НО ПРОШУ ВАС, БУДЬТЕ ОСТОРОЖНЫ В ВАШЕЙ ЗАВИСТИ. ЛЮДИ ВРОДЕ МЕНЯ — НЕУДАЧНЫЙ ЭКСПЕРИМЕНТ. ВРАЧ ДОЛЖЕН СЛУЖИТЬ ЛЮДЯМ, А НЕ ПРОСТО БЫТЬ УСТРАНИТЕЛЕМ ИХ БЕДСТВИЙ, КАК Я И МНЕ ПОДОБНЫЕ. ПРИ ВСЕХ МОИХ КАЖУЩИХСЯ ПРИОБРЕТЕНИЯХ Я ПОТЕРЯЛ ГОРАЗДО БОЛЬШЕ. МНЕ УЖЕ НЕДОСТУПНА ТА ДРАГОЦЕННАЯ СВЯЗЬ С МОИМИ ПАЦИЕНТАМИ, КОТОРАЯ ДЕЛАЛА МЕНЯ ТЕМ, ЧЕМ Я БЫЛ, — А ИМЕННО, ХОРОШИМ ВРАЧОМ. ЦЕЛИТЕЛЕМ.
Я СЛЫШАЛ, ЧТО ВЫ ГОВОРИЛИ, И ЭТО БЫЛО НЕВЕРНО. ВЫ ОСТАНЕТЕСЬ ЦЕЛИТЕЛЕМ, И ВАШЕ ИСКУССТВО НЕ УСТАРЕЕТ НИКОГДА.
ЭТО Я СТАЛ ВСЕГО ЛИШЬ МЕХАНИЧЕСКИМ УСТРОЙСТВОМ.
ПОВЕРЬТЕ МНЕ, ЭТО СОВСЕМ НЕ ОДНО И ТО ЖЕ.
Оказавшись в шаттле, Марши плюхнулся в кресло, и в висках запульсировали красные удары головной боли. Пока он искал в поясной сумке снотворное, от которого все больше и больше зависел, к нему подошел стюард шаттла, держа в руках объемистую коробку в фольге.
— Доктор Марши?
— Да?
А, вот она. Он выдавил таблетку из упаковки и положил в рот. Она была горькой, но все сейчас имело такой вкус. Он проглотил, не запивая.
— Мне велели передать вам этот пакет. — Стюард протянул ему коробку. — Осторожнее, сэр, он тяжелый.
Действительно. Неожиданно тяжелый.
— Спасибо. — Марши опустил коробку на колени и вытащил из сумки пятикредитовую фишку. — Спасибо вам. Когда вы будете разносить напитки?
— Сразу после старта, сэр. — Стюард поднес руку к козырьку. — Спасибо, сэр.
Сунув на ходу фишку в карман, стюард пошел дальше по проходу. Марши положил коробку на соседнее пустое сиденье, снова приподнял, не в силах сдержать любопытство.
Под фольгой был ящик из углеродного волокна, а в ящике…
Он снова сидел в буфете, держа в руке бокал «Мауна-лоа» и вспоминая этот момент с болезненной ясностью. Как будто это было вчера, а не десять лет назад.
В коробке была обожженная неглазированная глиняная скульптура цвета старой слоновой кости. Произведение было тщательно вылеплено и при этом наспех вырублено чистой энергией и эмоциями — красноречивое доказательство, что талант Эллы с годами не угас, несмотря на всю шумиху.
Группа изображала двух скульпторов, начавших работу над статуей обнявшихся любовников. Но один из скульпторов беспомощно стоял рядом, подняв полный надежды взгляд на незаконченных любовников. Руки его лежали возле его ног, перекрещенные в запястьях, и в кулаках еще были зажаты инструменты. Обрубками рук он поднимал к скульптуре раненого ребенка, как будто в мольбе.
Второй скульптор, высокая худая женщина, скорчилась рядом с ним на земле, и на отвернувшемся ее лице была маска стыда неудачи. Поза была такова, будто она не может набраться храбрости собрать рассыпанные инструменты и встать, сделать первый шаг в попытке закончить работу, которую они вместе начали. Отвернулась она и от коллеги-скульптора, и от работы одинаково.
Контуры любовников были только намечены, но не оставалось сомнения, кто это такие.
Марши помнил, как долго смотрел на эту скульптуру, и слезы текли у него по лицу.
Когда зазвучал сигнал, предупреждающий об ускорении, Марши вложил скульптуру в футляр и пристегнул ремнем к соседнему креслу.
Она поняла. Не то чтобы это хоть что-то меняло, но она хотя бы поняла.
Марши уставился на пустой бокал, блуждая между прошлым и настоящим, и ему они оба одинаково не нравились.
Вернулась официантка. Она принесла тарелку и чистую вилку.
— Шоколадный пирог, сэр. Надеюсь, вам понравится.
Он ответил кривой улыбкой:
— Он выглядит великолепно.
Официантка заменила пустую бутылку «Мауна-лоа» полной.
— И ваше виски. Могу я еще что-нибудь вам принести?
— Нет, спасибо. У меня уже есть все, что нужно.
Она ушла. Он открыл бутылку и налил себе в бокал, потом отщипнул вилкой и попробовал кусок пирога.
Прекрасный вкус. Но виски лучше.
— Я хочу с вами поговорить, доктор Марши. — Безапелляционный тон и ироническое подчеркивание слова «доктор».
Смуглая женщина с ястребиным лицом, которую он раньше приветствовал бокалом, подошла к его столу. Занимаясь второй бутылкой «Мауна-лоа» и предаваясь воспоминаниям об Элле, он смутно ощущал ее присутствие. Она и ее спутник несколько минут спорили свистящим шепотом. Наконец ее спутник встал из-за стола и с сердитым лицом вышел.
Она еще посидела, глотая кофе и явно доводя себя до вершины гнева. Наконец она отбросила салфетку, встала, подошла к столу Марши и заняла позицию напротив. Руки ее были скрещены на внушительной груди, и женщина излучала столько праведного гнева, что виски у него в бокале могло бы забулькать и закипеть.
Он вгляделся в табличку с именем на темно-синем жакете. Д-р Немела Хан. Это объясняло ее блестящее владение арабскими инвективами.
Он спокойно встретил ее гневный взгляд и поджатые губы.
— Я в этом сомневаюсь.
Темные брови сдвинулись на ее лице:
— Что вы этим хотите сказать?
— Только то, что сказал, — безмятежно ответил он. — Вы не хотите со мной говорить. Вы вообще не хотите иметь со мной ничего общего. И говорить вы тоже не хотите. Ораторствовать — быть может. Клеймить — быть может. Оскорблять и судить — почти наверное. Можете поберечь дыхание, доктор Хан. Я все это уже слышал. — Он поднял бокал и сделал неспешный глоток. — Если я не ошибаюсь, многое из этого я слышал от вас как раз сегодня. Зачем же повторяться?
Она угрюмо полукивнула.
— Ладно, может быть, я сделала то, чего не должна была делать…
— В извинениях нет необходимости, я все равно не обращал на вас внимания. — Он показал бокалом на пустое кресло напротив. — Присядьте, доктор Хан.
Его приглашение застало ее врасплох. Она оглядела весь буфет, будто пытаясь решить, как коллеги отреагируют на ее любопытство к отверженному, потом снова повернулась к нему.
— Спасибо, не хочу, — твердо ответила она.
— Как вам угодно. Выпить не хотите? — Не ожидая ответа, он поманил официантку, как раз пробегавшую мимо.
— Пожалуйста, еще одну бутылку этого чудесного виски и бокал для дамы.
Официантка смутилась, прикусив губу и глядя в пол.