Однако Федер устроил все так, что с началом «Холокаста» все земляные пиявки превратились в маньяков — люди с определенным запахом и определенным составом крови стали их к себе с непреодолимой силой притягивать. Людей таких было немного, а самой первой жертвой стал Лангалеро.
Очень скоро после побега куаферов Лангалеро заметил, что его кусает какая-то дрянь — он несколько дней не мог понять, какая. Потом поймал одну и хотел даже пожаловаться начальству — мол, ничего себе проборчик этот Федер устроил, где это видано, чтобы на причесанных планетах кровососов оставляли. Следующим утром он проснулся весь в волдырях. Страшно разозлился, но еще не встревожился. Но днем ему стало плохо.
Волдыри стали лопаться, распространять зловоние, причем какое-то уж очень омерзительное. Больше того, образовавшиеся язвы начали разрастаться и причинять невыносимую боль. К вечеру Лангалеро пришлось слечь в блок медицинского автомата. Киберврачу пришлось постараться, но язвы он все-таки залечил. Он нарастил новую кожу, боль и вонь исчезла, однако началась ужасная чесотка, с которой аппарат справиться смог, только впрыснув в кожу успокоительное. Отпуская Лангалеро, врач посоветовал ему утром показаться опять. Лангалеро выругал целителя и направился к себе в казарму, где и заснул под звуки каменного нарко.
Человека в нормальном состоянии каменное нарко усыпляет минимум на сутки. Лангалеро проснулся через четыре часа от невыносимой боли во всей коже. Его разбудил собственный крик. Оказалось, что появились новые язвы и уже раскрылись, вонь вокруг него стояла несусветная. И главное — в каждой язве копошились десятки отвратительных тварей. На порядочном расстоянии от него толпились испуганные мамуты.
Решив, что Лангалеро заразен, сослуживцы его довольно скоро просто застрелили и тут же сожгли.
Больше всех испугался Аугусто. Ему стоило большого труда изображать оптимизм во время похорон Андронио Лангалеро.
— Это первая жертва! — воскликнул он, скорбно глядя на коричневый мешочек с прахом, довольно небрежно брошенный перед могилой глубиной в десяток метров. — Многих отнял у нас мерзавец Федер со своей бандой, но Лангалеро первый, кого он отнял после своей смерти. Но запомните, парни, — Федера теперь нет. И эта планета наша. Наша, черт побери! — Он яростно воздел руки. — И если мы будем хотя бы первое время соблюдать установленные мной правила безопасности, Лангалеро останется последней жертвой этой гадины, этого сволочного мерзавца. Лангалеро просто немножко был неаккуратен. Мы с вами должны быть бдительны, если не хотим следующих жертв.
Мамуты сочувственно покивали, но никто не поверил в скорое избавление, потому что все очень хорошо знали, что новые напасти продолжаются. Мэрик Мердуосис и Умбасадорис Буби не пришли ка похороны по уважительной причине — они проснулись утром и обнаружили, что не могут ходить, потому что у них подгибаются ноги. И Мэрик, и Буби спали в разных помещениях, по работе они не соприкасались. Они даже не были друг с другом знакомы, потому что Мердуосис находился на Ямайке чуть ли не с самого начала, а Буби появился за три недели до побега куаферов. Однако у обоих одновременно началось то, что киберврач определил как редкую, встречающуюся только на Париже-2, болезнь под названием «растворение скелета».
Мэрику и Буби трудно было завидовать. Сразу же после похорон Лангалеро, легко убедив себя, что это к общей пользе, мамуты сожгли их вместе с постелями.
Конечно, это был жест отчаяния. Никто не удивился, когда десятник Брайен Кавазашвили-баба на следующее утро встал с постели и тут же упал с характерно изогнутыми ногами. Брайена любили, но это его не спасло. Умоляющим взглядом он тут же встретил смерть из скваркохиггса.
И началось.
«Холокаст» обрушился на мамутов с внезапностью тигриного прыжка. Его первые проявления — болезни, унесшие на тот свет Лангалеро, Мэрика, Буби и Брайена, — были достаточно жуткими, чтобы всех как следует напугать, но и достаточно редкими, чтобы каждый смог затаить надежду — меня не заденет. Однако очень скоро пришел день, когда «Холокаст» прошелся по колонии частым гребешком — настолько частым, что не оказалось в тот день никого, кто вспомнил бы с тоской время, когда всего лишь болела голова.
Растворение скелета свалило сразу полсотни человек. Еще три десятка проснулись с явными признаками бубонной чумы. Они еще надеялись на медицинский аппарат, потому что для него нет ничего легче, чем вылечить любое известное эпидемическое заболевание, однако лечение никому не помогло. Киберврач быстро констатировал, что болезнь действительно очень напоминает бубонную чуму, но на самом деле таковой не является, причем в каждом из тридцати двух случаев вызвана совершенно разными вирусами. Протекала эта болезнь слишком быстро, врач просто не успевал синтезировать нужные препараты — он не успел бы сделать это, даже если бы все остальные мамуты были здоровы и не досаждали бы ему своими болячками, одна другой заковыристей.
Многие в тот страшный день проснулись с резкой болью во всем теле, но главным образом в паху и суставах. Не сразу они поняли, что подхватили старинную, крайне редкую и потому почти сейчас неизвестную хворь под названием рутизм. Двигались больные рутизмом с величайшим трудом, поэтому мало кто из них попал в медицинский блок. Те же, кто все-таки туда прорвался, смогли получить только болеутоляющее. Лекарства от рутизма медицина к тому времени не придумала, ибо единственные переносчики болезни — уальские харматы — были давным-давно полностью уничтожены, поэтому никто не видел смысла придумывать лечение от болезни, которой не может быть.
Из уважения к редкости рутизма следует, вероятно, рассказать о нем подробнее, хотя вряд ли читатель от этих подробностей повеселеет. Первое название рутизма — насаоуэ, «деревянная болезнь». Люди узнали о ней, попав на планету Уала-уала, где водились мелкие, но очень опасные всеядные ящеры харматы. Когда между их зубов застревали споры одного местного растения и при укусе ими человека попадали в кровь, то укушенный харматом человек вскоре начинал изнутри — от ребер, лопаток, тазовых костей — прорастать деревянными корнями. Поначалу тонкие и мягкие, корни постепенно твердели, утолщались, раковыми метастазами пронизывали все тело, прорывали кожу, стремясь достигнуть почвы, множеством нитей приковывали человека к его постели. Как правило, больной умирал либо от болевого шока, либо от постепенной потери крови, а если повезет — то и на ранней стадии от повреждения жизненно важного органа.
Распространилась также «красная смерть По», медицине с давних пор известная под именем гемаррогической лихорадки. Лечится она прекрасно, единственное, что необходимо, — вывести человека из гемаррогического шока, а вот это-то как раз и было при перезагруженном медицинском аппарате очень затруднено. При заражении этой болезнью кровь в сосудах начинала с большой скоростью сворачиваться в микротромбы. Они не только затрудняли кровообращение, но и рвали сосуды. На следующей стадии, наступающей буквально через несколько часов, кровь теряла уже способность сворачиваться и начинала свободно изливаться сквозь порывы в сосудах как внутрь, так и наружу. Одновременно начинали разрушаться внутренние органы — печень, селезенка, почки… Кровь текла отовсюду; стоило нажать пальцем на кожу, как на этом месте сразу же начинали выступать кровяные капельки. А уж если человек рисковал побриться…
Через два-три дня самые редкие и невероятные болезни уложили больше половины мамутов. Скварки в ход больше уже не шли — больным было позволено умирать собственной смертью. Оставшиеся здоровыми испуганно ждали, что свалит их. Лагерь мамутов окутался тошнотворной вонью тления многих непогребенных трупов. Колония замерла, смирившись с неизбежной и страшной смертью.
Однажды в разгар этой напасти Аугусто Ноблеса посетил Киямпур.
— Давай послушаем нарко на пару! Или просто поговорим, — сказал он, невесело улыбаясь.
Киямпур появился неожиданно, сумев пройти через две двери, запертые на специальные коды. Ноблес испуганно выхватил скваркохиггс и вскочил с дивана, на котором проводил последние тревожные дни. Стрелять он не стал только потому, что Киямпур демонстративно держал руки на виду и вообще вид у него был исключительно мирный.
Ноблес бросил скваркохиггс на диван и ответил:
— Давай лучше выпьем. А потом и поговорим. Только о чем же нам с тобой говорить?
— Выпьем. Тоже можно.
Киямпур с дружелюбным выражением лица прошел через комнату и сел на рабочий стул, развернув его к Ноблесу.
— Я сейчас, — сказал Ноблес и отправился на кухню за кувшином. В выборе между спиртным и нарко он явно предпочитал первое.
Когда он вернулся, перед Киямпуром стоял бокал, наполненный прозрачно-розовой жидкостью — все понятно, «Холокаст», тысяча эпидемий, каждый употребляет свое. Хмыкнув, Ноблес поставил второй бокал на первую попавшуюся полку, налил себе из кувшина и уселся напротив.
— Ну?
— Выпьем, — ответил Киямпур, подняв бокал. — Больше уж не придется.
— Ага, — ответил Ноблес и проглотил. — Ну так и что?
— Ты симпатичный парень, — сказал Киямпур. — Но я тебя ненавижу.
Ноблес напрягся. Он не отрывал глаз от собеседника.
— Ты этого особенно не скрываешь. Что надо-то?
— Я еще выпью, ладно? Хозяин проснется часов через восемь, я свободен сейчас.
Ноблес пожал плечами, и Киямпур извлек из недр своей боевой куртки фирменную фляжку «Страуза» — напитка редкостного и очень дорогого. Глотнув прямо из горлышка, от чего Ноблеса передернуло, Киямпур монотонно продолжил:
— У нас с тобой быть обоим приближенным к хозяину не получится. Так или иначе, кто-то должен будет уйти. И придется уйти тебе. Ты его еще плохо знаешь, а я знаю давно и хорошо. Тебе надо уйти.
— Хорошенькое время ты выбрал для объявления ультиматума!
— Время как время. Если сдохнем — разговора как бы и не было. Если выживем, проблема останется все равно. Так почему не сейчас?
Ноблес улыбнулся:
— А как ты себе это представляешь — уйти? Заявление об отставке подать, что ли?
— Это как раз несложно. Я тебя убью на дуэли — и все. Главное, чтобы хозяин не узнал. Он тебя любит. Он не поймет.
Сказано это было тем же безразличным, лишенным эмоций тоном, но сказав, Киямпур тоже улыбнулся в ответ — и от улыбки его разило могильным холодом. Это была особенная улыбка, известная всем по хоррор-стеклам. В южных созвездиях, где Киямпур родился, она называлась «сгорбить клюв» и считалась особым угрожающим жестом в среде молодежных банд.
Ноблеса снова передернуло, но он абсолютно спокойно сказал:
— Рискни.
— Рискну, — без промедления ответил Киямпур, тут же встал и вышел.
Самым нелепым в этой дуэли претендентов на титул фаворита Аугусто было то, что началась она, когда «Холокаст» начал раскручиваться уже всерьез, когда множество самых жутких эпидемий по всей обработанной зоне уже вовсю снимало свои смертельные урожаи среди ямайской колонии — многочисленной, но беззащитной перед внезапно восставшей против мамутов природой; когда вся армия Благородного Аугусто во главе с ее хозяином была полностью дезорганизована и каждый покорно ждал скорой и страшной смерти. Каждый понимал — нет шанса. Каждый понимал — «Холокаст», устроенный Федером, есть месть разящая и неотвратимая.
Однако Ноблес и Киямпур в своем коротком разговоре только вскользь упомянули о бессмысленности соперничества в такой момент. Не то чтобы они об этом не думали. Не то чтобы они не понимали в полной мере своей обреченности — возможно, даже наоборот, слишком понимали; и как раз поэтому начали свое единоборство, выполнив все преддуэльные ритуалы, которых никто от них не требовал, и начав сражение за сокровище, которое вряд ли стоило борьбы раньше, которое уже ничего не стоило сейчас и которое в любую минуту могло сгинуть вообще — как, собственно, и они сами. Возможно — так подумал позже Ноблес, — ими обоими двигало то, что движет обреченным на забой мясным скотом, спешащим совокупиться.
Возможно. Ибо совокупление в те страшные дни стало чуть ли не единственной страстью, чуть ли не единственным занятием всех мамутов — как здоровых, так и больных, но еще способных двигаться. Амазонки, прежде безотказные и выносливые, как вьючные пауки, в ужасе прятались от обезумевших мужиков — но те все равно разыскивали их. Каждое совокупление теперь неизменно сопровождалось насилием, порой смертью, хотя за это, ввиду недостатка женщин, убийцу ждала обязательная казнь.
«Родственницы» эти тоже подпали под «Холокаст», однако для них Федер особой изобретательности не проявил и в результате их косила только одна болезнь — «зеленые муравьи».
«Зеленые муравьи» — болезнь, которую изобрел сам Федер. После того как Андрон Кун Чу свел с амазонками счеты, Федер даже решил было пощадить женщин, потому что мстить им считал постыдным для мужчин занятием. Может быть, в первый раз за всю свою ямайскую эпопею он ощутил тогда некоторый неуют от своей идеи мести вообще, но давать задний ход было уже поздно — даже «зеленых муравьев» отменить оказалось невозможным.