— Подождите.
— С удовольствием.
— Всего хорошего, — она повернулась к нему спиной, на ходу раскрыв книгу, и исчезла за дверью в конце узкого коридора.
Минут через пять вышел писатель в расстегнутой безрукавке.
— Добрый вечер, юноша, с чем пожаловали? — писатель остался у двери кабинета — ему, наверное, не терпелось вернуться к еще не остывшей рукописи.
— Значит… так… Дипломная у меня по вашему последнему роману, — студент вдруг почувствовал, какой спертый воздух в узком коридоре и эти непросохшие унты, рюкзак, пахнущий дымом и хвоей, и лыжи у зеркала. — Если вы мне поможете, я буду очень благодарен.
— А в чем, собственно, должна заключаться моя помощь? — писатель поддернул зашарканные брюки, которые сваливались с весьма солидного даже для классика — живота. — Читайте произведение и делайте нужные выводы… Добавить что-нибудь существенное к тексту я вряд ли смогу…
— Но… все же… — студент что было силы дернул тесемки на шапке, которую с начала разговора настойчиво мял обеими руками. — Если привлечь…
— Сожалею, но в столь важном и нужном для общества деле я бессилен…
— Извините, — студент нахлобучил шапку, подхватил дипломат. — Извините…
На площадке он перехватил дипломат в левую руку и побежал вниз, касаясь шершавых перил кончиками пальцев. Незавязанные уши на шапке мотались, в дипломате глухо постукивала тетрадь.
Вышвырнул, как грязного котенка… Ну держись, классик недорезанный… Я уж поизмываюсь вдоволь над твоими глаголами прошедшего времени… Пусть завалюсь, но публика при защите получит истинное наслаждение…
Внизу, около почтовых ящиков, остановился.
Только вот публики, к сожалению, не будет, а комиссию разве тронешь… Да и чего обижаться… На его месте так любой бы поступил…
Завязал тесемки на шапке элегантным бантиком, выдернул из кармана печатку, полез в другой карман — лишь горстка холодных монет.
Неужели перчатка выпала там, возле лыж?.. Надо вернуться, позвонить, извиниться… А если снова откроет дочь с книгой?.. Даже лучше, если она…
Студент медленно начал подниматься, разглядывая на всякий случай каждую ступеньку, и через два пролета увидел перчатку — она лежала, зацепившись пальцами за граненый прут.
Нехотя спустился, аккуратно прикрыл за собой входную дверь и побрел, срезая путь между барьером насаждения и гаражами, туда, где сквозь ленивый снегопад ярко горели уличные фонари. В ботинках противно хлюпало.
Воспаление легких можно схлопопать… Андрюха вечно втянет в историю… С другой стороны, сам виноват… Оторвал от работы… Наверное, очередной роман кропает — писатель…
В доме зажглись все окна.
Выбравшись на тротуар, студент зажмурился. Ветер ударил прямо в лицо, но прежде чем ослепнуть от мокрого снега, он успел разглядеть в отблеске рекламы две черные цифры в белом квадрате — они вздрагивали, как птицы, опоздавшие по теплу встать на крыло.
Минут десять проторчал на остановке. Но вот, высвечивая прожектором занесенные рельсы, вырвался из-за поворота спецвагон — щетки яростно скрежетали. За ним потянулись промерзшие трамваи.
У церкви студент пересел в троллейбус. Долго толкался среди мокрых воротников и стоящих дыбом женских шапок. Наконец за мостом пассажиров убавилось. Когда троллейбус в очередной раз мотнуло на скользкой дороге, студент плюхнулся на холодное сиденье, протаял дыханием на стекле ровную круглую дырку и, прижав лоб к перчатке, стал смотреть на рассыпанные по бугру огни микрорайона — они то и дело пропадали за глухим массивом рощи. Сейчас троллейбус вздрогнет на повороте, моргнет плафонами, с гулом проскочит виадук, еще раз свернет и мимо железнодорожной насыпи вырвется на кольцевую. Роща останется позади, а слева и справа замелькают девятиэтажки.
— Жду тебя третий час, — Андрюха отбросил журнал. — Хотел было домой податься…
— Мать когда ушла?
— Минут двадцать назад… Ну и видок у тебя, как у мокрого цыпленка, — Андрюха поднялся с кресла, закрыл форточку. — Что, перепил чаю с малиновым вареньем у великого писателя?
— Я всегда говорил: ты прожектер, — студент передвинул кресло к окну, сменил носки, закутался в плед и сел, уперев ноги в батарею большой палец на правой ноге совсем онемел.
— Значит, смалодушничал, струсил? Я изнываю от нетерпения, томлюсь, волнуюсь… А он без толку мотается по улицам… Тоже мне, выбрал погоду для прогулок…
— Надоел…
— Без нервов… Лучше объясни… План-то был загляденье! А может, я адрес раздобыл неправильный?
— Да был я в этом проклятущем доме, был! — студент выпрямил ноги, и кресло, смяв дорожку, отползло.
— Значит, фиаско, — Андрюха обошел вокруг кресла. — Но какой наш главный принцип?
— У меня, кажется, температура…
— Главный принцип — учиться на ошибках… И тогда самое жестокое поражение, как по волшебству, оборачивается победой…
— Дураки учатся на своих ошибках, умные — на чужих.
— Только без нервов, — Андрюха остановился между креслом и окном. — Давай спокойно проанализируем, в чем был наш просчет.
— Мать сегодня в ночную, — студент отбросил плед. — Звякни своим, что останешься у меня… Побалдеем… Мне вчера сосед приволок лицензионный диск — лучшие альт-саксофонисты мира…
— Но хоть расскажи, как тебя встретили, как выпроводили.
— Пошли на кухню, перекусим, — студент натянул свитер. — Видно, ему моя рожа не понравилась…
— Надо было тебе для начала автограф попросить… Да, не продумали как следует ход операции, не учли психологию индивидуума…
— К тому же нарисовался в самый неподходящий момент.
— Судьба играет человеком…
— А хотел бы я побывать в его кабинете, — студент включил на кухне свет, заглянул в духовку. — Запеканку будешь?
— Еще спрашивает!
— Там у него, наверное, книг до потолка, а на стене портрет Фолкнера с трубкой…
— Почему Фолкнера?
— Тебе чай с молоком? Я когда его последний роман листал, сразу почуял влияние американской школы. Те же громоздкие периоды, та же южная пышность сравнений…
— Стоп! Заведешься — до утра не остановишься… — Андрюха ткнул в масленку ножом. — Лучше дай мне факты… Значит, открывает писатель дверь, и…
— Гораздо смешнее… Сначала я предстал во всей красе перед его дочерью…