Корней Иванович уходит, потом останавливается, - я чувствую, что ему хочется еще поиграть.
Вместе с фотографиями у меня сохранилась записка Чуковского: он сообщает о своем приходе и умоляет до этого "не раскрывать рта".
Февраль 1973 г.
З. Паперный
ПРИГЛАШЕНИЕ К РАДОСТИ
Первая встреча с ним - в редакции "Литературной газеты". Он входит, величавый и улыбающийся, с тем веселым достоинством, которое отличает каждое его движение. Все, конечно, рады - сам Корней Иванович пришел. Ясно, что никто уже не работает.
Молоденькая сотрудница просит его написать "проблемную рецензию" на книгу о писателе, чье имя, видимо, не слишком вдохновляет Корнея Ивановича. Он легко соскакивает со стула, становится на колени и, скрестив руки на груди, говорит умоляющим голосом, чуть нараспев:
- Не заставляйте меня о нем писать, ну, пожа-алуйста!
Все кидаются его поднимать, он кричит, что не встанет, пока его не освободят от этого поручения, его успокаивают: да, да, конечно, не пишите, только встаньте.
Никогда я не видел, что можно так весело стоять на коленях. В мире игры все меняет свой смысл и облик.
В Переделкине компания в несколько человек идет в гости к Чуковскому. Мы знаем, что он недавно болел, ему нужен покой и нам можно пробыть у него не больше двух-трех минут. С нами идет мой шестилетний сын. Все его наставляют: "Ты должен вести себя тихо, прилично, ничем не обеспокоить Корнея Ивановича", - сын уже не знает, куда деваться.
Корней Иванович выходит навстречу и, быстро поздоровавшись со всеми, устремляется к сыну. Тот, помня наставления взрослых, стоит чинно, как новобранец перед главнокомандующим на первом смотру. Корней Иванович говорит:
- Как же тебя зовут?.. Володя? Чудесно! Скажи, Володя, ты можешь ходить вот так?
И вышагивает какой-то замысловатой походкой, делая сложные па - правая нога, начиная как правая, вдруг перемахивает на место левой, а левая на место правой. Сын нерешительно смотрит на взрослых, но после нескольких весело провоцирующих восклицаний Чуковского ("Нет, я вижу, ты никогда в жизни не научишься так ходить!") уже не обращает внимания на строгие взгляды и тоже пускается в приплясывающую походку, как бросаются в танец под заразительную музыку. Оба они, семидесятилетний старик и ребенок, забывают о нас и быстро удаляются, меняя на ходу походки. Только слышно:
- А так ты умеешь?
- Умею. Вот. Корней Иванович, а вы вот так можете?
- Ха-ха-ха! Неужели ты думаешь, что я не могу?
- А так?
- А вот так!
Никогда не забуду праздничный вечер в Доме литераторов восьмидесятилетие Корнея Ивановича.
По-разному ведут себя юбиляры. Помню, как просто, совсем не торжественно сидел на своем шестидесятилетии Светлов. На память приходит юбилей одного артиста эстрады, остроумнейшего человека. Все ждали его ответного слова в конце вечера, предвкушали веселье, можно сказать, заранее смеялись. А он начал говорить, растроганно всхлипнул несколько раз, махнул рукой и сел на место. Вспоминаются другие юбиляры - импозантные, вдруг помолодевшие. И ни на кого из них не был похож Корней Иванович.
Он пришел на свой юбилейный вечер, не скрывая самого живого интереса: ему хотелось услышать что-нибудь смешное, особенное, что-нибудь этакое. "Не так, как у людей". Он уселся в кресле, - казалось, над ним проплывали грозовые облака аплодисментов, но он не славой своей упивался, а ждал, что в юбилейный вечер услышит что-нибудь не юбилейное. Общие выражения, ходовые комплименты, адреса - все это для него было вроде словесной пустой породы. Но когда выступающий выходил, так сказать, за калитку штампа, говорил что-то свое, необычное, сразу же юбиляр оживлялся. И в эту минуту он был похож не на юбиляра, а на зрителя - самого внимательного, отзывчивого и бескорыстного. Слушал так, словно речь шла не о нем. Слушал, как веселый экзаменатор.
Но едва ораторы выезжали на проторенную дорогу, вымощенную "общими местами", Корней Иванович мгновенно терял интерес и как будто отключался.
Готовила вечер комиссия во главе с Львом Кассилем. Весь опыт подсказывал ему, что надо устроить вечер не так, "как бывает". Он предложил, чтобы адресов не читали, каждый говорил бы не больше нескольких минут. В общем, устроить такой вечер, который понравился бы Корнею Ивановичу. Это удалось прежде всего потому, что сам Корней Иванович был для выступавших как маяк для судов: он угасал, когда "скучнело", и загорался, когда "веселело". Как в детской игре - "Холодно, тепло, горячо!" - когда отыскивают запрятанную вещь.
Он не был "дедом Корнеем". И маленьким детям говорил не "Добрый день, детки!", а что-нибудь вроде:
- Здорово, старики и старухи!
И даже эпитет "веселый" в применении к нему оказывается слишком простым. Его добродушие иронично, похвала артистически стилизована, а восторженность неожиданно оборачивалась лукавством. И даже - ядовитостью.
Он приходит в переделкинский Дом творчества и каким-то смиренным голосом, чуть ли не в стиле калики перехожего, божьего странника, спрашивает, не дадут ли ему чаю попить. Мы, отдыхающие, или, точнее, поскольку дело происходит в Доме творчества, "творящие", наперебой предлагаем ему разные угощенья. Он ото всего отказывается и пьет только чай. Затем предлагает мне с ним погулять. Что может быть заманчивей? По дороге он говорит:
- Знаете что? Зайдем к Асмусам! Как они будут вам рады, как рады!
Валентин Фердинандович Асмус и его жена Ариадна Борисовна меня не знают. Но это и не важно. Если писателю надлежит мыслить образами, то у Корнея Ивановича это гиперболы, доведенные до точки кипения. В общем бедные Асмусы просто поседеют от горя, если я их не навещу.
Мы входим к ним на дачу, и Корней Иванович еще с порога радостно возглашает:
- Знаете, кого я вам привел? Я вот кого вам привел!
Асмусы очень рады ему и вежливо здороваются со мной. Мы застали их за тихими занятиями - он читал немецкую книгу о Канте, она вышивала, а дети вместе с соседскими ребятишками бесшумно играли в уголке.
Но Корнею Ивановичу тишина категорически противопоказана. Он подзывает одного из ребят, спрашивает, может ли тот громко крикнуть. Тот, стесняясь, кричит вполголоса, чуть ли не шепотом. Чуковский смеется:
- А теперь послушай, как умею кричать я.
И он издает мощный крик, кажется, на все Переделкино. Мальчишку это задевает, и тогда он тоже кричит - так, что жена Асмуса незаметно закрывает уши. Но дети все хотят кричать ("Корней Иванович! И я! И я!"). Чуковский их выстраивает, каждый кричит по очереди, а затем он предлагает всем крикнуть разом, изо всех сил, вот так! Асмусы переносят этот невообразимый ор как истинные стоики.
Но Корнею Ивановичу и этого мало. Картинно обернувшись ко мне, он громогласно заявляет:
- Пойдем отсюда, из этого сумасшедшего дома!
Он построил в Переделкине библиотеку для детей и каждого из знакомых просит приносить книги. Я приезжаю с детскими книжками, он рассматривает их, благодарит, а потом замечает:
- Откровенно говоря, от вас я ожидал большего размаха.
Я досадую на себя, что не привез книг побольше, и в следующий раз привожу удвоенную порцию. Как пишут в ремарках драматурги, та же игра:
- И это все?! Спасибо, но я надеялся, что вы привезете что-нибудь поинтереснее. Вы, наверное, просто решили освободиться от книжек, которые девать некуда. Ну что ж, и на этом спасибо.
И, как я ни стараюсь, каждый раз он благодарит и поддразнивает.
Как-то я услышал, что в комнате для игр его новой библиотеки надо чем-нибудь покрыть пол. Вот тут-то, решил я, наконец-то я смогу поразить Корнея Ивановича. У нас дома есть вьетнамская циновка как раз по размеру библиотечной комнаты. Мы с сыном на лыжах везем длинную скатанную циновку. Расстилаем, родные Чуковского выражают одобрение, посылают за ним. Вот он идет, высокий, в серой каракулевой шапке, в пальто и в валенках. Увидев расстеленную циновку, он приходит в такой восторг, что ложится на пол и начинает кататься, приговаривая что-то вроде слов Мойдодыра: наконец-то ты, мол, Мойдодыру угодил! Никогда не забуду, как основоположник детской литературы катался по полу.
Затем, наигравшись и натешившись вволю, он встает - легко, совсем не как старик.
- Я верил в вас. Даже когда вы приносили мне какие-то жалкие, завалящие книжонки, я знал, что в конце концов вы расщедритесь.
В переделкинском Доме творчества подобралась одна довольно шумная компания. Работали мало, больше "общались": громко обсуждали литературные дела, кого-то возносили, кого-то выносили и т. д. Как-то возвращается эта компания с прогулки, и все наперебой рассказывают:
- Как мы замечательно общались с Корнеем Ивановичем! Как он рассказывал! Какой веселый! А потом вдруг как припустится бежать - даже не по дорожке, а прямо по полю, по бороздам. Такой забавник. Сколько в нем сил, энергии, юмора!
Спустя два часа встречаю Корнея Ивановича. То же в его изложении: