— Ну ладно, надеюсь на твой разум. Передай начальнику штаба, что я разрешаю замену.
Равиль примчался на своем, дымящимся и грохочущим драндулете, именуемом Москвич, за пол часа до договорного срока. Видно желание освободить от семейных уз Влада превышало все хотения самого Влада. Татьяна особого оптимизма и восторга не выражала, хотя по всем вытекающим определениям, главным инициатором и организатором всего этого действия была она. И, по идеи, являлась лицом самым заинтересованным. Просто реакция Влада обескураживала. Ни истерик, ни просьб, ни уговоров. Хоть бы маленький скандальчик. Так нет, еще и пританцовывает от счастья. А уж за год она его изучила, и в искренности чувств сомневаться не приходится.
Тетенька из ЗАГСа, повидавшая много радостей и печалей из-за стола своего рабочего места, провела процедуру бракоразводного процесса весьма буднично, скучно и нудно, пригласив их через пару дней явиться с квитанцией об уплате за услугу за свидетельством о разводе, пряча в стол заявление и брачное свидетельство. Вот и еще одной семьи не стало. Благо, что пострадавших не оказалось, то есть, семья не успела обзавестись чадами. Зато этот факт намного упрощал процесс ликвидации ячейки общества. Счастья и долгих лет тетенька не пожелала.
— Я сегодня же уплачу и занесу в ЗАГС квитанцию, так что в понедельник-вторник можешь приезжать, — торопливо пообещал Равиль, намекая, что теперь места в машине для Влада как бы и нет.
Не больно то и хотелось. Влад не спорил. Тем более за две подряд командировки он порядком оброс, и его прическа требовала уставного соответствия. Благо, сегодня работала знакомая Марина, с которой пытался когда-то еще осенью флиртовать Влад. Не серьезно. Просто девушка красива и мила, а семейный статус, как Влада, так и самой Марины, не предполагал серьезного развития процесса. А еще у Марины кроме мужа был маленький сынишка, правда, чем-то сложным болен. Поэтому флирт превращался в безобидную веселость. Марине, как и всем нормальным молодым, красивым женщинам нравились ухаживания бравого офицера. Его шутки не переходили границ дозволенного, только вносили в тоскливую обыденность заряд веселости и беззаботности.
— Влад, забыл нас, или променял на кого? — шумно встретили его девчата.
— Нет, что вы, просто Родине требовался мой подвиг. И тотчас, избавив страну от опасностей, я принесся к вам.
— Как жена, как дети? — спросила Марина, повязывая простынь вокруг шеи и щелкая ножницами возле уха, словно угрожая его целостности и сохранности.
— Ты не поверишь, — скорбно сообщил Влад. — Только что из ЗАГСа. Подписал мирный договор о ненападении и не притязание на имущество и территории.
— Недопоняла? — удивилась Марина. — Это что за хохма?
— Развод и девичья фамилия.
— Ой, девоньки! — вдруг радостно завопила Гульнара, которая, несмотря на мусульманское воспитание своим имиджем и поведением походила больше на европейскую девчонку. — Мужичонка освободился. Чур, я первая.
— Тебе вера не позволяет. Он же не обрезанный.
— Сама лично обрежу, — возразила Гульнара. — Никаких проблем. Прямо сейчас, ножницами. Марина, держи крепче.
— Нет, Гуля, ты в корне не права. Одна только мысль об этой кошмарной процедуре делает невозможными даже думки о совместной с тобой жизни. Лучше я до конца дней буду позволять резать Марине мне волосы на голове, чем один раз допустить тебя до самого дорогого. Вот если бы Марина развелась со своим Сергеем, то у нас с ней могли бы возникнуть перспективы супружеского бытия. Представляете, девчата, каждый месяц бесплатно постригался бы.
— Она своего Сергея ни за что и ни на кого не променяет.
Марина зарделась трудно даже определить от чьих откровений. Ей нравился Влад своим веселым нравом, и эти признания, даже в шутливой форме, немного сладко пощекотали под сердцем.
— Все, Мариночка, — Влад стряхнул с плеча остатки богатой прически и с удовольствием рассмотрел в зеркало уставной вид. — Вот тебе рубль, и надеюсь, что когда-нибудь ты меня пострижешь бесплатно. А пока, красавицы, я хочу насладиться холостяцкой жизнью. Мне требуется реабилитационный период.
Расцеловал всех и покинул парикмахерскую в полном восторге и избытке чувств. Сейчас пойду к доктору и закажу санитарно — курортное лечение. Им из двух месяцев отпуска предполагалось и часто выдавалось направление на восстановление нервных и иных клеток в лучшие черноморские санатории. Даже предлагался выбор на вкус из двух-трех. Влад никогда не был, ни на каком море. Дома, кроме одной речушки и двух озер размером с большой пруд, других водоемов не имелось. Лицезрение большой реки Волги с высоты птичьего полета на офицерских сборах, пребыванием на оной не считалось. Лицезреть издалека и мочить ноги — понятия весьма далеки друг от друга. А тут предполагалось почти целый месяц, да еще в такой период, когда уже покинули холода, но еще не наступила жара. Фантастика. И все это одному. И, если учесть, что зарплату не получал три месяца, да плюс отпускные…
20
Разлука с, внезапно объявившимся и так же мгновенно исчезнувшим, другом сильно угнетала ее. Она тосковала по смешному доброму мальчишке, принявшим ее в свою компанию. Как равного полноценного друга, не выделяя уродства и хромоты. Он совершенно не замечал в ней недостатков, и, если ее речь в порывах восторга и волнения превращалась в сплошной гул и лепет, Альберт терпеливо просил повторить и впредь не спешить, а говорить медленно и внятно. Он стал для нее не только другом, а единственным близким и родным существом, к которому неистово тянуло. Ей не нужна была жалость тети Веры с ее искусственно бракованными буханками хлеба, которые она потом, и браковать перестала, вручая лишнюю булку. Но это были краткие акты милосердия со страдальческими вздохами. А Альберт с удовольствием делился с ней своими двойками и нежеланием познавать науки, как самостоятельный взрослый мужчина, при этом пыхтя сигаретой и пуская симпатичные кольца из дыма. Ей весело воспринимались родители Альберта, мать, постоянно бранившая его и регулярно полотенцем или тряпкой массирующая сынову спину, отец, хоть и большой любитель выпить, но всегда имеющий в кармане пару конфет или, на худой конец, просто немного мелочи, и щедро одаривающий этим богатством сына.
А у нее не просто никого и ничего этого нет, но уже никогда не будет. Никогда у нее не будет папы и мамы, и те далекие воспоминания о доброй ласковой бабушке, о любителе сказок и всяких веселых историй дедушке, на фоне рассказов теперешних родного Альбертика, просто померкли и растворились в прошлом. Если и помнился дедушка, то такой больной и несчастный, понимающий, на какую судьбинушку долюшку обрекает он свою любимую внученьку. И от его страданий и переживаний Светлане становилось всегда грустно и страшно. Она ждала все эти годы беду, но ее размеры и уродство, с каким она появилась, даже в мыслях не представлялось. Жизнь с дедушкой не всегда была сытной и совсем не сладкой. Поэтому, где-то в таких приблизительно масштабах, эта беда и рисовалась.
Света сейчас просто уже не способна вообразить себя без уродливого лица с ровненькими ножками и сладким голоском, каким любила порадовать больного дедушку, напевая его любимые песенки. Казалось, все эти несчастья поселились с ней до конца дней, хотя даже этот конец она не смогла представить.
С исчезновением Альберта вернулись боль и тоска несбыточного желания назвать кого-нибудь мамой, папой, пожаловаться на злую судьбу, даже просто попросить прощения за какую-нибудь проказу и получить мокрой тряпкой по спине, чтобы потом эти руки взяли к себе на ручки, прижали к груди и поцеловали в щечку. Но ведь этого не будет никогда. Этого просто невозможно быть, так как не существует в природе. Любимые ушли в мир иной, а нелюбимые хотят смерти и радуются ее страданиями.
Света вновь, как в первый раз при неудачной попытке умереть, сидела на берегу шумной быстрой реки и лила в ее воды горько-соленые слезы от необратимости и безысходности в ее короткой, но голодной и паршивой жизни. Даже появление друга оказалось таким призрачно-коротким, а расставание долгим и мучительным. Ее охватило жгучее желание броситься в воды бурлящей реки, но останавливало сознание бесполезности и болезненности поступка. Вода вновь побьет ее о камни и выбросит на берег, посмеявшись над глупостью девчонки.
Выплакав всю соль и влагу из глаз, Света с тоской осмотрела местность, надеясь вдруг увидеть знакомую фигурку мальчишки, и, поняв неотвратимость судьбы, понуро поплелась в свое лежбище, которое уже опротивело своими запахами, и безопасности в последнее время не предоставляло. Родители уже с настороженностью намекали об обитаемости чердака. Но пока регулярные пьянки и ненадежность лестницы останавливали их от этой проверки. А вот пустые бутылки на столе теперь оставлялись реже, и Светлане приходилось чаще прочесывать местность в поисках тары.
Счастливая пора лето было длинным и утомительным, и заканчивалось оно нудно и долго. Хоть зима таила в себе гораздо больше опасностей и сложностей, но не трудности утомляли Светлану. Ее стали раздражать одиночество и тишина. По-прежнему помогли отвлечь от сумасбродных дум книги и задачи. И, когда ей казались эти ребусы сильно простыми, она сама усложняла их новыми вводными и сама же решала, радуясь успеху. Учить стихи не очень нравилось, так как запоминала их с первого прочтения. Сейчас, даже смешно вспоминать жалобы Альберта на трудности учебы. Почему такому смышленому умному мальчишке не хотелось в школу? Светлану просто бросало в дрожь от одной мысли о школе, о школьной форме, парте, уроках. Ей до зубной боли захотелось хоть на мгновение оказаться на месте Альберта среди ребят, учителей и умных книг. Казалось, она бы вообще не покидала ее пределов, так и ночевала бы на парте.
Только кто же купит ей форму, кто отведет в школу? Это хотел сделать дедушка, но не успел. Сердце остановилось не вовремя. Милый дедушка, ну хотя бы еще пару лет продержался бы, и все пошло бы по-другому, иначе. Как, представить трудно, но то, что всего этого не случилось бы, Светлана уверена. Она не позволила бы изуродовать себя, отстояла бы дом, который дедулька ей подарил. Она сажала бы огород, собирала бы бутылки, и хорошо бы прожила одна.
Бы, бы, бы. Как много бы, но никогда уже этого не случится. Она не успела вырасти, чтобы суметь хоть немного постоять за себя. Она не смогла стать большой и сильной.
Когда среди валунов и редких кустиков она увидела знакомую фигурку, то от волнения вдруг осознала, что за эти месяцы снова разучилась говорить. Хотелось крикнуть, позвать, но голоса не было. И ноги бежать не могли, онемели. Хорошо Альберт сам заметил и подошел.
— Привет, как дела? — спокойно и деловито спросил он, словно расстались они только вчера, и не было долгой разлуки и мучительного ожидания.
Света схватила его за ворот рубашки и трепетно мяла, продолжая молчать, так как все еще сомневалась в своих способностях что-то сказать.
— Привет, — наконец-то что-то похожее на речь выдавила она.
— А я курить бросил, но бутылки собирать все равно буду. Там знаешь, какая там река огромная? Как отсюда до гор. Плыть, не переплыть. Я к следующему лету на удочку собрать хочу. Такую телескопическую. Это когда она вот такая маленькая, а потом из нее вылазят удочки за удочкой, и получается длинная- длинная. Там только такими рыбу ловить можно. Мне соседский пацан давал, но не всегда. Свою лучше иметь.
Он до темноты рассказывал, как провел лето, про новых друзей, угощал Светлану печеньем, а она от счастья и радости даже вкуса печенья не ощутила. Ей было немного больно слышать про новых друзей, но и приятно, что он помнил о ней и рассказывал там, в деревне про свою подружку Светлану.
На свою лежанку она возвращалась уже успокоенная и вполне довольная своей участью. Когда есть друг, который помнит о тебе, тогда и бытовые неурядицы как бы блекнут, превращаются в простые недоразумения. Эти короткие, но регулярные встречи внесли в беспросветное существование определенный смысл. Она носилась на свидания, как безумная, забывая порой и о своем уродстве, о голоде, грязи. Но старалась как-то привести в порядок свои длинные, сбившиеся в клочья, волосы, устраивала ночные купания и полоскания одежды в реке, не обращая внимания на ночную осеннюю прохладу и ледяную в любое время года воду горного Тентека.
В этот раз она не увидела счастливого спокойствия в его глазах. Зато красноту и припухлость от слез разглядела. Светлану бросило в озноб от предчувствия беды. Она впервые услыхала это страшное слово "развод", означающее не только разведение по сторонам, но и потерю тех, кого любишь, к кому привык.
— Мамка с папкой разругались, — всхлипнул Альберт, и слезы потекли ручьем. Света обняла его за плечи, хотела успокоить, но разревелась за ним следом. После получасового рева и всхлипывания, она с надеждой спросила:
— А может еще помирятся?
— Нет, они насовсем разводятся. Бабка уже приехала за нами. Мы с мамкой поедем к ней жить.
И только сейчас до Светланы дошел смысл той трагедии, которая поначалу напугала ее только непониманием. Альберт уезжает навсегда.
— А как же я? — испуганно спросила она, но Альберт с удивлением вопросительно посмотрел на нее, что Свете все вдруг стало ясно — он плачет над своей бедой, и ему нет никакого дела, что она вновь остается со своими проблемами одна, что, оказалось, не очень и заботило Альберта. Она ему абсолютно безразлична.
Уже в своем логове под закат солнца Света приняла решение уничтожить родителей, себя и свой дом. Их за то, что родили ее и бросили на произвол судьбы. Но и на произволе она способна была бы выжить, если бы не их вмешательство, превратив ее и без того трудную жизнь в бессмысленное существование. Себя за то, что устала от борьбы, голода, охоты на нее, постоянного холода и грязи. Даже в этих скотских условиях она не способна привыкнуть к такому существованию, в условия вечно загнанной дичи. А дом, потому, что его у нее украли, оставив временно верхнюю его часть, которая тоже стала небезопасной и не тем уютным местом, когда она его любила, как "секретик".
План тройного убийства созрел к восходу луны и появлению звезд. А если быть точным, то его и не было. Светланой просто руководило желание мести и отчаяние. Кухня, как всегда, воняла сигаретным дымом, вяленной протухшей рыбой и кислым вином. На столе валялся спичечный коробок с несколькими спичками, а из спальни слышался в разнобой протяжный храп и завывания. Туда со спичками и направилась Света, прихватив с кухни мятые куски газет.
Прямо возле кровати с храпящими телами она сложила костер из тряпок и книг, подложила под них газеты и чиркнула спичкой, осветив огнем, спящие лица. Ее на мгновение охватило сомнение в правомерности своего решения. Может ли она вот так распорядиться не принадлежащими ей жизнями. Даже родной дом и ее личная жизнь разве заслужили такого конца? Но в это время сонный мат и проклятия отмели все сомнения. Она не сможет жить, убив их, но и не хочет умереть, оставив их в этом доме, храпящих и паскудящих своим присутствием все это, когда-то родное и любимое. И только совместная смерть есть правильным и угодным для всех решением.
И Света поднесла огонь к бумаге, которая поначалу нехотя, но затем с пафосом и восторгом объялась пламенем.
В ожидании смерти Светлана лежала на одеяле, разбросав его посреди чердака, считая видимо, что так быстрее смерть доберется до нее. Сожалений не было, только тупая боль, что жизнь и счастье не состоялось. Но, засыпая, перед глазами пронеслись счастливые картины короткой и полной событиями судьбы. Бабушка с вкусным супчиком из крупок, дедушка, радующий простенькими покупками. Яснее всего помнился Альберт со своей взрослой рассудительностью, неловкой заботой о Светлане. И те короткие часы, проведенные с ней в жалобах на учителей, на несправедливые оценки. И его ужасно увлекательные рассказы о рыбалке на каникулах на очень большой реке, которую даже переплыть невозможно.
21
На дорогу к отпуску прибавлялось двенадцать дней. Это если поездом, автобусом и пешком. Никто из офицеров так безрассудно не поступает. Существует Аэрофлот и весенние скидки, что практически выравнивает в цене. Поэтому полет до Москвы занял всего пять часов. На другие виды транспорта еще прибавилось около суток. И вот он родной город встречает его шумом городского транспорта, гулом пешеходов, а еще прохладой и легким дождиком под солнечное освещение. Красота. Родина и любимые лица. Свои, вида рязанского и рыже-финского. Своя природа, липы, тополя. Кто еще в городе может жить? Свор собак не видать, как и бродячих коров с ишаками и баранами.