Я пережил единственное студийное занятие, оставшееся в моей памяти. Произошло это в Доме искусств, среди довольно разнообразной публики, преимущественно писавшей стихи, что тогда было повсеместным и очень стойким общественным недугом. Корней Иванович Чуковский сделал перед студийцами анализ рассказа никому не известного, начинающего автора. Анализ был шедевром, достойным в свою очередь студийного изучения как образец критического разбора. Единственным недочетом разбора был, пожалуй, чуть крупноватый калибр пушек, из которых расстреливался воробей. Но и этот недочет обращался в достоинство перед лицом публики, с огромным воодушевлением наблюдавшей, как разлетаются от канонады спичечные свайки рассказа. Чуковский говорил увлеченно, легко, с убеждающей наглядностью, точно он был физиком, показывающим разборную модель. Аудитория много смеялась, но и немало размышляла. Пушки грохотали весело, воробей после каждого выстрела робко ощупывал себя - неужели жив? - и в ужасе ожидал следующего снаряда.
Воробьем этим был я, а произведением, подвергнутым разбору, был рассказ, о котором Горький сказал мне, что Чехов сделал бы из него шесть страничек. Случилось же все это так. Горький сказал обо мне Чуковскому, и он познакомился со мной. В кухне Дома искусств, за чисто выскобленным липовым столом, где иногда повар потчевал писателей чаем, а присутствии Александра Николаевича Тихонова я прочитал Чуковскому маленький напечатанный в газете рассказ, и он спросил, есть ли у меня что-нибудь ненапечатанное и побольше. С чувством обреченного я послал ему рассказ, казавшийся мне после горьковского отзыва чем-то вроде конфузного проступка юности. Я делал это не ради самоистязания, а просто потому, что у меня ничего другого не было, и, наверно, потому, что после Горького любой урок представлялся мне вполне по плечу. И вот я сидел среди смеющихся надо мной людей и думал только о том, чтобы они не узнали во мне воробья. Но Чуковский проявил настоящее великодушие, ни разу не поведя взглядом в мою сторону, и когда свертывал операцию и его батареи замолкли, сказал с проникновенным сочувствием:
- Я только удивляюсь, как этот автор, уже не раз печатавшийся, мог сочинить подобный рассказ...
Кое-как выбравшись из зала, я вернулся домой с ощущением, будто меня чудом вынули из-под трамвая.
1957
Ольга Берггольц
НАЧАЛО
Помню, был в двадцатые годы красный кирпичный дом на углу бывшего Графского переулка и Фонтанки. Там помещался Союз поэтов. И вот я отважилась - приехала как-то из-за Невской заставы в Союз поэтов. Я приехала туда намного раньше, чем все остальные, тем более поэты. Первое, что меня потрясло, был громадный закрытый рояль, на нем холщовый чехол, а на чехле разноцветными буквами выписаны автографы писателей. Я подошла к роялю и стала его разглядывать. Меня поразила размашистая подпись: "Ал. Блок", - она была вышита, по-моему, красными нитками. Вторая подпись - лиловыми нитками. И так далее. Весь чехол этого невероятного рояля был расписан и вышит. Я села в уголок и замерла. В этаком святилище с роялем, расписанным автографами самых знаменитых поэтов века, которых я уже знала по книгам, мне было как-то одиноко.
Но вот в изгибе рояля появился очень высокий человек. У него были большие волосатые ноздри, он фыркнул и сказал:
- Открываем очередное заседание Союза поэтов.
Находящиеся в зале старики и старушки согласились:
- Откроем, откроем!
А я со своими абсолютно несовременными косами, достигавшими колен, толкнула близсидящую бабулю и спросила:
- Кто это?
Она посмотрела на меня как на не совсем нормальную и ответила с глубочайшим ко мне презрением:
- Господи боже мой, ну, это Корней! Корней Иванович Чуковский!
Для меня это был автор "Крокодила", он же доблестный Ваня Васильчиков. Но в ту минуту мир передо мной мгновенно перевернулся, и я поняла: если я не прочту Корнею Ивановичу своих стихов, меня больше в жизни не будет. И я спросила:
- А можно я прочту стихи?
- Пожалуйста, девочка, прочтите - сказал страшный Корней Иванович и запричитал: - Девочка, ну, вы сюда, сюда, к роялю, идите...
И я подошла к этому роялю и прочитала стихи:
Я каменная утка,
Я каменная дудка,
Я песни простые пою.
Ко рту прислони,
Тихонько дыхни
И песню услышишь мою.
Лежала я у речки
Простою землею,
Бродили по мне журавли.
А люди с лопатой
Приехали за мною,
В телегах меня увезли.
Мяли меня, мяли
Руками и ногами,
Сделали птицу из меня.
Поставили в печку,
В самое пламя,
Горела я там три дня.
Стала я тонкой,
Стала я звонкой,
Точно огонь я красна.
Я каменная утка,
Я каменная дудка,
Пою потому, что весна.
Я прочитала это, может быть, пропела, может быть, пропищала, а огромный Корней Иванович подошел ко мне, обнял за плечи и пропел-прогудел:
- Ну, какая хорошая девочка! - А потом повернулся ко всем и проговорил: - Товарищи, это будет со временем настоящий поэт.
1957
E. Полонская
МОЙ РЕФЕРАТ