- Все мы однажды станем старыми, Бубу, - ответил Кимберон, и при этом на лице его появилась печальная улыбка. - Вы пришли слишком поздно. Вам нужно вернуться на тридцать пять лет назад в прошлое. И скажите ему... скажите мне, что вы меня встретили. И что я должен идти с вами...
- Так тебе известна эта история? - спросил эльф Гилфалас. - И ты знаешь, как она заканчивается?
Ким не мог отвечать, как будто у него перехватило горло.
- Да... Или нет... - Голос отказал ему. Потом он заговорил снова, и внезапно у него возникла безумная надежда на то, в чем ему всю жизнь отказывали. - Книга у вас?
- Книга? - Фабиан наморщил лоб. - Ты имеешь в виду... ту самую книгу?
Он снял вещевой мешок, раскрыл его и обнаружил там переплетенный в кожу синий том, весь покрытый пятнами, с металлическими уголками.
- Да, да! - с нетерпением воскликнул магистр Кимберон. - Дай ее мне!..
Фабиан протянул книгу.
Магистр жадно схватил ее. Потом он отвернулся, не обращая больше внимания на своих друзей. Те молча смотрели на него, пока не растаяли в сумраке, как выцветает картина, слишком долго провисевшая на солнце.
Кимберон Вайт, тринадцатый хранитель Музея истории Эльдерланда, мчался так быстро, как только могли нести его старые ноги. Теперь, наконец, он получил то, что искал всю жизнь. Оставалась еще только одна обязанность, которую он должен исполнить: определить себе преемника.
И этот выбор, несомненно, еще больше, чем предыдущий, поразит обитателей Альдсвика.
Однако чтобы узнать, что привело к этой встрече близ Музея истории Эльдерланда, нам нужно возвратиться на сорок девять лет назад.
ПИСЬМО ИМПЕРАТОРА
Это произошло в прекрасный солнечный день в конце зимы 778 года по летосчислению фольков. Фольки всегда гордились своим календарем и вели счет не так, как люди, которые за точку отсчета принимали год основания Империи; у фольков было свое время, начинающееся с момента зарождения их народа.
Как раз семьсот семьдесят восемь лет назад на узкой тропинке горного перевала в Серповых горах появились первые фольки и увидели страну, лежавшую внизу. Откуда родом были эти переселенцы и где они жили прежде, не смог выяснить никто из исследователей. И никто из народа фольков не знал этого - никто, за исключением одного, узнавшего об этом совсем недавно.
Кимберон Вайт, тринадцатый хранитель Музея истории Эльдерланда, отложил в сторону остро заточенное гусиное перо и закрыл фолиант, в который он, строку за строкой, вписывал что-то своим каллиграфическим почерком. На титульном листе рукописи было выведено:
E pluribus Popules
Sive
Historia gentis Minoris Ab Initiis
Dissertatio Inauguralis
In Gradum Magistri Artium
Universitatis Altae Thurionis
Exhibita.
Это означало: "Один фольк из многих, или История Маленького народа от его начала. Трактат на соискание степени магистра университета Аллатуриона, представленный Кимбероном Вайтом из Альдсвика". Поначалу Ким сомневался, не должен ли он повременить с надписью на титульном листе, пока не заполнит текстом остальные девяносто девять страниц, но искушение было слишком велико.
Дерзкой затеей была его магистерская работа, которую он намеревался представить Ученому Совету университета Аллатуриона, чтобы защитить от злокозненных и плохо соображающих оппонентов. Порой, особенно в такие дни, как нынешний, когда время как будто останавливается, у него возникало чувство, что свой труд он никогда не доведет до конца. Так мало он еще написал, так много предстоит еще исследовать.
Ким вздохнул. Свет позднего послеполуденного солнца, окрасивший красным облака, уходящие на запад, в направлении моря, косо падал сквозь пестро раскрашенное круглое оконное стекло. В лучах света танцевали пылинки. Всюду, где есть книги, присутствует и пыль, много ее было и здесь, в кабинете хранителя на верхнем этаже Музея истории. Стены здесь были сплошь заставлены книжными полками, где громоздились огромные книги в переплетах свиной кожи и тома указателей; потертые и засаленные тисненые фолианты с золотым обрезом; стопки бумаг, сжатые деревянными досками и перевязанные веревками; пергаментные свитки в суконных или кожаных мешках; документы в тубах, запечатанные уже не один век; тетради в осьмушку и четвертую долю листа, оставшиеся со времен, когда пергамент был узким; больше-форматные папки. Книги были нагромождены стопками, так что полки прогибались; книги служили и подпоркой вместо отсутствующей ножки конторки, и грузом для раскатанных географических карт.
Так много книг и так мало времени! Однако при ближайшем рассмотрении большая часть библиотечного фонда оказывалась ненужной; некоторые книги не раскрывались уже годами, если не десятилетиями, ибо едва ли стоили затрачиваемых на чтение усилий. Что, положим, было ценного в хронике подвигов семейства помещиков Финков, - в переплете из листового золота, украшенного горным хрусталем и гербом с перламутром и ляпис-лазурью, если все содержание тома могло уместиться на одном листе бумаги?
Едва Ким собрался вновь обратиться к своим занятиям, как заработало переговорное устройство.
Конечно, это было новомодное изобретение, а все новое вызывает у фольков недоверие, но с тех пор, как в Эльдерланде распространились слухи о чуде, появившемся в царстве гномов, мысль о переговорном устройстве не покидала Кима. Это была всего-навсего свинцовая труба, проводящая звук. Она спускалась из его кабинета вниз, в кухню дома смотрителя. Это избавляло уже не слишком юную домоправительницу от походов по лестнице наверх в кабинет, дабы позвать его к столу или при необходимости сообщить нечто существенное. Если говорить нараспев, труба дребезжала.
Ким вынул пробку из раструба, который находился рядом с его столом, и прокричал: "Алло!" - после чего прижал ухо к отверстию.
Послышался глухой, как будто откуда-то из подземелья, ответ:
- Го-о-осподин Ки-имберон! К ва-ам го-ость!
- Иду!
Он вскочил так поспешно, что чуть не опрокинул чернильницу. В этот миг любое занятие представлялось ему более приятным, чем продолжать сидеть и писать. Казалось, Кима вновь охватила жажда приключений, которую он похоронил в библиотечной пыли, искушение неизвестным, соблазн увидеть что-то новое. Перепрыгивая через две ступеньки, он ринулся вниз по деревянной лестнице.
- Не так быстро, господин Кимберон! Вы еще шею себе сломаете!
Домоправительница, госпожа Металюна Кнопф, стояла в дверях кухни, упираясь руками в бока, и неодобрительно морщила лоб, когда Ким, спотыкаясь, вошел в гостиную.
Однажды, вскоре после возвращения Кима, госпожа Металюна возникла на пороге его дома и провозгласила, что намеревается отныне присматривать за ним, так как прежняя домоправительница сбежала с гномом. Ким пытался объяснить ей, что, во-первых, все произошло совсем иначе, а он и сам в состоянии заботиться о себе, но она отмела возражения, засучила рукава и стала мыть посуду.
Что было печальной необходимостью. Каким бы добросовестным и пунктуальным ни был господин Кимберон в своей работе, домохозяином он рожден не был, ибо голова его была постоянно занята совсем другими вещами, нежели мелкие повседневные обязанности. Когда он погружался в свою работу, то забывал порой о времени и пространстве. Тогда великие подвиги прошлого смешивались в его воображении с теми приключениями, в которых он и сам принимал участие. А иногда он просто сидел и мечтал.
Однако сейчас время было не для мечтаний. Хотя в последнем бою, когда люди, эльфы и гномы совместно сражались против темных эльфов и их слуг больгов, и была одержана победа, цена ее была непомерно высока. Не было семьи, которая не оплакивала бы погибших. Многие поместья были разорены, многие дома сожжены. Только теперь, когда солнце опять отважилось появиться, жизнь начала потихоньку восстанавливаться.
Ким отбросил мрачные мысли и спросил:
- А кто пришел? - (Посетители были редкими в эти дни.) - Кто-нибудь из моих друзей? - И тут же ощутил, как ему недостает их: добродушного гнома Бурорина, Фабиана, который теперь занял трон в Великом Ауреолисе; эльфа Гилфаласа; и конечно, Марины, маленькой женщины-фолька, которая была для него чем-то гораздо большим, чем просто домоправительницей, и которая отправилась в далекое царство гномов с Бурорином, своим законным супругом. Как давно он не видел их всех!
- Кое-кто знающий вас, - добродушно ответила госпожа Мета, - сами увидите.
Несколько разочарованно Ким толкнул дверь в переднюю. В отделанном деревом помещении несколько неуклюже освобождался от своего плаща гость фольк, судя по росту и острым ушам, - крепкий и коренастый, с палкой в руке. При свете, падающем из открытой входной двери, лицо чужака было почти неузнаваемым, но не пришлось долго сомневаться в том, кто это.
- Кимберон! Старый друг! Как поживаешь? - Тяжело опираясь на палку, он приблизился и протянул Киму руку.
- Рад тебя видеть, Мартен, - проговорил Кимберон, отвечая на крепкое рукопожатие.
Мартен Кройхауф, один из богатейших купцов Альдсвика, был известен Киму с давних пор как тщеславный и самодовольный хвастун. При обороне он поначалу действовал не самым лучшим образом. Однако в решающей битве он храбро сражался и даже был ранен. А теперь, пользуясь репутацией героя, он решил баллотироваться на вакантную должность бургомистра Альдсвика. Прознав, что к особым отличительным знакам политика относится крепкое рукопожатие, он усердно совершенствовался в этом искусстве.
- Хорошо, Март, - сказал Ким и усмехнулся. - Считай, что мой голос у тебя уже есть. Но скажи, чем я обязан твоему появлению?
- О! - вскричал Кройхауф и потер руки, как будто больше вовсе не нуждаясь в палке с набалдашником из кости единорога, на которую до того демонстративно опирался. - Конечно, это предвыборная кампания. Я должен посетить своих избирателей, дом за домом, как положено. - И добавил хитро: - Разве хранитель Музея истории как член Совета Эльдерланда лишен права выбирать бургомистра? - Затем он громко рассмеялся над собственной шуткой.
- Даже если и так, - ответил Ким, - политика не мое дело.