— Весьма любопытно, — атомист потер ладонь о ладонь и посмотрел на потолок. — Я должен подумать. Может быть, это как раз и по моей части. Очень, очень любопытно.
— Как бы это не стало для нас печальным, — криво усмехнулся Вадим. — Учтите, подземоход не имеет заднего хода. До сих пор в нем не было нужды. И пока мы ничего не придумаем, нам придется торчать здесь, на глубине пятисот километров.
— То есть как это торчать? — опешил Биронт. До его сознания только сейчас дошла вся серьезность создавшегося положения.
— Вадим Сергеевич, — предложил Михеев, — давайте попробуем еще раз развернуть подземоход. Временем мы не ограничены. И возможно, разворот получится по более пологой дуге, допустим не в восемь, а в сто километров. Раз уж такое дело.
— Пока ничего другого нам не остается, — согласился Сурков. — Искривление траектории, безусловно, должно существовать. Пусть в конце концов оно будет практически мало — неважно. Запасом энергии мы не ограничены и рано или поздно выберемся на поверхность. Но причина — понимаете, причина! — должны же мы ее понять.
— Поймем, Вадим Сергеевич, — заверил его Дектярев. — На то мы и в школе учились.
Еще несколько суток неизвестности! За ними скрывается надежда на благополучное возвращение, а может быть, новые неодолимые преграды.
«ПВ-313» проходил километр за километром, продолжая удаляться от поверхности.
В кабинах тишина. Резко снизилась вибрация подземохода даже от работы двигателя бура. Видимо, сказывалось воздействие окружающей среды, ее непрерывно возрастающая плотность. Не так давно экипаж узнал истинную цену этой тишине, а сейчас она угнетала людей, удлиняла время, превращая минуты в часы, а часы в бесконечность.
Утро, день, вечер, ночь сливались в однообразном сиянии «дневного света». Время тянулось монотонно. Вадим на память перечерчивал схему автоматики и, переходя от узла к узлу, все пытался найти ответ на загадочное поведение «ПВ-313». Однако он все время ловил себя на том, что к чему-то прислушивается, что тревога давит на грудь и, как он ни старается увлечь себя работой, нет привычной ясности мыслей. Да, это для него, конструктора и исследователя, самое страшное — путаница в мыслях.
Нечто похожее на это состояние испытывал и Валентин Макарович. Он продолжал исследовать свое излучение с жадностью истинного ученого-экспериментатора, но стал легко раздражаться по каждому пустяку. У него пропал аппетит и появилась бессонница. Вопросы Дектярева оставались без ответа. Он часто и неожиданно вскакивал, покидал кабину, чтобы через несколько минут появиться вновь.
Наверх, в кабину отдыха, часто подымался Михеев. Водитель жаловался на головные боли, внезапные и очень сильные, чего с ним раньше никогда не случалось. Биронт сочувствовал ему. «Даже этот мужественный человек начинает сдавать, — невесело думал Валентин Макарович. — Что же с нами будет?»
Прошло еще двое суток. Красная линия на широкой полимерной ленте курсозадатчика оставалась идеально прямой. «ПВ-313» продолжал двигаться строго в направлении к центру земли. Искривление траектории если и существовало, то настолько ничтожное, что пока его не могли уловить даже чувствительные, как нерв человека, приборы «ПВ-313».
«Думай! Думай! — приказывал себе Вадим, и оттого, что принуждал себя думать, мысли его разлетались, как стая вспугнутых птиц. — Что же это я? — он растерянно присматривался к самому себе. — Откуда во мне эта слабость? Чего я боюсь? гибели? Нет!»
Он поднял — глаза на Петра Афанасьевича, чтобы найти у него поддержку. Вадим вдруг слепо уверовал в опыт водителя, в его многолетнюю закалку. Ведь случалось же, что люди делали открытия в совершенно чуждых для них областях науки и лишь потому, что не бывали скованы установившимися понятиями, догмами. Не блеснет ли в голове Петра Афанасьевича спасительная идея?
Михеев морщился от головной боли. Он расстегнул комбинезон, ему не хватало воздуха. Страдающий вид Петра Афанасьевича заставил Вадима совсем упасть духом.
— Вам что, нездоровится? — спросил Вадим.
— Пустяки… Что-то стряслось с головой. Первый раз в жизни. У меня никогда не бывало головокружений, а сейчас я все время падаю куда-то, лечу в бездну… Старость подходит.
Михеев силился улыбнуться и никак не мог сделать этого. Подошло время обеда. Водитель встал, чтобы пойти следом за Вадимом и беспомощно упал обратно в кресло. Лицо его сразу покрылось испариной, глаза расширились.
Вадим застыл посреди кабины.
— Петр Афанасьевич, что с вами?
— Если не трудно… воды…
Так быстро Вадим еще никогда не взбегал по лестнице. Возвратился он в сопровождении геолога и механика. Михеев пил воду жадно, шумными глотками.
— Да ты, никак, раскис, Афанасьевич? — удивился Дектярев.
— Пустяки… — Михеев закрыл глаза. — Пройдет.
И тут только Вадим обратил внимание, что на щеках водителя проступили мучнисто-белые пятна. Должно быть, их заметили и Андрей с Николаем Николаевичем, потому что притихли и тоже пристально всматривались в лицо Михеева.
— Станция на приеме! — закричал сверху Скорюпин.
— Давай! — Вадим засуетился у пульта.
«…Внимание на «ПВ-313»! — заговорил рупор. — Немедленно возвращайтесь на поверхность. Главный конструктор отстраняет Суркова от командования подземоходом и возлагает все руководство экспедицией на водителя Михеева. Несмотря на всю ценность ваших наблюдений…»
В рупоре треск, звон колоколов, оглушительный хохот. Затем внезапная тишина и молчание.
— К дюзам… не под…ходи…те… — неожиданно громко и отчетливо произнес Петр Афанасьевич. — Там… смерть. Кругом подземохода… смерть.
— С ним плохо! — закричал Андрей.
Потерявшего сознание водителя уложили тут же на полу. Появились перепуганные Биронт и Скорюпин.
— Если бы это случилось у нас, там, наверху, — пробормотал Биронт, — я бы подумал, что Петр Афанасьевич оказался в непосредственной близости от включенного синхрофазотрона. При мне такого не случалось, но я слышал. Мне рассказывали. Симптомы…
— Лучевой удар? — подсказал Дектярев.
— Именно.
— Он упоминал дюзы, — Дектярев взглянул на Вадима. — Что бы это значило? Не мог же Петр Афанасьевич вскрывать полости работающего двигателя. Или бура. Такую оплошность и новичок не допустит.
— Петр Афанасьевич осматривал дюзы, — пояснил Чураков. — Но двигатель был выключен.
— Дозиметры показывали всего сорок рентген, — сказал Вадим. — К тому же на Петре Афанасьевиче был надет защитный костюм. Мне не раз самому приходилось осматривать двигатель при радиации в двести рентген. Костюм рассчитан на тысячу пятьсот.
— Дюзы, говорите вы, — не сводя пристальных глаз с безжизненного тела Михеева и невольно прислушиваясь к разговору, проговорил Биронт. — Насколько я себе представляю, они расположены там, — он вытянул палец в сторону потолка кабины, — на самом верху.
— Да, это выхлопной коллектор двигателя.
— Благодарю за разъяснения, — в голосе атомиста послышалось раздражение. — И насколько мне известно, корпус в области этого самого выхлопного коллектора не имеет защиты от внешнего излучения.
— Петр Афанасьевич выходил в защитном костюме, — как можно терпеливее пояснил Вадим. — Радиоактивные слои остались высоко над нами. Дозиметры внешнего излучения…
— И что вы мне твердите о дозиметрах, — закричал и замахал руками Валентин Макарович, — все дозиметры здесь, кроме моих, настроены на определенный диапазон частот. Они хороши там, в литосфере, среди обычного радиоактивного распада. А мы, разрешите вам напомнить, с некоторого времени находимся в астеносфере.
— Значит, Петр Афанасьевич действительно получил лучевой удар… — сказал Дектярев. — Андрюша, попрошу тебя: коробку НЗ. И шприц захвати.
— Постойте, постойте… — атомист замер с растопыренными руками, бессознательно наблюдая за Чураковым и Дектяревым, хлопотавшими над Михеевым. — Как мне это сразу не пришло в голову… Вадим Сергеевич, покажите мне приборы, которые контролируют магнитоплазменное поле.
Вадим непонимающе глядел на Биронта.
— Мне нужна полная характеристика поля, — Биронт боком, мимо распростертого на полу Михеева, пододвинулся к пульту.
Вадим молча указал на приборы.