- Не будем ждать. Пойдемте.
Мы поднялись в кабинет. Конечно, за несколько часов нельзя было бы успеть внимательно прочесть всю верстку. Договорились, что я возьму ее с собой и быстро напишу постраничные замечания. Мы бегло обсудили несколько вопросов, затронутых в книге, и среди них факты "нелогичности" в языке, которые позже в одной из статей я назвал мнимыми алогизмами.
Корней Иванович спросил, не возьмусь ли я внимательно познакомиться с лингвистической стороной последнего, пятнадцатого издания "От двух до пяти".
Спустя три дня я через Клару вернул верстку, приложив свои постраничные замечания, которые были фактически внутренней рецензией о книге.
12 или 13 ноября получил открытку:
"Милый Э. И. Спасибо за рецензию. Она помогла мне очень. Вообще я так переделал всю книжку, что, очевидно, потребуется новый набор.
А уж как я обрадовался, когда узнал, что Вы взяли под свое крыло мою книжку "От двух до пяти".
Буду Вам от души благодарен, если Вы сообщите мне свои замечания о ней. Я готовлю 16-е издание исподволь. Сдам книжку только в декабре.
Всего доброго!
Ваш К. Чуковский".
В декабре шофер Корнея Ивановича Геннадий Матвеевич привез записку:
"Дорогой Ханпира.
Будьте милостивы, дайте на 2-3 дня те журналы (лингвистические), о которых Вы говорили в последнем письме.
Ваш К. Ч."
Среди журналов, переданных через Геннадия Матвеевича, были "Вопросы языкознания" (1961, № 4) со статьей академика В. В. Виноградова.
Передо мной длинный конверт с подтертой ластиком надписью по-английски: "Мистеру Корнею Чуковскому". По стертому рукой Корнея Ивановича выведено: "Эрику Иосифовичу". Письмо привез Геннадий Матвеевич, когда возвращал журналы, то есть оно декабрьское.
"Дорогой Эрик Иосифович!
Спасибо за журналы. В них очень много интересного. Очень понравилась мне статья В. В. Виноградова. Что бы ни говорили, он все же великий лингвист.
Как я благодарен Вам за Ваши marginalia к книжке "От двух до пяти". Очень многие мне пригодились, а обо многих хотелось бы поговорить из уст в уста. Вообще я внес в новое издание книги около ста исправлений. Хотелось бы сделать ее возможно лучше, раз она расходится таким большим тиражом. Я готов переписать ее всю - от первой строки до последней, - лишь бы только она принесла максимум пользы..."
6 или 7 января я читал в открытке:
"Дорогой Э. И.
Окказиональные слова - это, конечно, превосходно, но мы рады Вам и без них. Когда бы Вы ни приехали, Вы доставите радость нам всем.
Я позволил себе без Вашего разрешения печатно выразить Вам благодарность в предисловии к 16-му изд. "От 2 до 5"..."
В феврале 1962 года я написал Корнею Ивановичу о том, как было бы хорошо, если б учебник литературы XIX - начала XX века создала группа наших писателей. Каждая глава - свой слог. И уже по одному этому классики не будут похожи друг на друга. О Некрасове и Чехове - Чуковский. О Лермонтове Андроников. О Маяковском - Асеев. Как аппетитно все это было бы написано. Такую книгу и взрослые читали бы с удовольствием и пользой.
27 февраля 1962 года пришел ответ:
"Дорогой Ханпира!
[...] Идея Ваша - о книге для чтения - хороша, но вряд ли ей удастся рассеять укоренившуюся в сердцах наших школьников нелюбовь к ТолстомуТургеневуНекрасову (так, в одно слово, написано Корнеем Ивановичем. - Э. X.), Пушкину. Книга может быть аппетитна, но сами Тургеневы неаппетитны для них!!!.."
Шел к концу первый год моего личного знакомства с Корнеем Ивановичем. А впереди было еще семь лет переписки и встреч...
1971
Леонид Утесов
ГЛЯДЯ НА ФОТОГРАФИИ
Наверное, те, кто смотрел кинофильм "Чукоккала", помнят, что Корней Иванович рассказывал об авторах, даривших ему свои произведения, шутки, юморески. Как это ни странно, в этой замечательной книге среди разных знаменитых или просто великих людей Чуковский представил и меня. Я не претендую ни на какие литераторские, художнические титулы и звания. И тем более радуюсь и горжусь тем, что присутствую в "Чукоккале".
Обычно, когда я бывал в Переделкине, в Доме творчества, Корней Иванович к вечеру, когда его тянуло к людям, к человеческому общению, разговору, шутке, приходил и настоятельно требовал от меня импровизированного спектакля. Где-то вдали, у калитки, выходящей на улицу-аллею, появлялась фигура... нет, даже не просто фигура, а высокая, красивая башня с серебристым куполом. Завидев меня, башня приветливо улыбалась и высоким, тенорового тембра, голосом восклицала:
- Утесик! Приглашайте публику и начинайте спектакль!
Я возражал:
- Почему вы на спектакль не приглашаете вашу детскую публику?
- Дорогой мой, это опасно: я никогда не знаю заранее, что может сказать одессит.
- Ну, тогда вы не знаете и того, что скажете сами.
- Имеете двадцать копеек.
Вокруг нас собиралась небольшая аудитория.
Корней Иванович принимал вид этакого заокеанского менеджера и деловито командовал:
- Начинайте!
И тут уж я входил в свою роль и начинал работать. Удобно усевшись, он, как пишут в романах, весь превращался в слух.
Первая улыбка - я знаю, что она значит. Вызывать ее - все равно что разводить костер. "Дрова" загораются не сразу. Но ты упрямо "чиркаешь спичками", и вот уже зазмеился первый огонек. Сразу же с облегчением вздыхаешь - есть загорание!
Не знаю лучшего зрителя, слушателя, собеседника. Да и вообще я не знаю лучшего! Как не похож Корней Иванович на иных самодовольных литераторов, которые способны внимать только себе и с вежливой приветливостью, а на самом деле весьма рассеянно, смотрят на собеседника. И как он радуется, если его собеседнику что-то удалось, - сравнение, шутка, - и как помогает тем самым прийти к большей удаче...
Он не просто слушатель. Встав с кресла, сам выходит, так сказать, на арену и становится партнером. Разыгрывается сценка "На одесской барахолке".
Увлекаясь все больше, Корней Иванович дает мне задание - новую тему для импровизации. Я стою перед ним, как ученик на экзамене, готовый ответить на любой вопрос. В эту минуту мне ужасно хочется быть отличником.
- А покажите-ка, - говорит он, - как вы покупали шляпу на одесской толкучке начала XX века!
Стараюсь изо всех сил.