— М-могу, — с трудом выдавила Света. — Больно, — она показала на щеку, которая твердым шариком перекосила рот и мешала говорить.
— А чего покупаешь на бутылки.
— Хлеб.
— Хлеб? Ты что, больная, хлеб то зачем покупать на эти деньги? Хлеба и так дома полно. Тебя что, дома не кормят?
Света опять покачала головой и заплакала. Альберт подошел к ней и протянул бутылку.
— С ума сойти. Никогда не видел голодных девчонок.
Света схватила бутылку и, забыв поблагодарить, помчалась в сторону магазина.
— Слышишь, — крикнул Альберт ей вслед. — Ты завтра в это же время приходи. Я знаю, где можно всегда найти бутылку.
Он долго еще смотрел в ее сторону и не понимал, что, как это можно остаться без хлеба, который всегда лежит в хлебнице и час-то плесневеет. И завтра он просто прихватил из дома почти целую буханку хлеба, чтобы сумасшедшая девчонка не мешала ему искать тару для сигарет.
Кроме алабая в этом мире появилось еще одно существо, которое пожалело Светлану. Может в мире много добрых людей и со своего чердака просто их не видно? А как тогда безопасно определить, друг это или враг? Ведь чаще она получает затрещины и грубости. Вот и Альберт сначала враждебно встретил, ударил. Не будешь же проверять, а сердце и обманет и ошибется. Ударит, пожалеет. А если наоборот? Путаный мир какой-то, непонятный.
Но все равно у нее уже четверо, а точнее, три человека и собака с сочувствием относящиеся к ней. Этот незнакомый мальчик еще больше вселил веру и желание выжить и стать взрослой. Не обязательно общаться с плохими, злыми людьми. Можно иметь не много, но хороших друзей, с которыми без опаски возможно и говорить, и делать, какую-нибудь, работу. Она еще не знала, кем хочет в этой жизни стать, скорее всего, учителем или ученым, чтобы вокруг было много книг, бумаг, чернил. А ты решаешь задачи, пишешь свои мысли. Здорово будет!
На следующий день она прибежала на то место, где встретила Альберта, но его еще не было. Или уже. Наверно ушел, решила она и прогулялась по местности, заглядывая в кусты и овражки в поисках бутылок. Пусто.
При его появлении у нее так сильно и быстро забилось сердце, что она двумя руками прижала его, чтобы оно не выскочило. Впервые за многие годы после смерти бабушки у нее появился друг. Может он так и не считает, зачем ему плохо говорящая уродина, но один только факт, что он пожалел ее и отдал пустую бутылку, сотворил из него чуть ли не принца из сказок. Маленький принц с добрым сердцем.
Она хотела бежать ему навстречу, схватить за руку и радостно потрясти, поприветствовать. С трудом сдержала свой порыв. А он так важно, не спеша, доставая из портсигара сигарету и прикуривая, как взрослый мужчина, подошел к ней, кивнул, как старой знакомой, и уселся на поваленное дерево, приглашая присесть рядом.
— Ты чего так рано прибежала? Я только со школы. А ты, в какой школе учишься? Точно не у нас, я бы тебя видел, ты очень приметная.
Света вдруг ощутила себя такой далекой от всех его знакомых и друзей, ей стало страшно признаваться, что она вообще не учится, что у нее нет даже школьной формы. Все они с дедушкой купили, а форму хотели потом, ближе к концу лета, но не успели. Ей много хотелось рассказать, поделиться с мальчишкой, но ей стыдно и неприятно было за свое прошлое и настоящее, да и говорила она еще с трудом и плохо, с усилием выговаривая трудные слова.
Но Альберт, словно не замечал ее смущения и так незаметно, как бы, между прочим, рассказал о себе, о школе, о друзьях.
— Я не учусь, — потупив взор, наконец, призналась Света.
— Совсем в школу не ходишь? Вот здорово! — искренне удивился и порадовался за нее Альберт. — И никто не заставляет? А меня каждое утро будят, уроки делать заставляют. Мать, если что, дерется. А отец совсем не бьет. Правда, они не знают, что я курю, а то бы давно надрали уши и задницу. А я мало курю, только здесь. А дома и в школе ни-ни. А ты кем будешь, когда вырастишь? Я пойду в ПМК за станок, токарем. Мой папка токарь. Знаешь, как здорово! Я был пару раз у него на работе. Берешь железяку, ставишь в станок, а из него такая классная стружка летит. Никогда не видела? А твой, кем работает?
Света пожала плечами.
— Не знаю. У меня нет родителей. Совсем нет.
— Как нет? — удивился Альберт. — А где же они делись?
— Я ушла от них, — и Света медленно с трудом, и, повторяя часто некоторые слова, рассказала впервые постороннему о своей судьбе. До этого она жаловалась только бабушке и дедушке в дневнике. Ей много раз казалось, что Альберту все это неинтересно и не нужно, но он не позволял ей останавливаться, требовал продолжения. Он удивлялся и восхищался ее смелостью и терпению. Предлагал отомстить, поджечь дом или убить их во сне. Но Света категорично возражала. Убивать нельзя, а сжечь, так ведь дом сгорит.
— Ну и что, в интернат пойдешь. Знаешь, как там здорово. Там полно и девчонок, и пацанов. Хотя да, — он глянул на нее и согласился, что в интернат нельзя. Заклюют, задразнят. — Так ты, поди, ни читать, ни писать не умеешь?
Нет, она умеет. И Света рассказала, как дедулька учил ее, и как теперь она самостоятельно на чердаке продолжает учебу.
— Вот глупая. Я бы целый день лежал бы себе и покуривал в потолок. Мне лично никто не нужен. И наука их мне без надобности, даром не нужна. На папкином станке можно и без наук работать. Да, возьми, — Альберт достал из-за пазухи припасенный хлеб. — Зачем тебе бутылки собирать. Я буду каждый день приносить. Только в выходные не приходи, здесь пацанов много. С ПМК работяги ходят пить вино сюда, а пацаны бутылки караулят. Еще обидеть могут. А в другие дни здесь никого не бывает.
Света каждый день прощалась с другом, с трудом сдерживая слезы, боясь потерять навсегда, все еще не веря в его очередное появление. Она теперь жила этими ожиданиями и самими встречами. Альберт действительно приносил каждый день буханку хлеба, иногда конфеты или печенье. Так эта встреча вообще превращалась в праздник.
А однажды он не пришел. Ни сегодня, ни завтра, ни через неделю. И Света поняла, что начались каникулы, и его увезли под Уфу к бабушке. Света проплакала несколько дней.
19
— А она мне так и заявила, — сказал утром за завтраком в офицерской столовой Сафин Владу, когда тот ему поведал о вчерашней корриде. — Я ее пытался образумить, объяснял, что поступок опрометчивый. Сто раз потом пожалеешь. Из Равиля пластилина не получится.
— А из меня запросто, да? — обиделся Влад, понимая правоту друга, но, не желая принимать ее, как факт. В таком возрасте хотелось бы иметь в характере немного железа, но даже друг приметил его кисельный нрав и мягкотелость.
— Ты не обижайся. Но даже я при своей природной супердоброте с большим удовольствием набил бы им обоим рожи. А они от тебя, бабы сообщили, вышли очень довольные и без единой царапины.
— А я вовсе и не планировал мордобитие. Даже сердечно поблагодарил за столь удачное избавление от житейских проблем. Даже, соглашаясь со своими характеристиками, мне очень хотелось свободы, а с моим характером и ее выкрутасами о независимости даже поднимать вопрос не имело перспективы. Так что Равиль просто явился в роли избавителя. Не было у меня к ним ни злости, ни ненависти. Чем же колотить их тогда? Ты хоть пробовал когда-нибудь в благодушном настроении полкана на своих спускать? А-а, вот. Трудно. Вот так и со мной. Душа переполнялась благодарностью.
— Ха! Здорово! — весело на всю столовую воскликнул Марсель, чем перепугал официантку Анжелу, которая от резкой остановки по причине вопля Сафина опрокинула стакан чая на спину прапорщика Шмакова. Вопль продолжил прапорщик. Народ же в зале дружно загоготал. Любят офицеры чужие несчастья. Чай все-таки минуту назад на раскаленной плите стоял. Летный врач Сергей без лишних эмоций вежливо пригласил Шмакова в санчасть для выполнения против ожоговых процедур. На что прапорщик очень некультурно и нецензурно возразил.
Теперь минут на пятнадцать народ увлекся обсуждением поведения официантки и филологической позицией Шмакова, что позволило друзьям без помех и лишних ушей продолжить развитие интересующей темы.
— Ты только так эмоционально больше не пугай никого, — попросил Влад.
— Да нет, все в порядке. Просто она мне так уверенно заявила, что в любое время стоит только свистнуть или пальчиком пошевелить, как ты с распростертыми объятиями простишь заблудшую овцу. И зная до этого твою позицию, ее доводы имели основание.
— Марсель, вполне допускаю неспособность противиться силе ее напора, но потому я и взял к себе в союзники Равиля. В данной ситуации, по-моему, надежней нет партнера. Лицо он даже заинтересованное. И, между прочим, сам лично, где-то после обеда, на своем драндулете повезет нас в ЗАГС, чтобы официально оформить разлуку. И я приложу всю свою силу воли, чтобы больше нигде и никогда не состыковаться. А ты — морды бить.
— Влад, ну, учитывая ее смазливость, а в красоте и фигуристости упрекнуть Татьяну нельзя, тебе совсем не жаль? Год любви и ласки, год сложнейшего укрощения строптивой, и все так легко отдаешь в чужие руки?
— По правде, Марсель, я ту ночь, да и эту тоже хреново спал. Так, полудрема с кошмарами. Мне ведь показалось, что она как-то исправляется в лучшую сторону, подобрела, скорострельность слов в минуту сбавила, слова иные говорить начала. Но, как подумаю, что все эти метаморфозы случились под его влиянием, прямо глаза щиплет от тоски и обиды. Ну не лучше же он меня по любым параметрам?
— Женщины — твари, плохо наукой изученные, и очень сложно поддаются познанию, — умно заметил Марсель. — Я пока два года проработал народным заседателем, таких парадоксов навидался, что мозги чуть набекрень не свернул. Они порой сверх идеала по всем параметрам на такое дерьмо меняют и с таким восторгом в него ныряют. У меня чаще судьи женщины бывали, так и они в непонимании руками разводили.
— Да, и что мне теперь из всего этого можно полезное вынести? Я в тупике, Марсель.
К столу подошел командир эскадрильи майор Черский и присел рядом на освободившийся стул.
— Как дела, Влад? Мобилизовал все свои внутренние резервы? С понедельника приступаем к службе по полной программе, без эксцессов?
— Да нет, товарищ майор, я в полнейшем шоколаде, готов хоть сейчас под ружьё. Вот только сегодня подпишу себе амнистию, и можете использовать меня по всем направлениям.
— Это радует, — успокоился майор, вспоминая многочисленные ЧП на почве семейных неурядиц. Разборки по поводу загулов мужей и измен жен составляли одну из основных головных болей. Контингент офицерского городка более 50 % состоял из молодежи чуть более за двадцать. Остальные только приблизились или слегка перевалили тридцатник. Тоже можно назвать молодью. И такое плотное скопление молодых организмов бурлило и кипело в неуправляемой субстанции. Даже случайный временный посетитель городка начинал ощущать тайными уголками организма присутствие в атмосфере ионов любовных интриг и страстей. Городок жил, словно одной большой квартирой, и обо всех мелких и покрупней интрижках, молниеносно узнавал весь, включая и сознательный детский состав, контингент, разумеется, кроме тех, кого это касается. Те узнавали в последнюю очередь, когда скрыть тайное уже не было никаких шансов. Поэтому оптимизм Влада командира искренне порадовал.
— Товарищ майор, — обратился Влад. — Вы не будете возражать, если я вместо Сафина завтра заступлю в наряд?
Майор нахмурился. Делать этого не хотелось. Рано еще травмированному молодому организму доверять оружие с полным боевым комплектом.
— Боевые стрельбы по живым мишеням устраивать не планируешь?