– Продолжай.
– В пятьдесят лет он перестал быть собой. Его заставили забыть предков, традиции, религию, жену, сыновей и в конце концов имя. Потом он целыми днями сидел и улыбался. Нет, благодарю, никакой обработки.
– Где сегодня трудишься? – спрашивает Эллен.
– В загоне, провожу исследования.
– Составить компанию? До полудня я свободна.
– Нет-нет, спасибо, – слишком поспешно отвечает Том. Эллен строит обиженную гримасу. Он пытается исправить свою невольную грубость, легко касается ее руки и говорит:
– Может, во второй половине дня? Мне нужно немного пообщаться. Ладно?
– Ладно, – отвечает она, улыбается и шлет воздушный поцелуй.
Позавтракав, Том идет в загон. Территория его занимает тысячу гектаров к востоку от базы; по периметру через каждые восемьсот метров установлены прожекторы нервновоздействующего поля, этого достаточно, чтобы не разбрелись согнанные сюда двести поедателей. Их оставили для изучения, остальные будут уничтожены. В юго-западном углу загона находится лабораторный домик, там ведутся эксперименты – метаболического, психологического, физиологического, экологического характера. Загон по диагонали пересекает ручей. На восточном его берегу – небольшая гряда зеленых холмов. Кое-где густые луга сменяют рощицы тесно растущих деревьев с ланцетовидными листьями. В траве почти скрыты растения-оксигенаторы, выступают лишь их высокие, в три-четыре метра, фотосинтезирующие стебли и дыхательные органы, которые находятся на высоте груди; от выдыхаемых ими ароматных газов кружится голова. По лугам в беспорядке бродят поедатели, они объедают именно дыхательные органы.
Том Две-Ленты замечает стадо у ручья и направляется к нему. Спотыкается о скрытый в траве оксигенатор, но ловко сохраняет равновесие, подносит к лицу складчатое отверстие дыхательного органа и делает глубокий вдох.
Настроение его поднимается. Он подходит к поедателям. Это неуклюжие, медлительные животные сферической формы, покрытые густым, жестким оранжевым мехом. Похожие на блюдца глаза выкачены над узкими, будто резиновыми губами. Ноги тонкие, чешуйчатые, как у цыплят, короткие руки прилегают к телу. Поедатели разглядывают Тома без малейшего любопытства.
– Доброе утро, братья, – приветствует он их, и сам удивляется почему.
Сегодня я заметил нечто странное. Может, слишком надышался кислородом, может, поддался предположению Хэрндона, а может, дает себя знать наследственный мазохизм. Но когда я наблюдал за поедателями в загоне, мне впервые показалось, что они ведут себя осмысленно, действуют согласно какому-то ритуалу.
Я ходил за ними три часа. За это время они нашли полдюжины кустов-оксигенаторов. И в каждом случае совершали определенный обряд.
Окружали растение кольцом.
Глядели на солнце.
Глядели на соседей справа и слева. Только после этого издавали что-то похожее на ржанье.
Снова глядели на солнце.
Приближались к растению и ели.
Что это, как не благодарственная молитва перед едой? А если они духовно настолько развиты, чтобы возносить молитвы, не совершаем ли мы здесь геноцид? Разве шимпанзе молятся? Черт, да мы и не стали бы уничтожать их, как поедателей! Конечно, шимпанзе не трогают урожай на полях, и какое-то сосуществование было бы возможно, а с поедателями аграрии просто не могут жить на одной планете. Однако тут возникает нравственная проблема.
Уничтожение поедателей основано на предпосылке, что в умственном отношении они на уровне устрицы или в лучшем случае овцы. Наша совесть чиста – яд действует безболезненно и быстро, поедатели, умирая, разлагаются, избавляя нас от уничтожения множества трупов. Но если они молятся…
Остальным пока ничего не скажу. Нужно побольше данных, четких, объективных. Киносъемка, звукозапись, выкладки. Тогда поглядим. В конце концов нашему роду кое-что известно о геноциде, мы подвергались ему всего несколько веков назад. Вряд ли мне удастся остановить то, что происходит здесь. Но в самом крайнем случае я мог бы выйти из этой операции.
Вернуться на Землю и возбудить общественное негодование.
Надеюсь, мне это показалось.
Вовсе не показалось. Они образуют круг; глядят на солнце; ржут и молятся. Кажется, эти большие круглые глаза смотрят на меня обвиняюще.
Наше прирученное стадо знает, что происходит здесь: мы спустились со звезд для уничтожения их вида, только они и будут оставлены. Дать отпор или хотя бы выразить недовольство они не могут, но они знают. И ненавидят нас.
Черт возьми, мы убили уже два миллиона поедателей, и, образно выражаясь, я весь запятнан кровью, но что я сделаю? Что я могу сделать?
Нужно действовать очень осторожно, иначе меня усыпят и обработают память.
Нельзя показаться маньяком, хитрецом, агитатором.
Я не могу встать и разоблачить! Нужно найти союзников. Первый – Хэрндон. Несомненно, он знает истину; он навел меня на эту мысль в тот день, когда мы рассеивали гранулы. А я решил, что он по своему обыкновению просто злобствует.
Вечером поговорю с ним.
– Я думал о твоем предположении, – говорит Том. – Насчет поедателей.
Очевидно, наши психологические исследования были недостаточно глубокими. И если поедатели действительно разумны…
Хэрндон, рослый, густобородый, скуластый брюнет, хлопает глазами.
– Том, кто говорит, что они разумны?
– Ты. Сам же сказал на том берегу Разветвленной реки…
– Это было всего лишь предположение, никак не обоснованное. Чтобы завязать разговор.
– Я думаю, не только. Ты всерьез верил в это.
Хэрндон настораживается.
– Том, не знаю, что ты хочешь затеять, но лучше не затевай. Поверь я хоть на секунду, что мы уничтожаем разумных существ, тут же со всех ног помчался бы на обработку памяти.
– Тогда зачем же спрашивал об этом?
– Просто так.
– Развлекался, вызывая в другом чувство вины? Гад ты, Хэрндон. Это я всерьез.
– Послушай, Том, я не знал, что тебя так заденет необоснованное предположение… – Хэрндон трясет головой. – Поедатели не могут быть разумными существами. Это очевидно. Иначе бы нам не поручили ликвидировать их.
– Наверно, – соглашается Том Две-Ленты.
– Нет, я не знаю, что у Тома на уме, – говорит Эллен. – Но твердо уверена, что ему нужен отдых. После восстановления личности прошло всего полтора года, а у него был тяжелый срыв.
Майклсон разглядывает какой-то документ.
– Он трижды подряд отказывался рассеивать гранулы. Утверждает, что не может отрывать время от своих исследований. Черт, мы в состоянии подменить его, но меня беспокоит мысль, что он чурается этой работы.
– А что за исследования он проводит? – интересуется Николс.