"Старт без 20/9.
10.51 над Ригой чуть болтает. Breakfast. Семга, колбаса, курица. Марина о Колиной повести, об Инне, о Кате и Жене. Летим прелестно. Чудесный отдых от Барвихи 1. Марина заботлива, уютна. Все предусмотрено. Потерял на лестничке калошу - к восторгу провожавших меня ТаниЛюшиКолиГеннадияМити..."
1 Барвиха - санаторий, где К. И. отдыхал до отъезда.
Он был оживлен, чувствовал себя превосходно и все время обращал мое внимание на те города и страны, над которыми мы летели.
Вот наконец лондонский аэропорт. Аэропорт как аэропорт - люди, самолеты, вагонетки, суета. Никто нас не встречает, вопреки обещаниям. Сиротливо, конечно... Нам в таможню. Идем. Корней Иванович должен в целости доставить себя, портфель и несчастные калоши, без которых не обойтись в дождливой Англии. Я - все остальное: документы, багаж, книги, подарки. Вещей у нас видимо-невидимо, и путешествие напоминает мне давным-давно канувшие в прошлое беспокойные переезды с детьми на дачу.
Корней Иванович нервничает. Но в таможне все происходит медленно-медленно: медленно ползет лента конвейера, медленно передвигаются гиганты-таможенники в блестящей форме, медленно текут минуты для нас.
Вот неторопливо выползают наши чемоданы - один, другой, третий. Таможенники ловко подхватывают их и как-то многозначительно отставляют в сторону. Я начинаю волноваться: а ну, как заставят открыть? Заставят перетряхивать вещи? Всё - задержка, Корней Иванович устал, ему необходимо отдохнуть.
Но таможенники молчат.
И вдруг один из них, высокий голубоглазый британец, неожиданно наклоняется ко мне, и, пронзительно глядя в глаза, быстро говорит: "Папиросы есть? Водка есть? Коньяк есть?"
Не знаю, как все произошло. Не знаю, какой бес подтолкнул меня. Но мне вдруг стало невероятно смешно, исчезла напряженность, и, пожимая плечами, я развела руки:
- Конечно! Есть и водка, и коньяк. Видите, какого старого джентльмена я сопровождаю? А у него многолетняя привычка - на ночь его надо растирать водкой или коньяком. Конечно, несколько бутылок я взяла с собой. Не покупать же их в Англии!
- Да, да! - немедленно подхватил мою игру Корней Иванович на своем отличном английском языке, и в глазах его мелькнул веселый огонек. - Без растирания мне не уснуть!
На мгновение таможенники остолбенели. Потом раскрыли рты. И вдруг раздался такой оглушительный хохот, какой, пожалуй, не часто приходилось слышать стенам унылой таможни. Они стонали, хохоча, схватившись за бока и утирая слезы. И сквозь слезы махали нам руками - идите забирайте свои вещи! И снова хохотали, не в силах даже оформить наши документы.
Смеялись и мы. Скованность наша пропала, и мы легко и весело ступили на английскую землю, где нас у выхода нетерпеливо ожидали встречающие и переводчик, хотя Корней Иванович блистательно говорил по-английски.
А переводчик оказался старым знакомым. Как-то поздней осенью Корней Иванович гулял по Переделкину. Было холодно и дождливо. Навстречу шел иззябший человек без шляпы. Корней Иванович остановил его. Оказался англичанином, преподавателем русского языка в Лондонском университете. Шел Петр Петрович в гости к Пастернаку, но Корней Иванович затащил его к себе, и они, восхищаясь, долго читали вместе английские стихи. А теперь встретились в Лондоне.
Для Корнея Ивановича встреча с Лондоном громадное событие. В последний раз он был здесь в 1916 году с делегацией русских писателей и журналистов, в первый - в 1903-1904 годах в скромной должности молодого корреспондента "Одесских новостей". Воды с тех пор утекло немало... Встречающие почтительно развлекают его разговорами. А он взволнован. Ему хочется смотреть, узнавать и вспоминать, вспоминать...
Наконец покончено с неизбежными формальностями, и мы едем в Оксфорд. Невзирая на утомление, Корней Иванович живо интересуется всем. В Оксфорде он не был, но еще в Москве прочитал о нем все, что было возможно, и, в сущности, никакой гид ему не нужен.
Холодно, идет дождь. О, если бы не было калош!..
В чинном, старомодном отеле "Рэндолф" у нас два номера рядом, и Корней Иванович аккуратно раскладывает в почтенного облика письменном столе привезенные вещи. В уголок ящика прячет тряпочку для пыли, украдкой вывезенную из Москвы. Все, все должно быть на месте, хоть мы и в Англии, а не дома, и проживем в Оксфорде не больше недели.
* * *
Оксфорд - очень своеобразный английский город. Город, строившийся много веков, весь состоящий из древних зданий, из века в век наполненный шумной, веселой молодежью. Словно молодое, весело бродящее вино налили в старые, многовековые бурдюки. Встретить на улице преподавателей и профессоров в мантии и шапочке - обычное явление, на которое никто и внимания не обращает. В центре города неожиданно натыкаешься на остатки древнего кладбища с глубоко вросшими в землю, покрытыми густым мхом памятниками, где надписи стерты веками непогоды. А обернувшись, в старинном доме видишь витрину с современнейшими модными товарами. Прелестные контрасты на каждом шагу, отчего граница между стариной и современностью выделяется еще разительнее. И по велению судьбы мы, далекие русские, оказались вовлечены в жизнь этого городка.
Да еще как! Похоже, что фирме, поставлявшей награжденным мантии, о нашем приезде было известно заранее. Утром меня разбудил стук в дверь. Кто это? Разве деловая жизнь в Англии начинается так рано?
За дверью стоял плотный пожилой человек в бедной, но на диво опрятной одежде: все тщательно заштопано, обтёрханные рукава обшиты тесьмой, пиджачная пара отутюжена. В руках у него коробки. Две. В них две мантии. На выбор. Две пурпурные с серым красавицы. "Please, please, выбирайте не спеша", - почтительно раскланиваясь, говорил опрятный служащий. Раскинувшись во всей своей красе, красавицы лежали на кровати до последнего, решающего дня. Каюсь: не раз и я рядилась в мантию и щеголяла в ней перед зеркалом. Черная квадратная шапочка была предусмотрительно сделана по мерке - в Москву прислали запрос, какого размера голова у Корнея Ивановича.
Любопытство Корнея Ивановича ненасытно. Он затевал разговоры с вышколенными, молчаливыми горничными, - и они расцветали от его расспросов. Расспрашивал официантов, - и, улыбаясь, они охотно рассказывали, откуда они родом, сколько лет, есть ли семья, чем еще, кроме работы в отеле, занимаются. Рассказывали, попав под обаяние этого высокого старого русского с живыми глазами и быстрыми, молодыми жестами.
В "Рэндолфе" была юная и милая горничная, с которой Корней Иванович много болтал. Болтала и я на своем плохом английском языке. Мы решили подарить ей немного икры - дорогое лакомство в Англии.
- А что это вы мне даете? - с удивлением спросила она, принимая стограммовую жестяночку.
- Икру. Знаменитую русскую икру.
- Вот спасибо! - Она бросилась меня целовать. - Я ведь не только никогда не ела икры, но я никогда и не видела ее!
Назавтра я спросила, понравилась ли ей икра.
- Понравилась! Это не то слово! - пылко воскликнула она. - Икра восхитительна! И как раз вчера был день моего рождения, у меня были гости, и все восторгались икрой.
- А сколько же у вас было гостей? - поинтересовалась я.
- Двадцать четыре человека! - горделиво ответила девушка.
О боже! Выходит, что каждому досталось чуть ли не по пять икринок! Как смеялся Корней Иванович, когда я рассказала ему эту историю!
Еще несколько дней оставалось до вручения Корнею Ивановичу почетной степени Доктора литературы. Конечно, работать Корнею Ивановичу было трудно приходили посетители, гости, студенты. Корней Иванович знакомился с Оксфордом - ходил в колледжи, в музеи, в библиотеки. Бродили по городу. Ему нравилось общение с молодежью, и он много рассказывал студентам о русских писателях. "Если бы вы говорили четыре часа подряд, мы слушали бы не отрываясь", - признался один студент после встречи с Корнеем Ивановичем. Но по утрам Корней Иванович все же урывал время, чтобы еще и еще просмотреть свои выступления - то, что он должен сказать после церемонии. Эти статьи были написаны в Москве, в них было проверено каждое слово, а Корней Иванович не был спокоен. Нет ли где-нибудь ошибки? Легко ли слушателям воспринимать статьи?
* * *
Церемония вручения степени похожа на театральное представление. Переряженные в средневековые мантии, с квадратными шапочками на головах, участники, словно актеры, бережно доносят до нашего времени древнее действо, сохраняя торжественные и серьезные лица. Все как в XIII-XVII веках.
"Чтобы занять полагающееся вам по ритуалу место, нужно сделать десять шагов", - улыбаясь, поучали Корнея Ивановича опытные англичане. Public speaker перечисляет по-латыни заслуги Корнея Ивановича, за которые ему присуждена награда. "Kornelius, filius Jogannius", - важно читает он. Латыни я, конечно, не знаю, но когда он провозгласил: "Crocodilius", я чуть не вскрикнула: ура! Любимый "жил да был крокодил" нашел отголосок в Англии! Во время речи speaker'a остальные участники церемонии встают со своих стульев с высокими спинками и стоят, как изваяния, укутанные в черные мантии, глубокими складками струящимися вниз. Впрочем, пришлось сделать небольшую уступку времени: секретарь - женщина, наряженная в такое же одеяние. Вряд ли подобную вольность могли допустить в средние века. А слева в своей пурпурной мантии, которая удивительно идет к его высокой фигуре, в черной шапочке на серебряной голове сидит взволнованный Корней Иванович. "В молодости я был маляром"... вдруг припоминается мне. Так начинается выступление Корнея Ивановича на английском языке, которое будет прочитано после церемонии.
Маляр. И Оксфорд. И - мантия. И - всемирная известность. Больше шестидесяти лет прошло с тех пор. Шестьдесят лет труда!..
Церемония окончена. Отныне Корней Иванович - почетный Доктор литературы Оксфордского университета. Теперь нужно расписаться в толстой книге, в которой расписываются все получившие докторское звание. Может, эта книга хранит уже выцветшие подписи и Жуковского, и Тургенева? Нагнувшись, Корней Иванович своей крупной рукой выводит подпись. Так и запечатлела его фотография, на другой день появившаяся в английских газетах.
Мы переходим в аудиторию. Она полна. Русский язык в Оксфорде знают многие, и этому немало способствовали русские - профессора колледжей. Есть студенты, учившиеся в Москве или в Ленинграде. Но "В молодости я был маляром" читают по-английски - так полагается.
В этой статье Корней Иванович рассказывает, как подростком он красил одесские крыши, как грохотало железо под его босыми ногами и как под этот грохот он громко выкрикивал английские стихи, которым выучился по самоучителю. С той поры он на всю жизнь влюбился в английскую литературу и поэзию. "Для меня Англия была и осталась страною великих писателей. Хорошо понимаю, что это наивно, но здесь уж ничего не поделаешь: видеть Англию исключительно в литературном аспекте и значит для меня видеть ее подлинную суть, - признается он. - Мне, старику литератору, служившему литературе всю жизнь, очень хотелось бы верить, что литература важнее и ценнее всего и что она обладает магической властью сближать разъединенных людей и примирять непримиримые народы. Иногда мне чудится, что эта вера - безумие, но бывают минуты, когда я всей душой отдаюсь этой вере". Великое дело, говорит он, сделали и продолжают делать переводчики, ознакомившие советского читателя с английской литературой.
Статья эта была напечатана в Англии.
А лекцию о Некрасове читал сам Корней Иванович по-русски.
Он должен неуклонно следовать ритуалу, и потому - лекция о Некрасове. И степень почетного Доктора литературы Оксфордского университета присуждена ему главным образом за работы о Некрасове. Много раз аплодисменты прерывали его речь. "Вы открыли мне Некрасова... Только теперь мне стало понятно, какой это великий поэт... - слышалось со всех сторон, когда Корней Иванович кончил. - Никогда никто не читал такой увлекательной лекции. Обычно лекция мертвяще-академическая скука. Спасибо, спасибо!"
- Да, - промолвил известный ученый, знаток и переводчик Тургенева, - на подобных лекциях обычно просто спят. На моей лекции я вдруг увидел в углу поднятую кверху растопыренную пятерню и в ней веером - карты... А тут... А тут... - И он восторженно развел руками.
Недаром лекция Корнея Ивановича начинается словами: "Конечно, мне хочется, чтобы вы полюбили Некрасова". И тут же, с маху, ошарашивает он слушателей: "Я продемонстрирую здесь перед вами одно очень плохое стихотворение". Естественно, что у аудитории ушки на макушке. И он наглядно поясняет, как после многих переработок стихотворение "Буря" через три года из плохого превращается в отличное. "Здесь, в этой переработке неудачных стихов, Некрасов явственно для всех обнаружил и великую силу своего мастерства, и непогрешимость своего литературного вкуса, и ту беспощадную суровость к себе, к своему творчеству, к своему дарованию, без которой он не был бы великим поэтом". В сжатой лекции, подкрепляя свои мысли множеством примеров из Некрасова на большой черной доске, Корней Иванович блестяще доказывает, что "никогда не удалось бы Некрасову так неотразимо влиять на многомиллионные массы читателей, если бы он не был замечательным мастером формы, чрезвычайно искусно владеющим писательской техникой".
Я любуюсь Корнеем Ивановичем. Он возбужден, остроумен, блестящ, умен, он словно горстями щедро сыплет собеседникам свои знания, делится неповторимыми воспоминаниями, он словно на пари взялся очаровать всех. В большой каменной и мрачной средневековой зале профессорские жены устроили угощение, гул стоял от людских голосов, а молодой, еще звонкий голос восьмидесятилетнего Корнея Ивановича перекрывал их всех.
Вот и все... Мы выходим на улицу. Свежий и ясный майский вечер. Рожки молодого месяца торчат в светлом еще небе. Пар при разговоре вылетает изо рта, так холодно. Корней Иванович возбужден и предлагает пройтись перед сном. Пустынно, почти нет прохожих. Мы перебираем впечатления сегодняшнего дня. Идем мимо невысоких домов с большими окнами в узких, вертикальных квартирах, перед входными дверьми которых приготовлены молочнику бутылки из-под молока, часто немытые. Параллельные ряды каменных труб от каминов на крышах. Опрятные палисаднички перед окнами, Англия.
Неожиданно открывается входная дверь, и две женщины бросаются на Корнея Ивановича.