Или.
"Позвонить Ляле Ульяновой, Б 1-07-76. Поздравления и любовь. Подарю Бибигона".
У Корнея Ивановича было несколько друзей и знакомых, которым он ежемесячно считал своим долгом помогать деньгами. В "Клариной книге" много напоминаний о том, кого снабдить деньгами.
В одно из изданий прозаической сказки "Доктор Айболит" вкралась ошибка. Обезьянка Чичи, которая осталась на обезьяньем острове, вдруг очутилась на корабле вместе с доктором Айболитом и другими зверями. Ни Корней Иванович, ни редакторы, ни я, ни папы-мамы-бабушки не заметили этого. Только девочка Наташа Рыжова прислала письмо, где уличала Корнея Ивановича в этой ошибке.
Корней Иванович написал в тетради:
"Наташа Рыжова исправила Д-ра Айболита,
(на 56 стр. нужно вычеркнуть Чичи)".
И через несколько листов:
"5 марта.
Послать "Бибигона" Наташе Рыжовой" - и ее адрес, по которому я и отправила книгу.
Однажды летом Корней Иванович предложил мне пожить у него в доме несколько дней. И заполнил одну страницу такими указаниями:
"- Поселиться в телевизионной комнате.
- Побольше гулять.
- Прибить мой портрет в указанном месте".
Потом этот портрет Корней Иванович подарил мне.
Если перевернуть "Кларину книгу" и перелистать ее с конца, можно прочесть такие записи:
"11 авг[уста] в 12 час.
Комитет: Галя, Назым Хикмет,
Мария Ив. Джерманетто" и др.
Это список людей, которые участвовали в организации одного из первых переделкинских костров.
Через страницу - репертуар.
И пригласительный билет:
"Костер 16 августа. Воскресенье. 3 часа дня.
Прощай, лето.
Детская библиотека. Ул. Серафимовича.
Выступления писателей. - Концерт.
Детская самодеятельность.
Входная плата - 5 шишек".
О кострах на участке Корнея Ивановича писали очень много. Готовился он к ним задолго, привлекая в помощь всех, кто хотел ее оказать. Но с каждым годом все труднее было ему выдерживать "предкостровое" напряжение. Он заболевал от ожидания, от мелочных неувязок, от невозможности прекратить дождь, который всякий раз начинал заливать сложенный пирамидой хворост, и эстраду, и скамейки, и собравшихся зрителей. Однажды, сильно простуженный, решил не присутствовать на костре. Он устроился на балконе с бумагами и книгами, надеясь продолжить свою работу. Но не мог сосредоточиться, вставал, пересекал свой кабинет, выходил на террасу, обращенную окнами в сад, и смотрел, как идут на костровую площадку маленькие дети с родителями или пионеры с флагами и горнами; беспрестанно интересовался, кто из писателей и артистов приехал и почему кто-то из них запаздывает. Наконец, совершенно измаявшись, он задумал бежать из дома: сел в машину, посадил за руль своего внука Женю, рядом с Женей меня, и мы на большой скорости помчались по шоссе в Барвиху. Корней Иванович сидел молча, потом вдруг закричал: "Назад!" - и стал открывать на всем ходу дверцу "ЗИМа". Женя, испугавшись, что дверца под напором встречного ветра вырвется из рук Корнея Ивановича и он, не удержавшись, упадет на дорогу, тоже закричал: "Дед, остановись!" - и, развернувшись, повел машину в Переделкино. Праздник был в полном разгаре. Когда Корней Иванович подошел к эстраде, перед детьми манипулировал фокусник. Дети встретили Корнея Ивановича приветственным визгом, а фокусник посадил его на стул с краю эстрады и, показывая очередной фокус, ловко снял с его руки часы и вынул их из нагрудного кармана его пиджака.
Я перелистываю "Кларину книгу" и вижу на одной из страниц среди других записей такую (под номером 6) :
"Должна была воротиться 22 июня".
Обычно я возвращалась из отпуска вовремя, иногда на несколько дней раньше срока. Еще задолго до того, как наступал день моего отъезда, Корней Иванович начинал негодовать и жаловаться на мое равнодушное отношение к его делам, что оставляю его в самое горячее, лихорадочное время работы. Он терпеть не мог мои отъезды в отпуск, точно так же, как и праздничные дни.
- Я думал, для вас работа радость. Оказывается - каторга! Вы удираете отдыхать! А я один должен работать. Только мне никогда нет никакого роздыху!
И начинал хлопотать в Литфонде путевку для меня в какой-нибудь из Домов творчества. Но так как он не знал точно, с которого числа начинается путевка, мой отъезд всякий раз был для него неожиданностью и предательством. Если я уезжала на юг, то всегда проводила свой отпуск до конца срока. Если в Малеевку или в Комарово, то мне не удавалось использовать все свои "путевочные" дни. Меня вызывали к телефону, и Корней Иванович спрашивал, не знаю ли я, где находится такая-то книга, или не помню ли я, куда он положил свои деньги.
Однажды я получила от него такое письмо:
"Прошу заполнить и вернуть. Нужное подчеркнуть/Ненужное зачеркнуть.
Дорогой Корней Иванович!
Я приехала в К[омаро]во 1/2 августа. Здесь очень хорошо/плохо.
Погода гнусная/прелестная. Настроение веселое/грустное. Я познакомилась с хорошими/плохими писателями. Без Переделкино мне скучно/наплевать.
Я возобновила/не возобновила свою дружбу с N.N. и Z.Z.
Любящая Вас/Равнодушная к Вам Клара.
Я здорова; я больна холерой/чумой/меланхолией".
А когда я после отпуска утром приходила на работу, то все шло так, будто никакого отпуска и не было, будто я никуда не уезжала: возле машинки лежали листки рукописи, которые надо было перепечатать, или на столе ждала меня очередная корректура, или лежала "Кларина книга" с перечислением дел, которые Корней Иванович навспоминал в мое отсутствие.
Он никогда не говорил банальных фраз: "Как вы хорошо выглядите" - и "Хорошо ли отдохнули?" - тоже не спрашивал. Просто продолжал свою работу, в которую я входила без лишних разговоров.
Только перед самым моим уходом, уже вслед мне, произносил:
- Вот сколько мы с Володечкой 1 наработали, пока вы гуляли. Он - не вы...
1 В. И. Глоцер, который помогал Корнею Ивановичу в дни моего отпуска.
И я закрывала дверь.
Корней Иванович никогда не отдыхал, как отдыхают все: двадцать четыре дня вдали от дома, от работы, от хлопот - только отдых: на юге, в санатории, в доме отдыха. Не то чтобы он не ездил в санатории. Ездил, конечно. Каждый год на один месяц. Всегда в Барвиху, один раз в "Сосны", где пробыл недолго: там для него было слишком шумно.