Просыпается летом...
И с этой песней ожила крылатая Исида. И Нетеру подхватили мотив, и разлился он над Землей Великой Тайны, над дельтой изумрудного Нила, над храмом древнего города Инну...
- Когда солнечный лик вознамерится опуститься в воду, люди вспомнят о тебе! - крикнули Исида и сестра ее, Нептида. - Когда взмахнет крылом птица, ты сам и все мы вспомним все, что с нами было, есть и будет! Когда мир начнет расставаться с беспамятством, мы все - люди и боги - воспоем тебя, наш повелитель, воскрешающий мир весной и заставляющий разливаться Нил! Пусть твой Путь будет легок! Плыви!
Осирис ступил на сходни. В знак скорби Исида распустила золотые волосы и, гордо пряча слезы, несчастная, но величественная, пошла к нему. Они принадлежали теперь разным мирам. Они не могли слышать друг друга. Осириса уже не было с ними, а ее не было с Осирисом. Но как, как она может напутствовать его, дабы не забыл он ничего и не дал забыть ей?!
Тогда Исида расстегнула на тонкой, как тростниковый стебелек, талии обсидиановый пояс с тремя сияющими бриллиантовыми звездами. Став в воду на одно колено и склонив голову, богиня протянула подношение мужу, но не мог он взять пояс прямо из рук ее. Поднявшись, из-за колонны вышел Упуаут и принял подношение Исиды. Пояс был бы слишком мал его повелителю, и он застегнул сей дар, обернув его вокруг головы Осириса.
- Береги его, Охотник... Он пригодится тебе, - старый Себек вынырнул из-под ладьи, ожидая, когда он взойдет на борт.
Осирис улыбнулся и заглянул на прощание в скорбящую душу Исиды.
Она вскинула глаза, но не увидела уже ничего...
Настойчивый писк вернул Ренату в ночь. Как жаль было ей расставаться с этим светлым, чуть горьковатым, но проникнутым надеждой сном! Он принял ее дар! Если он принял ее дар во сне, значит, он где-то существует, помнит о ней и посылает ей прекрасные грезы... Все должно измениться. Нужно только ждать... Он ведь умел терпеть и ждать, и он наверняка хотел бы, чтоб и она научилась этому когда-нибудь...
"Сестренка-Танрэй! Все спят. Может быть, поговорим по душам? Я..."
Рената вздрогнула: голос, звучавший у нее в голове, был знаком ей, но фразу прервал испуганный писк Сашкина. Она вскочила - сама перетрусила больше! - и склонилась над его кроваткой:
- Что такое, Рыжик? Что приснилось? Рассказывай!..
Оказавшись у нее на руках, малыш доверчиво прижался к ней и, жалуясь, о чем-то загулил ей на ухо. Рената принялась ходить с ним из угла в угол, пытаясь вспомнить слова приснившейся песни... Мотив не шел ей на память.
"Сестренка! Заря, свет которой... Ну? Что же ты? Ну, я же говорил..."
Рената стала напевать погромче, чтобы заглушить этот вкрадчивый страшный голос, звучавший изнутри. Страшнее всего было то, что она не могла приписать его ни себе, ни кому-либо, кого она знала.
Рыжик стал засыпать. Рената зевнула, уложила его на место, прикрыла одеяльцем и без сил рухнула в кровать.
Сраженный усталостью Николай уже не реагировал ни на какие посторонние шумы. Не везет ему: Гроссман сам говорил, что перестал видеть сны. Боже, боже, что было бы, случись такое с нею?!
Рената вспомнила сон, вспомнила, что проснулась с приподнятыми руками, словно и в реальности пытаясь отдать волшебный пояс Звездному Охотнику... И тоска перехватила дыхание, выжала слезы, которые давно уже не наворачивались на ее глаза... Слезы ностальгии и облегчения? Слезы отчаяния? Или, все-таки, и то, и другое? Она не знала. Рената отдалась этим слезам, не думая, какие они.
- Не плачь! - вдруг шепнул Ник и обнял ее; ей показалось, что он говорит сквозь сон.
- Мне нужно... - всхлипнула она.
- Не надо плакать, Танрэй! Я здесь...
Рената похолодела и включила ночник. Николай действительно спал, и сон его был глубок, как никогда. Он прижал ее к себе и вдохнул запах рыжих Ренатиных волос:
- Полынный мед... - сказал он. - Душистый полынный мед... Как и всегда...
Она замерла. Она с трудом узнавала его лицо. То есть, это было его, Николая, лицо, но черты смягчились, выражение сменилось. Кажется: вот-вот он откроет черные глаза... вот-вот... и она все вспомнит! Мысль была мгновенной и тут же улетучилась в никуда...
- Ник! Ни-и-ик! - она потрясла его за плечо. - Проснись, Ник! Ты что-то говорил?
Гроссман не проснулся. Рената вздохнула и погасила свет. Всё. Вот так же погасла и ее надежда...
РАННЯЯ ОСЕНЬ...
Совсем недавно Комаров установил, где он находится. Его и других заложников (а о существовании других нельзя было не догадываться: он часто слышал глухие голоса за стеной, и не только на русском, но и на иностранном - видимо, французском языке) удерживали в горах, в каких-то казенных домишках из фанеры. Однажды он попытался высунуться из своей комнаты в таком домике, но только чудом его не разорвала в клочья лохматая овчарка с отрезанными ушами - чудовищных размеров "кавказец" с черной "маской" на морде и злобным по отношению ко всему свету выражением глаз.
Спать приходилось на раздерганном старом матрасе в жуткой грязи. Ее слой на полу достигал пяти сантиметров сверх досок: кому охота была здесь убираться? Благо хоть по нужде пленников выводили по очереди в лес, иначе и это пришлось бы делать здесь же - а куда было бы деваться? Видимо, все-таки это было своеобразным развлечением и для конвоиров, не сидеть же целый день сиднем. Тут же есть шанс применить свое "крутое" оружие: вдруг какому-нибудь придурку вздумается сделать ноги? Еду приносили все те же конвоиры - обросшие щетиной угрюмые боевики с автоматами и черными косынками на голове. Кормили пленников они раз в день, а то и раз в два дня (скорее всего, чтобы у тех как можно реже возникало желание прогуляться в лес; пытаться сбежать почему-то никто из заложников упорно не хотел).
Роман плохо ориентировался на местности, но ему все-таки необходимо было узнать, где он находится. Он почему-то не верил, что задержится здесь надолго. Почему именно он? Ладно, не повезло в первый раз, повезет потом. В конце концов они поймут, что толку от него нет, и, быть может, отпустят на все четыре стороны или отвезут в более цивилизованное место. А то в самом деле: в зверинце - куда лучше!
Чтобы чем-то заняться, Комаров выковырнул из окна сломанный шпингалет и стал "вспахивать" им грязь на полу. Отодранные куски он сгребал в угол. Сие хобби отнимало у него много времени, способствовало спокойному течению мыслей, даже в какой-то степени умиротворяло. А Роману только этого и было надо. Он отнюдь не стремился удержать время, которого внезапно у него стало чересчур много, с избытком...
На третий день своих "ковыряний" он наткнулся на край некогда отполированной доски и выкорчевал ее одним рывком изрядно ослабевших рук. Доска походила на дверцу шкафа. Комаров отскоблил ее от грязи и на тусклой поверхности заметил следы белой масляной краски. С трудом разобрав некоторые буквы, Роман с грехом пополам составил слово "Беной". Что за Беной? Уж не тот ли поселок, что находится где-то в пятидесяти минутах езды от чеченской столицы по юго-восточной трассе: Грозный Гудермес - Сержень-Юрт - Беной? А то место, где он сейчас, напоминает какую-то базу отдыха, если судить по материалу, из которого собраны домики, да по инвентарным номерам, проставленным давным-давно на мебели...
Комаров понимал, что это знание не даст ему ничего. Даже если он бежит и при допущении, что эта зверюга не превратит его в месиво, то он попросту заблудится или напорется на мину, или натолкнется на другую банду - их тут до черта шастает - или просто заснет и околеет от ночного холода: неизбежно подступала осень, а по ночам в горах случаются заморозки. То, что было надето на Романе, давно превратилось в грязные тряпки и нисколько не грело даже в домике, закрытом хотя бы от жестоких ветров. Если он сбежит, ему грозит много смертей. Если останется, то, возможно, одна, и то совсем не обязательно. Есть все-таки надежда, что они его отпустят...
А теперь еще этот пацаненок... Подсадили его к Роману позавчера, но он до сих пор сидит и молчит. Такой же грязный, как и Комаров, совсем отощавший - кости едва не прорывают кожу и дрянную одежонку - да еще и сильно побитый. Дурацкое время тянулось несусветно долго, и за эти пару дней бывший юрист уже привык вести с ним односторонний диалог. Ему было все равно, слушает его мальчишка или нет. Он просто отводил душу, но так и не знал, как обращаться к одичавшему ребенку.
- Что, парень, вдвоем хоть не скучно, верно? Ладно, ты подумай о том, что не на веки же мы здесь... Когда-нибудь эта "буча" закончится. Смотри на дело проще... Думаешь, успокаивает тебя дядя Рома? Нет, я действительно так считаю... Мы с тобой потерпим, главное - не отчаиваться. А то так и без "башни" можно остаться, в конце концов...
Мальчик исподлобья взглянул на него и угрюмо насупился, так и не проронив ни звука. Язык у него отнялся, что ли?
- Может, ты и не слышишь? - предположил Роман. - Ну да смотри сам... Конечно, чего говорить, когда и говорить-то особо не о чем...
Тот даже не шелохнулся.
Внезапно по крыльцу загромыхали тяжелые ботинки. Два чеченца заглянули в домик и мотнули головами в сторону выхода. Роман приподнял брови и приложил руки к груди: "Я?!" Это было странно, потому что не давеча, как пару часов назад его водили в лес, а прогуливаться с ним два раза в день просто "за красивые глазки" никто бы не стал.
- Ты, ты! - гаркнул один из них. - Давай, подымай жопу!
Комаров отправился за ними, напоследок взглянув на соседа. Мальчишка без интереса отвернулся в другую сторону.
Воздух пах свежестью и грибами. Эх, сейчас бы по грибы... Другая жизнь, совсем другая. Она словно и не беспокоится о том, что Комаров как-то вывалился из нее. Правильно, у нее миллиарды других забот, на кой черт он ей сдался?..
Где-то куковала кукушка.
Дорожки между домиками вели под откос, и по ним Комарова доставили в просторное здание с высокими потолками и остатками мозаики на стенах. Раньше это вполне могло быть рестораном или столовой. В каждом из углов стояло по два калорифера, жарили они на полную мощность, а потому в огромном помещении было очень тепло. "Жируют, сволочи бандитские! - подумал Роман. Могли бы комнату поменьше найти, чтоб в карты дуться..."
За сооруженным из нескольких маленьких столиков, сдвинутых воедино, большим столом сидело человек восемь кавказцев разного возраста и вида. Некоторые сильно смахивали на русских, и только говор выдавал их, другие были черны и бородаты - дети гор, таких теперь по всем российским рынкам гоняют почем зря, в очередной раз подтверждая тупость системы; а двое черных, бородатых и лохматых, были и подавно иноземного вида, да и говорили на неизвестном языке: Роман уже стал немного разбираться в чеченском, по крайней мере, мог отличать нахские наречия от других кавказских.
Разглядывая Комарова, все они переговаривались и то и дело взрывались хохотом. Наконец один из конвоиров толкнул к нему ногой деревянный ящик и, презрительно сплюнув, велел сесть.
Общество расселось за столом, и один из "иноземцев" стал сдавать карты.
Уже через полтора часа Комаров оказался в хлеву у одного из приятелей бывшего хозяина, о существовании которого узнал только в той "столовой". Дом боевика находился глубоко в горах, хозяйство было большое, а слуг явно не хватало. Роман понял, что его будут использовать как батрака, пока не выдохнется окончательно, а потом, быть может, пристрелят, как загнанную кобылу. Первым делом новый хозяин привязал его вместе со скотиной и поставил тазик с водой на расстоянии, которое тот мог преодолеть, хитроумно изогнувшись и опустив голову (руки были замотаны за спиной).
Через неделю привязывать его перестали: он вполне успешно "тупел". Вернее, это они думали, что он тупеет. У Романа же на самом деле, что называется, начался "сдвиг": то он сидел, уставившись в одну точку, как тот мальчишка, то начинал раскачиваться из стороны в сторону и что-то ныть, пока кто-нибудь не давал ему прикладом в зубы, если слишком уж надоедал. Однажды только он немного оживился, и за это "оживление" был нещадно избит хозяином: Комаров случайно увидел его жену, женщину еще молодую, еще красивую и еще не заезженную... До этого бывший юрист наблюдал за играми старших детей хозяина, и они показались ему не намного младше этой девушки, еще почти совсем юной, с двухлетним малышом на руках. Многолетний навык сработал независимо от состояния психики, и Роман быстро пришел к выводу, что первую супругу бандит благополучно свел в могилу и женился во второй раз. К несчастью, хозяин воспринял разумный блеск в глазах раба по-своему и отпинал его ногами, выбив последние остатки желания выходить из блаженного полулетаргического состояния...