Кларисса Фолл держит путь в центр Лондона, чтобы посмотреть на огоньки. Она трясется по ухабистым дорогам в электрической инвалидной коляске со скоростью пять миль в час, не обращая внимания ни на гудки, ни на хвост из машин у себя за спиной, ни на гневные окрики… Сколько раз ее предупреждали? Сколько раз унижали? Но она должна увидеть огоньки.
— Когда я была маленькой, они на Пикадилли-сёркус[2] были еще материальные, — говорит она всем подряд. — Я помню, как отец брал меня с собой. Ничего удивительнее я никогда не видела.
Она всегда была странной. Взять хотя бы тот случай, когда она проделала дыры в ограждении, чтобы впустить животных в город. Или то, как с неизменной настойчивостью водила в дом юных сорвиголов-виртуалов. Но по-настоящему дела стали плохи, когда умер ее муж Теренс, оставив Клариссу одну-одинешеньку в большом старом доме у периметра, этом псевдозамке с пустыми фонтанами и фонарями, в ледяном свете которого дом становился похожим на замок Дракулы. Я думаю, всему виной было одиночество, хотя, Бог свидетель, — при жизни Теренса они с Клариссой, кажется, только и делали, что ссорились.
— Вы знаете, мне двести лет, — то и дело повторяла она теперь. — Я самый последний материальный человек в Лондоне.
Естественно, и то и другое не соответствовало действительности, но Кларисса, бесспорно, была очень стара, как бесспорно и то, что порой она могла целыми днями и даже неделями не встречаться с другими материальными людьми. Да, правду сказать, не очень-то много осталось нашего брата, и большинство для взаимной поддержки объединились в сообщества в южных пригородах Лондона. Никто из нас не жил ближе чем в пяти милях от вычурного замка Клариссы, находящегося с северной стороны периметра, и ни у кого не было особого желания тащиться туда, чтобы проведать ее. Она, зацикленная на себе, и прежде-то отличалась манерностью, а теперь и вовсе стала сумасшедшей. А главное — и большинство из нас находили это особенно непростительным — она привлекала к нам, материальным людям, нежелательное внимание как со стороны синхронных виртуалов, которые и без того недолюбливали нас и называли аутсайдерами и привидениями, так и со стороны секретных служб Центра.
Беда ее состояла в том, что она не чувствовала себя по-настоящему дома ни в одном из миров — ни в материальном, ни в виртуальном. Непоколебимое достоинство материальных людей отталкивало ее. Кларисса считала нас чванливыми, чопорными и презирала за высокомерную уверенность в том, что только наше собственное существование является единственно верным.
— Вы бы, наверное, скорее предпочли, чтобы наступил конец света, чем допустили возможность иного образа жизни? — со своей обычной напористостью спросила она однажды.
Но на самом деле, хотя она всегда утверждала обратное, ей в равной степени была отвратительна беспринципность синхруалов, их безоглядная готовность принимать как должное все, что ни преподнесет им Центр, их недостаточная любознательность и упорное нежелание задуматься над тем, кто они такие и откуда взялись. И хотя она критиковала нас, однако сама никогда всерьез не допускала возможности расстаться со своей физической сущностью и присоединиться к синхруалам с их сконструированными виртуальными телами. А это означало, что она так и останется для них аутсайдером.
Кларисса могла нормально чувствовать себя наедине с собой, но становилась помехой для всех — и материальных, и виртуальных людей — в результате своих вылазок в центр города. Поначалу она ходила туда пешком. Потом, став слишком немощной, обзавелась маленькой инвалидной коляской, тем самым средством передвижения, которое в скором времени узнают и возненавидят все синхруалы Северного Лондона. Медленно трясясь по выщербленным материальным дорогам, она обычно отключала свой имплантат, осуществлявший переход к согласованному
Полю, чтобы ее не сбивала с толку гладкая виртуальная поверхность. А это означало, что Кларисса не могла ни видеть, ни слышать транспорта синхруалов. Только пустые дома да потрескавшийся асфальт заброшенной дороги. А виртуальные водители вынуждены были лезть из кожи вон, чтобы приспособиться к ее метаниям из стороны в сторону.
Однако, припарковывая коляску, она всегда включала имплантат. И тогда мертвый, стоящий в руинах подлинный Лондон в мгновение ока преображался в оживленную столицу — Согласованное Городское Поле — виртуальную имитацию того Лондона, каким он был когда-то, которая накладывалась Центром поверх Лондона теперешнего. Кларисса до сих пор отчетливо помнила прежние дни: толпы людей, дым, огни, шум, лихорадочную жизнь города, в котором — странное дело — миллионам материальных, из плоти и крови, людей казалось естественным небрежно потреблять из мировых природных запасов то, что им хотелось, и так же небрежно выбрасывать все, в чем они не нуждались. Ей страстно не хватало той суматохи, той прежней жизни, она отчаянно жаждала всего этого.
Конечно, у каждого из нас тоже были собственные имплантаты, необходимые для того, чтобы жить в согласии с диктовавшей свои условия цивилизацией, и в первую очередь — с цифровой. Вживленные в нашу нервную систему, они позволяли виртуальным конструкциям накладываться на наше восприятие материального мира таким образом, чтобы мы могли видеть тот же мир, что видят синхруалы, слышать то, что они слышат, и, в ограниченной степени, прикасаться к тому, к чему прикасаются они. Все мы, за исключением Клариссы, придерживались того мнения, что, как нам ни хотелось бы не иметь дела с виртуальным миром, все же с этим неизбежным злом приходится мириться. У Клариссы же все было не как у людей. Включая свой имплантат, она действовала не из практических соображений, это, скорее, походило на инъекцию героина. Вокруг сразу возникали люди, кипела жизнь. Витрины магазинов, рыночные прилавки, заваленные грудами разноцветного товара, — головокружительная внезапность всего этого ошарашивала, как мощный наркотик.
Но наркотиком служило не само Поле, а лишь мгновение перехода. После первого потрясающего мига восприятие меркло по той простой причине, что, как ни старалась Кларисса, виртуальный мир не впускал ее в себя. А она старалась. Она проводила долгие часы перед магазинами, в парках и на углах улиц, предпринимая трогательные усилия заговорить с людьми, но большинство из них избегали ее, а иные даже не скрывали своего презрения. Встречались, правда, сердобольные виртуалы, которые сдерживали чувство отвращения к ее возрасту и материальности и дарили ей краткую иллюзию того, что у нее появился друг, но делалось это всего лишь по доброте душевной. Ее общество и впрямь нельзя было назвать приятным. Кларисса слишком много говорила, и что хуже того — как она ни критиковала нашу аутсайдерскую братию за безнадежный снобизм, сама была точно таким же снобом, как и любой из нас, и даже гораздо менее сдержанной в этом отношении. Кларисса никогда не упускала случая указать синхруалам на примитивный, призрачный характер их существования: «Вы такая душка. Как жаль, что на самом деле вас здесь нет».
Как правило, Кларисса оказывалась в «мертвой зоне» — люди обходили ее стороной. В таких ситуациях ею часто овладевало беспокойство, и она принималась напыщенно выкрикивать: «Вы знаете, что вы не настоящие? Вы просто кусочки нервной ткани, которые засунули в компьютер! Вы далеко отсюда, а компьютер передает вам картинки реального Лондона со всем этим виртуальным вздором, наложенным поверх него».
Когда Теренс был жив, он, как, впрочем, и другие наши надменные старики, не раз говорил подобные вещи, но в те давние дни Кларисса критиковала его за это: «Кто сказал, что наш мир более реален, чем их?» Помню, однажды она набросилась на него во время одного из собраний нашего сообщества.
Они сидели по разные стороны большого обеденного стола, уставленного серебром и хрусталем. Теренс не поддавался на ее провокации. Всем сидевшим в комнате хотелось одного — чтобы Кларисса заткнулась и позволила им вернуться в привычное состояние оцепенения.
— Ну, Теренс, отвечай? — настаивала она. — Синхруалы, по крайней мере, цепляются за жизнь и друг за друга. — Она обвела собравшихся свирепым взглядом. — А как ты думаешь, что от нас останется, если с нас содрать все, что создано другими людьми? Мы ведь окажемся нагишом. Превратимся в глупцов, бормочущих что-то нечленораздельное. Подумай об этом. Даже мысленно разговаривая сами с собой, мы пользуемся словами, которые дали нам другие.
Но так было прежде. Теперь же, казалось, сам Теренс продолжал вещать устами Клариссы.
— Не смотрите на меня так! — огрызалась она на синхруа-лов, когда те показывали на нее пальцем и смеялись. — Вы продали свои первозданные тела ради иллюзии молодости и достатка, а вот я настоящая!
Иногда посреди одной из таких высокопарных речей она демонстративно отключала свой имплантат, так что люди и транспорт исчезали из виду, дома становились пустыми скорлупками, а витрины магазинов, с их яркими, выставленными напоказ товарами, превращались в зияющие провалы.
— Я даже не вижу вас, понятно?! — кричала она, зная, что синхруалы тем не менее продолжают ее видеть, поскольку датчики ловят изображения, звуки и структуру всего материального. Все это становится матрицей, внутри которой выстраивается виртуальный город. Они не могли выбирать, видеть им ее или не видеть. — Я в реальном мире и совершенно вас не вижу. Вот до чего вы нереальны. Я могу выключить вас одним щелчком.
Но хотя ей, как видно, нравилось сообщать им, что они на самом деле не существуют, все же их мнение имело для нее огромное значение, поэтому она не могла удержаться от того, чтобы снова не включить имплантат и не посмотреть на произведенное впечатление. (Я не знал больше никого, кто так же часто, как Кларисса, переключал бы это устройство.) Однако люди чаще всего старательно игнорировали ее.
И вот, когда, закатив истерику, она обнаруживала, что никто на нее не реагирует, ситуация выходила из-под контроля. Однажды, примерно за месяц до путешествия на площадь Пикадилли, проезжая мимо станции метро «Уолтемстоу», Кларисса почувствовала, что на нее никто не обращает внимания. Вместо того чтобы признать поражение, она, бросив коляску, настырно направилась вниз по ступеням — это при ее-то артрите и общей ослабленности — и проковыляла на южную платформу, чтобы дождаться там поезда. Платформа вокруг нее пустовала, так как синхруалы столпились на другом конце.
Когда подошел поезд, Кларисса решительно попыталась войти. И конечно же, упала прямо на рельсы — поезд-то был виртуальным, он являлся частью Поля, которое не выдерживало материального веса, оно могло осилить лишь воображаемый вес виртуальных проекций. Бедняга сломала ногу. Испытывая ужасную боль, с трудом ковыляя, Кларисса стала звать на помощь. Одно из правил Поля состояло в том, что поезд не мог двинуться с места, пока человек оставался на рельсах. И все же сама Кларисса нарушила все правила. Пассажиры с ужасом наблюдали за старухой, которая, стоя по пояс в полу вагона, буравит их гневным взглядом и обвиняет в недостатке сочувствия.
— Неужто в Лондоне не осталось ни одной живой души, готовой помочь пожилой женщине? Вы что, не только тела, но и сердца потеряли?
Сломанные кости, как и прочие травмы, не входили в жизненный опыт синхруалов, поэтому этих людей следовало в какой-то степени простить за безразличие к страданиям Клариссы, но в действительности они были не прочь оказать ей помощь — если и не из чистого альтруизма, так из корыстных соображений. Ведь она задерживала поезд — не говоря уже о других поездах, что скопились позади, — и всех взбудоражила. Пока синхруалы ни в чем не нуждаются, они прекрасны в своем однообразии, и хотя в конце концов умирают, зато не старятся в том смысле, что мы. Ни одного плевка сроду не вылетит у них изо рта. Из носа никогда не потекут сопли. Косметика не потечет и не размажется по лицу. Наверное, им казалось поистине ужасным взирать на это отвратительное, грязное, сморщенное существо, дергавшееся меж ними туда-сюда, с головой, торчавшей на уровне их коленей. Но что они могли поделать? Поднять Клариссу обратно на платформу своими виртуальными руками им было не легче, чем поезду выпустить ее из тисков виртуального пола.
Поэтому кто-то позвонил в Центр, оттуда передали сообщение в наше сообщество и поинтересовались, есть ли у нас желание выручать ее собственными силами, или властям следует направить туда своих представителей. Телефоны надрывались. Материальные обитатели Лондона похожи на членов некой старой, перессорившейся семьи, которые не замечают скромных достоинств друг друга, знают обо всех слабостях другого, однако в несчастье каким-то образом сплачиваются.
— Проклятая Кларисса! Вы слыхали?
— Опять эта Кларисса со своими фокусами!
— Ясно, что нам не стоит привлекать агентов. Настоящие люди должны сами решать свои проблемы.
— Проклятая Кларисса! Как она смеет ставить нас в такое положение?
В конце концов меня и Ричарда Говарда отправили туда разобраться с этим делом. Мы проехали через весь Лондон, а поскольку, естественно, не могли воспользоваться виртуальным эскалатором, то нам так же, как и Клариссе, пришлось медленно, неуклюже спускаться по длинной бетонной лестнице к станции. Кларисса все еще торчала на рельсах. Она снова вырубила свой имплантат, отчасти из вредности, отчасти — чтобы избавиться от тягостного зрелища собравшихся вокруг возбужденных синхруалов. И в результате оказалась во мраке, лишившись света, который Поле накладывало на пустынную, темную реально существующую станцию. В течение этого последнего часа Кларисса металась, спотыкаясь о рельсы и жалобно причитая в полном одиночестве, если не считать снующих под ногами крыс да звука капающей где-то в южном туннеле воды.
Наши с Ричардом имплантаты были включены для того, чтобы мы могли видеть, что происходит, поэтому нам приходилось терпеть пристальные, неприязненные взгляды синхруалов. Они сидели в поезде и следили за тем, как мы неловко извлекаем Клариссу из-под пола; они стояли на платформе и наблюдали, как мы стряхиваем с бедняги пыль; они свешивались с виртуальных эскалаторов, чтобы полюбопытствовать, как мы чуть ли не волоком тащим ее по бетонным ступеням.
— Гляньте на эти привидения, — довольно громко сказал кто-то на улице, когда мы подсаживали Клариссу в грузовичок Ричарда. — Вы только посмотрите на эти безобразные лица! Неужели они нисколько себя не уважают?
Реплики эти сопровождались обычным для таких случаев гулом одобрения. Как правило, синхруалы побаиваются нас, аутсайдеров, и нашей сверхъестественной власти над материальным миром. (Ричард, с его громадным ростом, великолепной гривой седых волос и склонностью с презрительным видом проходить сквозь виртуальные стены, был для них особым объектом благоговейного страха.) Но в той ситуации мы никак не выглядели устрашающе. Кого могли привести в трепет два красных, потных, запыхавшихся старика, которые помогали выжившей из ума старухе с изувеченной ногой забраться в доисторический грузовик?
— Не забудьте мою коляску! — завопила Кларисса.
Мы кое-как затолкали ее инвалидное кресло в кузов. Одному богу известно, почему мы согласились его взять, когда с полным правом могли сказать, что оно слишком тяжелое, и бросить его. Но Кларисса, что ни говорите, была властной женщиной. Как вас это ни возмущало, сколько бы вы ни твердили себе, что нет совершенно никаких причин уступать ей, все же трудно было не выполнить ее требования.
— Не надейся, что мы и впредь будем тебя вытаскивать, — заявил Ричард, когда, доставив Клариссу домой, перебинтовывал ей ногу. — В следующий раз этим займутся агенты.
Ни один из нас толком не знает, кто такие эти агенты, известно лишь, что они состоят на службе у Центра в материальном мире. У них нет видимых лиц. Их гладкие головы и тела сплошь закрыты одеждой или кожей особого голубого оттенка, который не улавливается датчиками Поля, поэтому они невидимы для синхруалов. Кое-кто из нас думает, что это просто одна из разновидностей роботов, другие же утверждают, что они не что иное, как новый вид материального человека, выведенный и выращенный независимо от нас и предназначенный для собственных целей Центра. Однако, кем бы они ни были, мы боялись их почти так же, как синхруалы, которые знали о них только по слухам и догадывались об их присутствии лишь по косвенным признакам.
— Я бы этого не вынесла, — проворчала Кларисса, — этих агентов, если бы они явились ко мне там внизу, в темноте.
— Что ж, все зависит от тебя, — сказал Ричард. — Попадешь еще раз в переделку — рассчитывай только на их помощь.
Когда-то, еще до Теренса, он был на ней женат. Теперь кажется нелепым, что они, хоть и недолго, в свое время любили друг друга и считали волшебным простой факт существования другого в этом мире. И даже сейчас (что за глупость!) Кларисса пыталась разжалобить Ричарда, заигрывая с ним.
— Ричард, дорогой, я знаю, что была глупой девочкой, обещаю, что это больше не повторится.
Я обдумываю то, о чем уже писал раньше:
«Все мы, за исключением Клариссы, твердо придерживались того мнения, что как нам ни хотелось бы не иметь дела с виртуальным миром, все же с этим неизбежным злом приходилось мириться…»
Представляю себе, как насмешливо фыркнула бы Кларисса, читая это.
«Значит, вы предпочли бы, чтобы были только мы, а виртуального мира вообще не существовало?» — сказала бы она.
Действительно, именно такой вариант выглядит все более вероятным.
Когда создавались первые виртуальные города как способ вытеснения людей из окружающей среды, которую те почти уничтожили, было решено, что их сделают похожими на прежние, материальные. На то имелось три причины. Во-первых, многих людей можно было убедить перейти в виртуальное состояние только при условии сохранения доступа к тому, что они продолжали считать «реальным миром». Во-вторых, представлялось важным оставить за синхруалами право взаимодействовать с теми из нас, кто откупился от процесса дематериализации, заплатив громадный налог и позволив стерилизовать себя. (В конце концов, в те дни в разных лагерях могли оказаться брат и сестра, отец и сын, школьные товарищи, да и просто люди, которых связывала долгая дружба…) И в-третьих — из-за того, что технологические способности Центра, хотя и огромные, были не беспредельны, а виртуальный мир, базировавшийся на материальном, требовал гораздо меньше системных ресурсов, чем заново созданный.