И сыпались рифмы на все названия станций по Финляндской железной дороге.
Дойдя до Райвола, дедушка на секунду задумывался.
- Станция Райвола... Начальник съел буйвола, - с торжеством заключал дедушка.
Мы хохотали, а К. И. одобрительно замечал:
- Богатейший ассонанс. Брюсов может позавидовать.
У нас постоянно обедал кто-нибудь из знакомых. Часто приходила бабушкина знакомая - Марья Александровна. Эта дама средних лет одним своим видом наводила тоску. На голове ее неизменно зимой и летом красовалось сложное сооружение из черного крепа, сплюскивающее ее пышную прическу. Маленькое личико было не по возрасту сморщено. Тонкие губы обиженно поджаты. Платье по воротнику и рукавам тоже обшито крепом. По ком она вечно носила траур, так и осталось неизвестным.
Только дедушкина жизнерадостность, его веселые шутки заставляли нас забывать об этой мрачной тени.
Как-то одновременно с нею обедал у нас К. И. "Тень", обычно молчаливая, решила высказаться. Она брезгливым жестом отодвинула тарелку, нервно хохотнула и гортанным, прерывающимся от обиды голосом заявила:
- Почему-то, когда я у вас обедаю, на второе всегда бывает шпинат, а я его совершенно не переношу.
Бабушка сконфуженно пробормотала, что она не знала, что можно заменить...
- Благодарю вас, я сыта, - процедила Марья Александровна, поджимая тонкие губы.
К. И. пристально посмотрел на недовольную гостью.
Подали третье. К. И. лукаво взглянул на бабушку и подчеркнуто громко сказал:
- А когда я обедаю, всегда бывает мое любимое сладкое - трубочки со сливками!
И все, кроме М. А., невольно рассмеялись с таким чувством, которое сейчас бы выразили словами: "Здорово отбрил".
После обеда нам, детям, разрешалось играть у дедушки в кабинете. Как-то К. И. с дедушкой сидели тут же на большой тахте, о чем-то оживленно разговаривая.
А наша возня перешла в драку. Мы с Володей постоянно сражались за Танюшу: я хотела, чтобы Танюша играла со мной, а Володя требовал, чтобы только с ним. Мы не спрашивали согласия кроткой Танюши и тянули ее за руки в разные стороны, награждая друг друга тумаками, а попутно доставалось и Танюше.
К. И. и дедушка несколько секунд следили за сражением.
- Да, - вздохнул дедушка, указывая на Танюшу, - настоящая "рабыня веселья".
- Жертва общественного темперамента, - подтвердил Чуковский.
И вдруг произошло неожиданное. Сильной рукой отстранив нашу дерущуюся кучу, К. И. разлегся посреди кабинета, широко раскинув длинные ноги и руки. Мы с изумлением и даже некоторым страхом смотрели на это огромное распростертое тело.
А К. И. громко сказал:
- Можете делать со мной все, что хотите. Можете ползать по мне, щекотать, щипать, хватать за нос, дергать за уши, за волосы, но... - тут он торжественно поднял руку, - если кто-нибудь из вас дотронется до моего подбородка, произойдет что-то ужасное.
Мы с Володей, как дикари, жадно накинулись на него, хватая за нос и дергая за волосы, деликатная Танюша осторожно его пощипывала, и даже Шура отложила книжку, улеглась на его ноге и тихонько щекотала. Но если какая-нибудь рука приближалась к его большому гладкому подбородку, чей-нибудь голос испуганно предупреждал:
- Осторожно - подбородок!
Через несколько минут нашу живописную группу окружила вся семья. Никого не удивило, что взрослый человек, критик "с именем", как мальчишка, возится на полу с ребятами. Дедушка сказал:
- Ну, совершенно как статуя - Нил с притоками.
Потом эта игра возобновлялась много раз, но никто из нас никогда не прикоснулся к запретному подбородку. Так и осталось неизвестным: что бы все-таки произошло? Элемент тайны и грозящей нам неведомой опасности делал эту игру необыкновенно увлекательной.
К. И. стал своим человеком в нашей семье. Его дружба с моей матерью продолжалась до конца ее жизни. И к нам, ее детям, у него сохранилось теплое, дружеское отношение. Не раз, когда я была уже взрослой, он говорил: "Помните, я вас еще в ванне купал..." Я что-то такого случая не помню. Думаю, что это мифическое "купанье" символизировало его право на родственно-покровительственное ко мне отношение.
Чуковский и Маяковский
Мои ранние воспоминания о К. И. относятся к годам 1908-1912. Потом в жизни нашей семьи произошли печальные перемены. В 1912 году умер дедушка. Вместе с дедушкой ушла из нашего дома беззаботная радость. Весной 1915 года скончалась бабушка. С ее смертью для меня кончилось детство.
За это время мы видели К. И. редко, или эти встречи не запомнились.
Лето 1915 года мы опять жили в Куоккале. На этот раз К. И. сам подыскал нам дачу совсем рядом со своей. Дача Чуковских выходила на пляж, наша - на дорогу. Их садики разделяла небольшая поляна.
Как только мы переехали на дачу, мне показалось, что недавно пережитое большое горе осталось где-то далеко позади. Мысль о скорой встрече с К. И. была предчувствием праздника.
В день нашего переезда мама послала меня с каким-то поручением к Чуковскому. Я быстро побежала через поляну, радуясь, что увижу К. И.
На террасе меня встретила жена К. И. - Мария Борисовна.
- К. И. у себя в кабинете, поднимись к нему.
Я взбежала по узкой лесенке, постучала и, не ожидая ответа, открыла дверь.
В довольно большой темноватой комнате, у стены, заставленной полками с книгами, спиной ко мне стоял высокий темноволосый человек. Я с протянутой рукой шагнула к нему:
- Здравствуйте, Корней Иванович!
Он обернулся, и я отступила, подавленная своей тупейшей ошибкой, - это был совершенно незнакомый мне человек.
И тут же раздался спокойный голос К. И. Он сидел на диване в темном углу, и я его не заметила.
- Знакомьтесь, Сонечка, - это Владимир Владимирович Маяковский,
Незнакомец посмотрел на меня откуда-то сверху и молча пожал руку.
К. И. поздоровался со мной особенно дружески. Он, конечно, заметил, как я смущена, и старался подбодрить меня, хотя глаза его и смеялись.
А я едва пролепетала ему мамино поручение и поскорее выскользнула из кабинета.
Возвращаясь домой, я почти позабыла о своей оплошности - так заинтересовало меня неожиданное знакомство.
Имя Маяковского я уже слышала и очень запомнила. Последние две зимы много говорили о футуристах. Появилась у нас в доме тоненькая книжица, демонстративно отпечатанная на обоях, с непонятным названием "Засахаре кры". Так же невразумительны были и короткие строки на цветастых обоях.
Вернувшись с одного из футуристических вечеров, мама рассказывала, как футуристы пели или выкрикивали свои стихи, как свистела публика. Среди других она упомянула и Маяковского: "Такой высокий парень в желтой кофте". Вероятно, из-за кофты я запомнила эту фамилию. Однако Маяковский, которого я только что видела своими глазами, был в светло-синем костюме и голубой рубашке "апаш" с раскрытым воротом (такие только входили в моду). Одет он был много лучше Чуковского. Трудно было поверить, что такой "приличный", серьезный человек с красивым и печальным лицом на каких-то вечерах скандалит с публикой.