Нижний, новый город - на склонах холма. Верхний - со всех сторон окружен оградой. Крепостные стены обегают его кольцом, и на востоке и на западе башни с узкими проходами - ворота. Стены осыпались, частью обрушились. Под ними, у вала из дерева и глины, - бульвар, по которому гуляют парочки. Внизу - ров. Там теперь буйно разрослись деревья и травы. А вокруг лежат цветными полосами поля, разбегаются невысокие холмы.
К северу - Мариинская гора. Белый костел с острой колокольней светлеет на ее вершине, в зеленой роще. Еще в средние века приходили сюда тысячи паломников. И теперь, ежегодно, в июле на Мариинской горе - "pout". По обеим сторонам крутой дороги стоят {65} продавцы лимонада и пива, торговки грушами и леденцами. На ларьках лежат пряники, булки, свечи. Уроды и нищие однозвучно просят милостыни.
Отирая пот с бронзовых лиц, идут старики в тулупах, наброшенных на плечи. Старухи в длинных черных платьях сгибаются под тяжестью белых узлов. Девочки и мальчишки, одетые, как взрослые, бегут, подымая пыль. Поскрипывая высокими сапогами, взявшись за руки, цветным рядом идут девки в ярких платках, из под которых спускаются косы с огромными бантами, хлопающими по пояснице. Их бока неестественно широки от десятка юбок - этого деревенского пережитка кринолина. Идут и парубки в свитках и белых штанах в обтяжку: на них, по бедрам и ляжкам, вышиты узоры черною тесьмой. Кое где играет гармошка, раздается песня, все говорят разом, кричат и бранятся, и гнусавый стон слепца пронизывает весь этот гомон.
Но сейчас дорога к Мариинской горе пуста, а расфранченные девицы, виляя десятками юбок, ходят по бульвару, грызя конфеты и орехи.
Одним боком прислонился к бастиону францисканский монастырь После полудня в его часовне монахи играют на органе. Если слушать его под темными сводами башенных ворот, ведущих к убогим уличкам, кажется, будто нездешние эти звуки, будто в пустом костеле Мариинской горы невидимые персты касаются старинных клавиш.
По гористым уличкам с такими ухабами и ямами, что благословляю небо, пославшее меня в Левому не зимой и не осенью, пересекаю городок - к восточным воротам.
Дома - одноэтажные, с оконцами, пробитыми так низко, что они по колено прохожему. Большинство зданий не очень ветхо, но они построены на том же месте и по тому же плану, что и их древние праотцы. Один {66} выступает боком, у другого фасад свернут на сторону, у третьего два окна под фронтоном, а два на аршин от земли. Все они по разному неправильны. Только занавески и цветы на окнах одинаковые.
У ворот - в черное одетые старухи ворчат на играющих детей. Проходят венгерки с монгольскими разрезом темных глаз. Грохоча сапогами, мужики ищут вывески адвоката.
Порою из занавешенных окон раздается восклицание, звуки песни или два аккорда на пианино - и опять на горбатых улицах тишина и легкий запах пыли и полей.
В одной из улиц, подле францисканского монастыря живет психографолог и ведун. На розовеньких бумажках, налепленных на заборы, объявляется, что он каждому расскажет прошлое и откроет будущее.
Млеющие девицы в платьях, удлиняемых или укорачиваемых согласно последней книжке братиславского модного журнала, приказчики в галстухах с крапинками и длинноногие семинаристы, пугливо оглядываясь, мышью юркают в домик с железными ставнями. Кудлатый пес и надменный петух охраняют в сенях обиталище Судьбы. Черноволосые еврейки и пухлые немочки узнают там, выйдут ли они замуж за сына торговца углем или же сам посланец Фортуны, фабрикант из Ружомберка, прельстится их многотрудной добродетелью и наливающейся грудью.
А молоденькие словачки с ясными глазами, хихикая и подталкивая друг друга, узнают от прорицателя, что унтер-офицер уедет, обманув. И даже пожилые крестьянки, стуча чоботами и закрывая белыми, развевающимися рукавами сухие, иконные лица, идут советоваться о мужьях и недугах к колдуну со звучным и старинным именем Корнелий. {67} Но те же звезды, какие светили над вольным и богатым городом Левочой, когда в него приезжали астрологи в остроконечных колпаках, знавшие кабалу и книгу Раймонда Луллия, - те же звезды мерцают над площадью, на которую вечерами выходит население города.
Взад и вперед, долгими часами, ходит густая толпа. Снизу, из казарм, подымаются солдаты и офицеры в кушаках. Щеголеватые фельдфебеля гуляют по двое. Навстречу им, взявшись за руки, проходят парами городские барышни, кидая убийственные взгляды. Из единственной кофейни, где заседает местная аристократия - нотариус, учителя, доктор и адвокаты - доносится писк оркестра. Кучка молодых людей и девушек стоит под окнами, восхищаясь музыкой, жадно глядя на тусклые лампочки - воображая все радости этого блестящего мира за мутным стеклом. Приезжие студенты рассказывают подросткам со стриженными волосами о театрах, о великих людях, о замечательных нарядах: до утра не будут спать взволнованные девочки, мечтая о великолепии столицы.
В полночь - пустота и безмолвие. В колотушку бьет сторож. Он и летом и зимой в таком же полушубке, как и страж XVII века: тот ходил, постукивая алебардой, и когда на колокольне церкви св. Иакова били часы, выкликал перед ратушей: "lasst euch sagen, hat's zwolf geschlagen". (на нем. - "разрешите вам сообщить - уже 12 пробило"; ldn-knigi)
В восточной части города лучше сохранилась крепостная стена. Зияют ее бойницы, темен неправильный проход ворот. За ними - пыльная дорога, по которой, огибая Левочу, бешенно летят мотоциклетки. Внизу сады, окруженные забором с двускатным, точно скворешник, верхом, хибарки, мазанки, избы. Куры и поросята рыщут в лужах и рытвинах. А дальше - казармы, школы, склады.
Достойный старичок с сизым носом показал мне {68} монастырь миноритов и лютеранское кладбище, а потом повел меня к изображению Белой Дамы.
Под самой крепостной стеной - сады. По каменным ступеням, осененным густой листвой, входишь в запущенную аллею. Темно от переплетенных, перепутанных сучьев. Томит медвяный запах сливы и летних цветов. В стене, перед расчищенной лужайкой - ниша с деревянной дверью. И на двери картина неизвестного художника. На коричневом фоне стоит белокурая женщина с прекрасным и страшным лицом. Белая рубашка с буфами прикрывает ее тело. Малиновый плащ едва наброшен на плечо. Повернув голову, в кого то устремив упорный, пронзительный взгляд, она манит одной рукой, в другой у нее ключ и она отпирает дверь. В нише полутьма. Ниша забрана проволочной сеткой. Иссечено временем лицо и руки женщины. В саду душно и тихо.
Это портрет Белой Дамы, той самой, которая погубила Левочу и потом сама погибла страшной смертью.
В 1710 году протестантская Левоча, державшая сторону венгерского князя Ракочи в его борьбе против Австрии, была осаждена императорскими войсками. Мадьярский генерал Стефан Андраши защищал город. Три месяца держалась Левоча, и продержалась бы долгое время, если бы не предала ее Белая Дама. Жена одного из офицеров Андраши, Юлиана Корпонаи свела с ума генерала. Она была хороша недоброй, обольстительной красотой. Ее нрав был резок, изменчив, и Андраши никогда не был уверен в своей лукавой и мстительной любовнице. Тщеславие сжигало ее. Она мечтала о славе и богатстве для своего маленького сына. Считая, что победа останется за императором, она решила сдать город неприятелю. Обманом и хитростью она вступила в переговоры с австрийскими военачальниками и те, за Левочу, обещали поместья {69} и титул ее сыну.
Потайным ходом, ведшим в ее дом и обеспечивавшим осажденным воду, провела она ночью императорские войска. Левоча пала, Андраши принужден был склониться перед Веной. Но игра Юлианы Корпонаи не окончилась победой. После смерти австрийского императора Иосифа I, вновь разгорелась борьба партий, обещание не было выполнено, и сын Юлианы ничего не получил. Тогда с необычайной энергией и страстностью она стала действовать в пользу Ракочи, с которым оставался покинутый ею и проклявший ее муж. Она повела отчаянную борьбу против Вены. Ее схватили, когда она бесстрашно разъезжала по Словакии, готовя восстание. В Рабе палач раздробил щипцами ее нежные и сильные руки; на ее светло-золотистые кудри надели адскую корону: обруч с шипами, стягивавший голову в кровавых тисках; на дыбе растянули ее прекрасное тело - но она ни словом не выдала сообщников по заговору, которым сама руководила. На другой день ей отрубили голову - предательнице и мученице, Белой Даме из Левочи.
На чудесной четырехугольной площади Левочи, окруженной домами эпохи Возрождения и барокко, стоит дом, похожий на генуэзскую крепость в миниатюре. Он увенчан десятками маленьких башенок, на которых поворачиваются разноцветные флюгера. Во втором этаже - нет окон, только дверь, выходящая на балкон кованного железа: с него можно показываться народу или смотреть на празднества и процессии. Это дом венгерских графов Турзо. Здесь жила Юлиана Корпонаи, блистая красотой и тонкостью ума. И тут же помещался ненавидевший ее судья и глава города - суровый Фабрициус.
По середине площади, в ряд, евангелический храм. Ратуша, церковь св. Якова.
Первый этаж ратуши - галерея с низкими сводами. {70} Над ней - широкие окна. Вверху треугольные фронтоны в духе Ренессанса с барочными завитушками и украшениями. Над входом - фрески: женские фигуры в хитонах, умеренность и сила, терпение и справедливость. Латинская надпись хвалит тишину: расе reflorescunt oppida, marte сadunt (в мире расцветают, в войне погибают города). Любили левочские горожане мудрость латинских изречений, рассудительность почтенного Сената, собственную значительность и толщину.
На этой площади прошла вся жизнь Левочи. В галерее приезжие купцы, под наблюдением городских приставов, продавали товары по ценам, установленным Сенатом. Все тут было предусмотрено и определено, - вплоть до одежды, какую полагалось носить патрициям и мещанам, вплоть до меча, которым была опоясана городская стража.
Иностранцы во множестве съезжались в Левочу, венгерские полковники постоянно были во главе ее войска - но никому, кроме уроженцев города, не разрешалось иметь дом внутри крепостных стен. Особые законы управляли жизнью Левочи. Каждый гражданин обязан был защищать свою родину с оружием в руках, у бойниц и амбразур. Когда наступали тревожные времена (а таким был весь XVII век) на площадь, по набату, вызывали представителей всех цехов: портным надлежало идти на один бастион, мясникам и мелким торговцам - на другой, кузнецов и плотников посылали к монастырской башне. Из ратуши к валам везли пушки, в литье которых были особенно искусны жители Левочи.
Небольшая лестница ведет к просторной лоджии над галереей; сюда подымались сенаторы, окидывая взглядом подвластный им город, его 15 бастионов и четыре сторожевых башни, его укрепленные стены. Через {71} сводчатую переднюю входили они в Зал Совета, с его деревянными лавками по стенам и портретами именитых бюрг-мейстеров. Сейчас висит в нем картина, помеченная 1677 годом: вокруг зеленого стола, на котором лежат меч и евангелие, собрались для присяги городские советники. Рыжебородый Фабрициус в отороченном мехом кафтане, поднял руку, произнося священную формулу. Писарь, в голубом кафтанчике, склонив на бок лисье личико, строчит протокол, бородатые важные купцы в плащах - со знаком сенаторского достоинства присягают с каменными липами. Страшная судьба грозит изменнику: О ней говорит надпись под картиной: "не соблюдшего клятвы поглотит ад, уготовив ему тяжкий путь к вечной гибели".
Летописцы рассказывают, что тяжела была рука Фабрициуса. Когда Левочу осаждали враги, никто не смел показаться на улицах в ночной час. Девушек, схваченных стражей после сумерек, сажали в железную клетку, которую выставляли на позор и посмеяние у крепостных ворот. Нерадивых воинов и ослушных офицеров ждали пытки в каменном мешке, раскаленные щипцы палача и виселица или обезглавление.
В верхнем этаже ратуши сейчас музей. Старичок сторож достает огромный ключ и отпирает дверь редкому посетителю.
Между пищалей, арбалетов и рапир, в комнате, где стоит шкаф с раскрашенными желтым и красным ящиками - регистратура XVI века с надписью "корень правды", висят портреты рыцарей и ландскнехтов. Им поручали левочские граждане защиту своих товаров и жизни. Эти воины с алебардами, рогатыми шлемами и разбойничьими усами, вероятно, не слишком считались с той правдой, корень которой находился на дне запыленных ящиков {72} регистратуры. Крепкий кулак и меч были им милее бумаг с печатями и желтого пергамента.
У одного венгерского капитана из под низко надвинутой шляпы с пером недобро блестят глаза на заросшем лице. Они такого же серого цвета, как и кольчуга под красным плащом. Одна рука надменно уперлась в бок. А другая ласкает рукоятку рапиры.
Воин в широкополой шляпе держит в руке толстую палку. На синем его кафтане - серебряный крест.
А рядом портреты дородных горожан, старух в косынках и чепчиках, угрюмых стариков в кружевных жабо.
Купцы и разбойники, и те, кто охранял, и те, кто нападал, одинаково верили в Божию милость и кару. Они наполняли готический храм св. Якова, стараясь не звенеть шпорами и оружием. Прослушав протестантские псалмы, они у выхода смотрели на снятие со креста над часовней св. Георгия. В XVIII веке католическим стал собор св. Якова. Но так же толпились в нем верующие. Да и теперь, по воскресеньям - толпа, не понимая и благоговея, слушает латинские слова и тягучую музыку органа.
А за стеной, как в былые годы - базар. Под платанами за церковной оградой навалены в кучу картофель, кочаны капусты, наливные сливы, поклеванные птицами груши. На лотках разложены огромные житные хлеба с запеченной в них соломой, белое сало, масло, сбитое в ком, глиняная посуда и печатные пряники. Между корзин, между груд яблок и красного перца ходят охотники в зеленых куртках, лихо наброшенных на плечи, светлоглазые парни в рубахах, раскрывающих грудь и у ворота завязанных тонкой тесьмой, молодицы в розовых кофтах и простоволосые городские женщины с кошелками и мешками.
И все - эти низкие дома, сохранившие печать Ренессанса, эти деревянные ворота с вырезанными на них {73} башенками и колонками, эта пестрая и шумная толпа, это ржанье лошадей, привязанных к деревьям, этот праздничный, оглашающий холмы звон, эти поля, зеленью блестящие в просвете улиц - все это такое, же, как тогда, в дни Фабрициуса и Юлианы, а может быть и раньше.
За городской стеной, у Менгардских ворот, под зелеными ветвями у дуба стол и две скамейки со спинками. За столом перед вечером сидят старики в белых лосинах, обеими руками опираясь на высокие посохи, крестьяне в широкополых шляпах, проезжий человек с рыжей бородой, в синем кафтане. Охотник с ружьем за плечами, в шляпе с фазаньим пером, стоя у края стола, блестя недобрыми серыми глазами, упершись рукой в бок, рассказывает о своих приключениях. И две женщины в косынках, в широченных юбках веером, припав грудью на спинку скамьи, слушают, из-за голов сидящих рассматривая рассказчика. Мне все казалось, что я вижу старинную гравюру. Сейчас от Миноритского монастыря выедет рыцарь в броне, а за черным его конем мерным шагом пройдут арбалетчики в острых шлемах.
И телеграфный провод на городской стене удивляет, как анахронизм. Ведь время легкой стопой шагает назад в замкнутом кругу левочских стен, в ее крепостной отчужденности от мира.
И не хочешь прерывать этой прогулки в веках, не хочешь покидать этой восточной Сиены.
Но уже холодеет сумеречный воздух. Первые огни мелькают в низких окнах. Мимо церквей и башен, мимо бастионов и боевых валов возвращаюсь я вновь полевой тропинкой - и вот уже у подножья неприступного холма пламенеют драконьи очи паровоза.
{74}
ШТРБСКЕ ПЛEСО
В Штрбское плесо я приехал из Дольнего Смоковца. Дорога, извиваясь, ползла вверх в хвойном лесу. Веерами раскрывались горы, долины, в которых курился туман, страшные обрывы. Потом неожиданно, разом, расступились деревья - блеснуло синью озеро, скрытое плотными рядами сосен, из-за которых нависали угрюмые вершины. Это и было Штрбское озеро, "Штрбске плесо".
На террасе великолепного отеля оркестр играл фокстроты и увертюры из итальянских опер. Фотограф в длиннополом черном одеянии, размахивая руками, бежал к станции электрического трамвая и на всех языках разом предлагал свои услуги.
Великолепные лакеи обносили гостей чаем и печеньем. Дамы в вышитых платьях, важные старухи с лорнетами и безукоризненно причесанные мужчины разговаривали достаточно оживленно, но пристойно. Барышни в кудряшках, одетые под туристок, кокетничали с юношами в шелковых рубашках и широких штанах для гольфа.
Все было, как в тысячах иных горных курортов, как в Швейцарии или Тироле: и скромная вкрадчивость не слишком громкой музыки, и подкатывающие к входу автомобили, и неслышные лакеи, и женский щебет. Конечно, {75} были и танцы в пять часов, и изгибалась местная красавица с крашенными волосами и злым ртом, и подрагивала плечами худая американка в роговых очках, и бесчисленные открытки писали новоприезжие, и раздавалась английская речь, и толстый немец в клетчатом пиджаке смотрел в бинокль на горы и восхищался вслух.
Группы туристов в подкованных сапогах, с мешками за плечом то и дело проходили под террасой. Кое кто, услышав музыку, поднимался в кафэ. Высокий мужчина в запыленных башмаках сбросил свой мешок у соседнего столика. Его спутница в вязаной шапочке и короткой синей юбке видимо наслаждалась и отдыхом, и чаем, и танцами.
Погода испортилась. С вершин оползали облака. Видно было, как шел туман. Сперва были покорены сосны на том берегу, их закрыла белая стена, потом туман спустился в озеро, озеро было завоевано и исчезло. Туман переправился на другой берег, пошел на нас, к террасе - и вдруг перед нами белесая зыбь, на два шага не видно, мелкие капельки пристают к одежде - мы в облаке.
Дамы в шелковых блузках поспешили в читальные залы и салоны отелей. Туристы побрели к ресторану на берегу озера.
К вечеру в трех его комнатах, в которых на высоких деревянных полках расставлены словацкие яркие тарелки и расписные деревянные игрушки, собралось множество народа. Каждую минуту раскрывалась дверь, все новые и новые подходили туристы, снимая на ходу мокрые мешки. У стойки, за которой добродушная седая старушка цедила пиво, загорелые юноши прибивали к своим палкам металлические значки с названиями гор и хребтов, куда они взбирались. За каждым столом усталые, но веселые девушки рассказывали друг другу о восхождениях, о {76} ночах, проведенных в лесу, о заре над горными вершинами. Немолчный говор то и дело взрывался дружным смехом. Половые едва успевали ставить на стол дымящиеся тарелки супа, блюда с телятиной и свининой, бокалы легкого вина. Здесь, пожалуй, было лучше, чем в великолепной столовой отеля "Hviezdoslav" с его декоративными панно, изображающими Золотую стену в Татрах, с его лакеями во фраках, музыкой под сурдинку и чинными гостями. Там были люди, приехавшие в Татры для развлечения или ради здоровья и больше всего заботившиеся о том, чтобы не менять своих городских привычек. Терраса отеля "Кривань", прогулка вокруг озера или по расчищенной дороге в лесу, давала им приятную иллюзию единения с природой.