Ваничке задушевный привет!"
Кажется, из этих попыток ничего не вышло, но важно, что Корней Иванович хотел мне сказать о них. У меня хранится несколько его открыток и записочек, всегда дружеских и ласковых. Например:
"Смирновой и Халтурину.
Дорогие друзья!
На кого Вы меня покинули? Мне без Вас очень скучно. Даже некого поздравить с Новым годом.
Передайте мой почтительный новогодний привет Зике.
Ваш Корней Чуковский".
Или:
"Дорогая В. В. Я ни в коем случае не слал бы Вам такой высокоидейной открытки (фотография памятника Чернышевскому. - В. С.), если бы не знал, что у Вас есть ученая сестра, которой прошу передать мой низкий поклон и почтительный новогодний привет. Часть этого привета примите сами, часть передайте Ивану Игнатьевичу. Как жалко, что лучшие месяцы Вы проводите вдали от Переделкина. С Вашей стороны это совершенно безнравственно. Мне без Вас скучно. Приезжайте скорее. Обнимаю всех троих.
Ваш Чуковский".
Как-то в письме Халтурину, где он уверял его в своей любви, Корней Иванович приписал: "А Веру Васильевну я привык любить со всеми ее сестрами, племянницами, кузинами". И в самом деле - он знал весь "смирновский клан", часто гостивший у меня на даче. Одной из моих "кузин", А. М. Смирновой, он подарил книжку "Серебряный герб" с такой надписью:
Как летом приятна нарзанная ванна,
Так мне, окаянному, Анна желанна.
Он много лет разыгрывал влюбленного в мою младшую сестру: гуляя с ней по снежной нашей аллее, рисовал на снегу пронзенное сердце и писал по-английски объяснения в любви; в письмах ко мне не забывал передать "поклон Ей". А на книжке Уитмена, подаренной ей, он написал такое стихотворение:
О сердце робкое, не выдай
Ты тайны сладостной моей:
Пленен прелестной Зинаидой
Безумный пламенный Корней.
Без Зинаиды я тоскую
И к Герцену ее ревную 1,
И горько плачу, что она
Навеки Энгельсу верна.
Я и Белинскому завидую:
И день и ночь так близок он
С моею милой Зинаидою
Счастливейший Виссарион!!
Корней Чуковский,
27/II-67 года.
1 Моя сестра - философ и работала в то время над диссертацией о Герцене.
Несмотря на добрые отношения Корнея Ивановича ко мне и к моей семье, мне долгое время казалось, что он не принимает меня всерьез как критика. Когда вышел первый мой сборник статей в 1956 году, я послала ему книгу с письмом, в котором высказала свои сомнения в том: имею ли я право заниматься критикой. И вот что он мне ответил.
"Дорогая Вера Васильевна!
Помимо всех прочих талантов - критику требуются два:
1. Талант понимания, чуткость, то, что называется вкус (в широком смысле слова).
2. Талант выражения: умение заразить читателя своим восприятием особенностей данного автора (выражаюсь я коряво, но думаю, что Вы не взыщете).
Нет критика, у которого оба эти таланта всегда, при всех обстоятельствах, совпадали бы. У Белинского, когда он бранил Шевченко, порицал сказки Пушкина и т. д., второй талант преобладал над первым: блеск изложения выше вкуса. У Михайловского, когда он из года в год гвоздил Чехова, - тоже. У Аполлона Григорьева, когда он писал об Островском, первый талант был значительно выше второго.
У Вас второй талант преобладает над первым, когда Вы пишете об Извековских романах Федина и о сочинениях Ермилова, и оба таланта гармонически сливаются, когда Вы пишете о Квитко, Маршаке, Станиславском, о Гайдаре, о Борисе Житкове, Каверине. Сочетание этих обоих талантов и делает Вашу книгу прочной - не однодневкой, а многолетним растением; именно благодаря этому сочетанию, книга Ваша выделяется из всех критических книг и, я уверен, будет жить и в шестидесятых и в семидесятых годах". (Подчеркнуто К. И.)
Талант у Вас есть - изощренный, отточенный; есть умение писать интересно, "увлекательно", но Вы правы - мешает Вам недостаточная уверенность в себе, робость - и недоверие к читателю. Вы ориентируетесь не на понимающего, тонкого, проницательного читателя, а на среднего слушателя Литинститута. Но, может быть, так и нужно. Что же касается робости - это качество скоро пройдет, т. к. Вы скоро почувствуете, что наконец-то нашли свое подлинное призвание. Я люблю и Ваши "Мифы", и рассказ "Два сердца", но книгу "О литературе и театре" считаю Вашей высшей ступенью. Не сомневаюсь, что скоро потребуется второе издание книги..."
Впрочем, кончает он и это (такое важное для меня в то время) письмо опять полушутя-полусерьезно, вспоминая сестру:
"Странное дело: всякий раз, когда, читая новое издание Герцена, я наталкиваюсь на имя Вашей сестры, у меня ёкает сердце - 75-летнее сердце, словно
Близ медлительного Нила, там, где озеро Мерида,
в царстве пламенного Ра,
Ты (т. е. она) давно меня любила, друг, царица и сестра,
И клонила пирамида тень на наши вечера.
Халтурину - привет и любовь!
Ваш К. Чуковский
15 ноября 1956 г."
* * *
Особенно мы сблизились с Корнеем Ивановичем, когда стали жить в Переделкине постоянно. В хорошую погоду мы виделись чуть не каждый день на прогулках. Часто он появлялся у нашей калитки, стуча в нее палкой и возглашая громко - на всю улицу: "Ваничка! Где вы? Идем гулять?" Иногда мы встречали его на улице Серафимовича с целой свитой местных жителей или приезжих, и пройти мимо нельзя было, он требовал, чтобы мы присоединились к шествию. И всегда он был центром этой толпы - что-нибудь рассказывал из своих давних встреч с писателями, издателями и всякими знаменитыми людьми, рассказывал подробно, весело, иногда довольно зло, но при этом всегда немного загадочно, чтобы слушатели не знали, точно ли так все было, или он что-то выдумывал. Вероятно, порой он озорничал, как мальчишка, и, одурачивая нас, забавлялся.
Часто мы ходили с ним до железнодорожной насыпи: он очень любил следить за проходившими поездами, загадывал что-то и ждал, что пройдет - товарный или электричка - и по-детски радовался, когда угадывал верно.