— Толком не разобрал… Очки да челка лошадиная…
— Идея! Грандиозная идея! — Андрюха отложил бутерброд в сторону. — Мы за тебя отомстим!
— Разобьем в его подъезде лампочку, позвоним в пять утра и пожелаем спокойного сна или напишем анонимку?
— На этот раз ты прав: месть — дело последнее, к тому же бесплодное… Впрочем, есть потрясающий вариант спасения твоей дипломной, которая без уникального материала зачахнет на корню!
— Очередной прожект? Может, хватит?
— На этот раз выгорит, у меня предчувствие… Но все будет зависеть от тебя… Если сумеешь…
— Интересно, что?
— Если сумеешь охмурить писательскую дочку!
— Нашел Дон-Жуана…
— Подумай!
— Она так противно очки поправляет…
— Привыкнешь. Да и кто тебя заставляет объясняться в любви? Пофлиртуй, войди в дом, как друг, влезь к папаше в доверие, поделись планами… А драпануть никогда не поздно…
Ночью студент почти не спал — ворочался с боку на бок, вспоминая то дом с парикмахерской и магазинами, то пустой троллейбус. Рядом с кроватью на раскладушке храпел Андрюха. За раскладушкой темнело кресло — единственная вещь, которую привезли со старой квартиры. Бабка Анна любила смотреть в нем телевизор, обязательно засыпая к концу фильма; еще она любила подолгу в одиночестве пить на кухне чай с черствыми баранками, размачивая их в блюдце…
Студент повернулся к стене.
Очки, прямая челка, желтая пушистая кофта, раскрытая книга… Узкий коридор, лыжи у зеркала, рюкзак… Оглянулась она в конце тусклого коридора, или это сейчас кажется, что оглянулась?.. Надо уснуть, скорее уснуть и забыть навсегда сегодняшнюю нелепость…
— Достопочтенный рыцарь от филологии, вы готовы приступить к покорению прекрасной дамы, которая откроет вам заветные врата к вершинам познания, академическим титулам и благам? — Андрюха взял со стола яйца. — Готовь сковородку…
— Ты что, серьезно поверил, что я готов приударить за кем угодно ради сомнительного результата? Да будь она хоть сама Елена Прекрасная, мне было бы тошно при одной мысли…
— Какие мы чувствительные… — Андрюха тюкнул по яйцу ножом. Достань молоко… А вот Елена Прекрасная на тебя бы даже не взглянула… Увы, мой друг, ты отнюдь не Парис, а всего лишь рефлексирующий студент… Впрочем, правильно сделал, что передумал, куда тебе… Вот если бы мне подвернулся такой случай…
— Вечером пойдем на Бергмана? Сегодня же премьера. Возьми билеты на последний сеанс.
— Ну почему всю дорогу я бегаю за билетами? — Андрюха бросил на сковородку масло — кусок сразу стал расплываться. — Мне еще четыре листа переделывать…
Скромный завтрак из омлета затянулся до двенадцати. Но вот наконец, сложив посуду в раковину, они бесшумно, чтобы не разбудить вернувшуюся после ночной смены мать, оделись.
Выскочили из подъезда, свернули к заснеженным кучам земли, которые еще с лета оставили строители, и пошли наперерез к троллейбусу мимо крутых склонов, отшлифованных ветром, — из промороженной глины торчала гнутая ржавая арматура. Перед ними здесь пробежал только один человек, оставив размашистые глубокие следы. Видно было, как у траншеи он поскользнулся: на белом скате справа — четкий отпечаток пятерни.
Троллейбус простоял на кольце не меньше десяти минут после того, как друзья влезли в пустой салон. Они бросили в кассу троячок и смело взяли два билета — один оказался счастливым. Вошла девушка в лисе и застыла у окна, прислонившись к гнутому поручню. Они заспорили, какого цвета у нее глаза. В таких спорах студент всегда выбирал карие, а Андрюха не признавал других, кроме зеленых. После того как Андрюха прошелся к задней площадке и обратно, выяснилось, что у особы в лисе глаза неопределенно-серые, как сегодняшнее провисшее небо.
— Кстати, забыл вчера уточнить маленькую деталь, — Андрюха снял перчатку и хлопнул ею о тугое сиденье. — Какого цвета глаза у прекрасной дамы, которую вы героически отказались очаровывать?
— У нее была французская оправа, — студент обернулся к задней площадке. Лиса по-прежнему стояла неподвижно, даже не заплатив. — Точно такую же оправу я недавно видел у соседки… Прибегала к матери похвастаться…
— А все-таки план бы наш удался…
— Давай, я влезу в предложенную тобой авантюру, если ты сумеешь познакомиться с грустной лисой…
Троллейбус разом сомкнул двери, задребезжал кронштейнами по обледенелым проводам и выбрался на трассу.
— Я бы ее охмурил в течение одного пролета, но видишь ли, она весьма похожа на печально известную тебе особу, которая имела глупость выскочить замуж за плюгавенького лейтенанта…
— Да, твоя Верка в прошлом году такую же лису таскала. А что, все забыть не можешь первую любовь?
— Смеешься… Погляжу на тебя, когда ты наконец-то втюришься по-настоящему и получишь отставку…
— Сие мероприятие запланировано у меня на двадцать пять лет… Самый цветущий возраст…
— Значит, встречаемся, как обычно, у памятника… А после сеанса двинем к тебе. Последний диск — это вещь! Мне «Блюз ржавых крыш» всю ночь мерещился, представляешь, — не сон, а сплошная музыка…
— Надо было храпеть поменьше…
Через час студент уже сидел в читальном зале, на своем излюбленном месте возле фикуса, рядом прогнувшимися под тяжестью Брокгауза и Эфрона полками. Когда надоедала обязательная литература, он брал с полки наугад любой том словаря, открывал и смотрел иллюстрации — особенно ему нравились солидные, в полный лист, спрятанные под полупрозрачной бумагой.
Страсть к разглядыванию картинок жила в нем с детства. Однажды, играя в прятки, он забрался в полупустой бабкин сундук и там, среди рваных шалей и клубков ниток, уперся коленом во что-то шершавое и твердое. Подняв тяжелую крышку сундука головой, вытащил на белый свет огромную книгу, которая оказалась подшивкой «Огонька» за послевоенные годы: улыбающиеся пионеры в нелепых панамках, сизоватые осетры, обставленные банками с икрой, серьезные люди в кителях с планками наград, яростные карикатуры на разжиревших империалистов, добрые, сильные негры, разрывающие бесконечные цепи…
Студент в который раз придвинул к себе роман, долго изучал черную с алым обложку.
Какой-то аляповатый цветок — то ли роза, то ли гвоздика… Нет, дальше тянуть не имеет смысла: проработал, выписал, что надо, — и вон из головы… Обращать внимание только на глаголы… А название — чего стоит одно название! Явно содрано у Фолкнера…
Студент открыл вторую часть — какая разница, откуда начинать, положил сбоку тетрадь и ручку. Бегло прочитал один абзац, второй, делая пометки в тетради, перевернул очередную страницу — и вдруг вернулся назад.
Как же сразу не заметил?
Осторожно, боясь ошибиться, читал каждую строчку.
Сползающие на кончик носа очки… Жест безымянного пальца — наманикюренный ноготь похож на шелуху от семечек… Прямая челка и глаза, всегда смотрящие чуть в сторону, черные, без дна, почти не отражающие свет…
Студент еще несколько раз прочитал эту страницу.
Значит, получается, что у нее черные глаза… А может, и не черные… Ведь у него написано: поправляет очки безымянным пальцем, когда точно запомнилось — указательным…
Потом еще в нескольких местах отыскал знакомые детали.
Роман-то сделан крепко — передача настроения, оттенки в манере импрессионизма, хотя в каждой фразе энергичное начало и вялый, скомканный, обрубленный конец — оттого ли, что фраза чересчур длинна и автор путается в ней, или у его таланта короткое дыхание, и вместо нескольких простых, но сильных предложений он вымучивает недоношенного гиганта, оставаясь рабом своей манеры, ошибочно выбранной когда-то в начале пути…
Студент сдал книгу, вышел в коридор, прочитал зачем-то все заметки на стенде и, убедившись, что трезвость — норма жизни, спустился в раздевалку.
Это будет полезно для дипломной — сверить прототип с персонажем… Гляну украдкой — она и не заметит… Наверное, учится курсе на втором или третьем, а может, и на первом, если сразу не поступила… Ерунда, такие девочки поступают с первого захода… Андрюха узнает возгордится: все идет по его плану…
Выйдя из библиотеки, студент пешком потащился к старому зданию биофака. Остальные факультеты уже давно перебрались на ту сторону реки, и лишь для биофака никак не находилось места. На биофаке за все время учебы в университете он побывал лишь однажды. Там был какой-то всеобщий митинг, посвященный защите природы. Их группу пригнали туда в полном составе во главе со взволнованной Людочкой Бякиной — неизменным комсоргом — и она, замерев под огромной лосиной головой, — на эти обширные рога так и подмывало что-нибудь повесить — проверяла наличие и отсутствие, ставя жирные галочки в мятом листке… Из этого бурного события запомнился лишь полный зал — даже в дверях толпились — и высокие шкафы вдоль стен, с банками и цилиндрами, в которых заспиртованные кверху хвостами рыбы внимательно слушали ораторов. Над президиумом нависали пыльные мудрые пальмы, убегающие к потолку из крашеных широких кадок.