сатана", — сказала Эмилия, усмехаясь. Меня странно задела ее усмешка. И еще я не могу понять, откуда это взялось. Такое чувство, будто кто-то распускает эти слухи, настраивая народ против тех, кто уже мертв. Можно считать файнов безобразными чудовищами, если ты их никогда не видел, но ругать аль — это странно. Испокон веков они почитались по всей планете, это здешняя интеллектуальная элита, без них здесь был бы каменный век. А уж тем более воронов…. Вороны совратили Альверден. Прекрасно, просто прекрасно. А Кэррон — глава темных сил. Вообще-то, он….
Вообще-то со вчерашнего дня я больше ни о чем и не думаю, только о нем. Я пытаюсь вспомнить его по-настоящему. И чем больше я думаю, тем больше убеждаюсь в том, что он центральная фигура в происходящем. Даже если он уже мертв, все будет завязано на нем. Царь-Ворон на Алатороа фигура почти божественная. И теперь главным мне представляется одно: как широко разошлась весть об его изгнании. Не думаю, чтобы вороны стали ждать долго после обряда изгнания, с другой стороны само изгнание могло последовать только после серьезного выступления Кэррона, а он не был сторонником конфронтации. Его авторитет был так высок, что обычно вороны оставляли за ним право решения любых вопросов. У них это не часто бывает, они вообще-то сторонники демократии (я бы сказала — времен Речи Посполитой, царь — ничто, Совет старейшин — все), и Царь у них, в общем-то, избирается. Мои сведения о единовластии Кэррона точны, я много слышала, как вороны, обычно пожилые, злятся на это. Но его авторитет был нерушим, в конце концов, он был величайшим магом на планете, он был властителем жезла. Итак, меня интересует, знают ли об его изгнании те, кто живет достаточно далеко от Поозерья, если же нет, то мы в глазах местного населения окажемся убийцами не просто божественного народа и уважаемых всеми магов, но Царя-Ворона. За него будут мстить. Может быть, не сейчас, но само негативное отношение к нам появиться. Мы будем убийцами Царя-Ворона.
Возможно, это мое слабое место, но я, напротив, считаю, что именно это мое достоинство в сложившейся ситуации. Я способна серьезно относиться к происходящему. Я хочу сказать, что верю в магию. В ту магию, которая здесь повсюду. Я верю в нее. Другой человек мог бы отнестись к этому как к местному суеверию. Я верю, потому что я видела здесь многое, хотя на других планетах мне с магией сталкиваться не приходилось. Но моя вера или неверие не могут служить какими-то критериями для оценки ситуации. Я считаю, что следует принять как одно из условий этого уравнения магию, пусть даже она и является лишь местным суеверием. Даже если это суеверие для нас, для местных жителей это реальность.
И вот я думаю: если бы он был в Серых горах в момент нашей атаки, там не было бы сейчас радиоактивной пустыни. Ему достаточно было немного поговорить, присев на обочине дороги и поглаживая землю, и землетрясения не случилось. Что ему какой-то удар из ПСМ. Но остальные вороны защитить себя в такой ситуации не смогли бы. В сущности, их магия не простирается слишком далеко, они могут наводить иллюзии, иногда заглядывать в будущее, не больше. Говоря о них как о магическом народе, я имею в виду две ипостасии их существования. Кстати, Барнс в это не верит. Он заходил вчера вечером, и мы говорили об этом. Не о воронах, а вообще о сложившейся ситуации. Но стоило мне заикнуться о том, что окажись Кэррон в Серых горах в то время, нам не удалось бы их уничтожить, Барнс только рассмеялся.
— О чем вы говорите, о сказках про воронью магию? Я видел их, они обычные люди. Строение глаз другое, но ведь этой колонии миллионы лет, черт знает какие тут могли быть мутации.
Для меня этот вопрос не принципиален, я думала только о том, что Кэррон, возможно, жив, а это для нас действительно серьезная угроза. Но меня разозлило неверие Барнса, а больше всего его замечание о том, что вороны — обычные люди.
— А вы уверены, что вы вообще их видели? — сказала я, — Вы уверены, Стэнли, что вы видели именно воронов?
— Высокие, в черных одеждах, белков глаз не видно.
— Да, — сказала я, — А в облике птиц вы их не видели? Они никогда не превращались у вас на глазах?
— Кристина, — сказал он, наклоняясь ко мне, — Ну, что вы, не может быть, чтобы вы в это верили.
— Я видела, — сказала я, — Я это видела. А вы не видели, похоже, даже документов экспедиции моего отца. Не удосужились посмотреть. А там, между прочим, есть результаты их физиологического обследования. Они не люди, Стэнли, они вообще черт знает что такое. А вы совсем не верти в магию, Стэнли?