На ступенях с ним прощаются библиотекарши, бегут наводить порядок в читальне. Корреспондентка "Пионерской правды" провожает Корнея Ивановича до канцелярии Дворца. При всей близорукости отчетливо вижу и запоминаю ее лицо. Потом я ее встретил и легко узнал - поэтесса Нина Пушкарская. Значит, я крутился совсем рядом с Чуковским, но он ничего не заметил.
Он заходит в дверь флигеля, возвращается оттуда, большими шагами шествует мимо меня. Белая рубаха и красные цветы быстро удаляются. Бегу, догоняю, дергаю за рукав. Чуковский оборачивается, наклоняется, его лицо совсем близко
- Корней Иванович! - сообщаю с отчаянием в голосе. - Я стихи пишу!
Чуковского это сообщение почему-то не удивило:
- Пишете? Ну, читайте!
Первый раз в жизни ко мне обращаются на "вы"!
Мы стоим у ограды Дворца. За прутьями решетки снуют прохожие. Вынимаю книжечку, подношу к носу и срывающимся голосом начинаю:
К бессмертью человек давно стремится.
Жизнь смыслом наделить желает он,
Не веря в то, что он на свет родится,
Природою на гибель осужден.
- Вам трудно читать, - встревожился Чуковский. - Дайте-ка, дайте сюда вашу тетрадку! Кто вы? Валя? А фамилия? - Тетрадка уплывает в высоту, к глазам Корнея Ивановича, и оттуда гремит со вкусом произнесенное, новое для него и для меня самого литературное имя: - Ва-лен-тин Бе-ре-стов!
- Там помарки, - шепчу я.
- Посмотрим, посмотрим, какие у Берестова помарки! - возглашает Чуковский.
Перелистав книжечку, он и вправду обращает внимание на исправленные или зачеркнутые строфы и совсем добреет, помарки ему нравятся: значит, перед ним не совсем уж графоман (те дрожат за каждое свое слово).
И вот тот же голос, какой только что читал сказку, во всеуслышание трубит:
О гордый и смелый славян властелин,
Племен кочевых разоритель!
Куда во главе своих верных дружин
Направил ты путь, победитель?
То, гибельный жребий касогам избрав,
Не скачет - летит беспощадный Мстислав.
- "Песнь о вещем Олеге"! - радуется Чуковский.
Смиренно киваю. Да. Бессовестное подражание пушкинской балладе. Но мне так хотелось попробовать...
- Он выдержал форму! - торжествуя, сообщает Чуковский неизвестно кому. - Он это умеет!
Роскошная картина богатырского поединка его почему-то не увлекает, баллада остается недочитанной. Корней Иванович уже без игры оглядывает меня с ног до головы.
- Вы плохо выглядите! Как ваше здоровье? Как вы питаетесь? - осторожно спрашивает он.
Что-то бормочу насчет вкусной узбекской лепешки, которую нам в старом городе выдают по карточкам вместо хлеба.
Чуковский обнимает меня той рукой, в которой цветы. В другой он держит мою книжечку. Выходим на улицу. Красные цветы лежат на моем плече.
И уже против похожего на розовую мечеть кинотеатра "Хива" он начинает встречать знакомых. Вот, прихрамывая, идет худощавый человек с бледным лицом.
- Ташкентский поэт Владимир Липко! - на весь перекресток объявляет Чуковский. - Сейчас наш дорогой Липко прочитает нам с Берестовым стихи про Виктора Гюго. Мне почему-то кажется, что Берестов любит автора "Отверженных".
Стоя на перекрестке в тени дерева, Липко отрешенно читает:
Один вскричал: - Прощай, Валерия!
- О, родина! - шепнул другой.
О, сколько детских слез поверил я
Тебе, тебе, Виктор Гюго!
- Молодец! - одобряет Корней Иванович. - Все слова на месте. Если б один шепнул, а другой вскричал, вышла бы фальшь. Прочтите нам эти стихи еще раз!
Потом, за много лет общения с Чуковским, я убедился: его похвала - это не все. Возможно, он лишь поощряет вас или не хочет обидеть. Но если он просит снова и снова читать ту же вещь, значит, стихи нравятся.
Липко не успевает прочесть второй раз. Улицу по диагонали пересекает невысокий седой человек в голубой рубахе.
- Лежнев! - восклицает Чуковский. - Автор "Правды о Гитлере"!
Я читал эту книгу и даже делал из нее выписки.
- Берестов читал ваш замечательный антифашистский памфлет! - обрадовал Лежнева Чуковский.
Тихо возникает плотный человек с большими сияющими глазами и с орденом на лацкане пиджака. Это Лев Квитко.
Анна-Ванна, наш отряд
Хочет видеть поросят,
теплой волной проходят в памяти смешные стихи из моего детства. Орден на уровне моих глаз, и пока Квитко беседует с Чуковским, я впервые в жизни получаю возможность так близко созерцать орден да еще полученный за смешные и радостные детские стихи.
И вот мы опять вдвоем, Чуковский время от времени замедляет шаг, чтобы я поспевал за ним, и продолжает изучение моей книжицы:
Ужасен кровью ты, двадцатым век!
Война кипит по всей земле обширной.