В таком духе выступали многие. Всем была ясна угроза, которая уже обозначилась, но только нельзя было еще назвать срок прихода катастрофы, в которой многие писатели за свою непримиримость заплатят большими испытаниями и даже жизнью, о чем говорила Карин Михаэлис. Она и не подозревала, как близок этот срок.
Илья Григорьевич Эренбург сказал в своем выступлении: "Полжизни я прожил на Западе". Да, ему здесь было все знакомо. Он лично знал многих из тех писателей, что были на конгрессе. Он знал жизнь Запада, Париж для него был городом таким же близким, как и тот, в котором он родился. Он говорил о новом типе писателя - о советском писателе, о том, что советский писатель книгами меняет жизнь. "Он помогает людям сказать "да" и "нет". Он создает новую дружбу, новую любовь, новое мужество..."
Дни конгресса знакомили нас и с общественной жизнью Франции. Мы видели день 14 июля, день национального праздника, где на одной стороне города демонстрировали все, кто шел за Народным фронтом, а на Елисейских полях молодчики Де ля Рока, под крики буржуазной публики, вопили: долой Советы! В эти жаркие дни страсти были накалены. И хотя многие ораторы называли уже гитлеровский фашизм главным врагом и даже определяли верно его природу истребителя европейской цивилизации, - но не верили в возможность его скорого варварского нашествия на страны Европы.
Когда прошли дни конгресса, когда кончились дружеские встречи и разговоры, как раз перед отъездом, я имел большую беседу с Ильей Григорьевичем. Он расспрашивал о впечатлениях от моих поездок по Франции и Бельгии, где я был с Овадием Савичем, благодаря дружеской помощи доктора Вермерша, говорил об Англии, куда я направлялся. И я спросил его тогда: "Скажите, вам не кажется, что война уже у дверей и что это произойдет неожиданно. И очень скоро. Весь воздух дышит войной".
Он снисходительно улыбнулся: "Вы очень погрузились в военную тему. Я знаю, что вы проехали весь фронт первой мировой войны от Вердена до Ипра и это произвело на вас сильное впечатление. Войны быть не может. Посмотрите на Париж. Он тих и спокоен. В нем сейчас происходит соревнование пожарных оркестров со всей Европы. Посмотрите вокруг - люди трудятся и веселятся. И конечно, поносят гитлеровцев за их зверства и угрозы. Конгресс выразил мысли передовых людей мира. Это широко прозвучало, но это не означает войну".
Я не мог ему возражать, но, вернувшись домой в Ленинград, грустно вспоминал о том, что я видел в своей поездке по Европе и по дороге из Лондона. В каком-то мрачном предчувствии я сразу по возвращении начал писать книгу стихов под названием "Тень друга", где в том же 1935 году, кончая стихотворение "Форт Дуомон", говоря о надписи над траншеей мертвых, сказал:
Нет, не хотел бы надпись я прочесть,
Чтобы в строках, украшенных аляпо,
Звучало бы: "Почтите мертвой честь
Здесь Франция стояла! Скиньте шляпу!"
А через год запылала война в Испании. Мы услышали голос Эренбурга с полей битв республиканцев с фашистами Франко, итальянскими дивизиями, танкистами и летчиками Гитлера.
Шли времена, и настало первое сентября 1939 года, а затем страшный, невероятный 1940 год, когда по площадям и улицам Парижа зазвучали каменные шаги гитлеровских когорт.
Вероятно, тогда многие участники конгресса в защиту культуры в 1935 году встали перед горьковской формулой: с кем вы, мастера культуры?
Я услышал Илью Григорьевича, когда, вернувшись из захваченного фашистами Парижа, он на открытом вечере в зале Ленинградской консерватории подробно рассказывал о трагедии Франции. Он был свидетелем всего, что связано с тем драматическим периодом. Паника, измена высших сановников, деморализация, предательство генералов, бегство населения под пулеметными очередями германских самолетов, пустынный Париж, торжество свастики и предателей, перешедших на службу к гестапо.
Конгресс 35-го года предстал в те дни совсем по-другому. Он стал началом того сопротивления, которое позже перешло в гигантское движение, принявшее мировой масштаб, - в борьбу за мир.
Но сначала была война, и не просто война, а смертельная схватка прошлого с будущим, за судьбу всего человечества.
Гитлер напал на Советский Союз. 22 июня 1941 года Эренбург в своей первой статье говорил о войне за свободу, за мир. Он пишет: "Я видел, как пал Париж. Он пал не потому, что были непобедимы немцы. Он пал потому, что Францию разъедали измена и малодушие. Советский народ един, сплочен, он защищает Родину, честь, свободу, и здесь не удастся фашистам их низкая и темная игра. Высокая судьба пала на нашу долю - защитить нашу страну, наших детей и спасти измученный врагами мир. Наша священная война, война, которую навязали нам захватчики, станет освободительной войной порабощенной Европы".
Михаил Иванович Калинин, говоря о некоторых вопросах агитации и пропаганды, сказал про статьи Эренбурга, которые он почти ежедневно помещал в прессе: "Эренбург ведет рукопашный бой с немцами, он бьет направо и налево. Это горячая атака, и он бьет немцев тем предметом, который ему в данный момент попался в руки: стреляет из винтовки, вышли патроны - бьет прикладом, бьет по голове, куда попало. И в этом главная заслуга автора".
Это верные слова. С первых дней войны Эренбург со всей страстью патриота, со всем жаром журналиста-бойца бросился в бой. С тех пор он писал так же безостановочно, как безостановочно сражались на фронте. Он разоблачал хитрости "фрицев", клеймил их зверства, срывал маску "гордого завоевателя" с морды убийцы и насильника. Он был неутомим в своей работе. Он был и снайпером, и судьей, и свидетелем, и бронебойщиком, громившим врага на всех фронтах.
Недаром его бойцы звали на фронте ласково: "Наш Илья". Искали в газете раньше всего, что он написал.
Он не пренебрегал и маленькой заметкой, если в ней можно было раскрыть большую правду. Он писал много, страстно, так что жар его статей обжигал, звал на истребление гитлеровцев, внушал ненависть к ним, призывал к мести.
Так он писал до того последнего дня, когда взвилось над Берлином, над миром знамя великой победы справедливости и свободы. Казалось, что закончилась война, за которой следует заслуженный, длительный, прекрасный мир для всех народов, для всех материков!
Но только четыре года прошло со дня, когда перестали греметь пушки, дома в городах окутываться облаками дыма от разрывов авиабомб, еще вокруг стояли неподдающиеся описанию развалины, миллионы осиротевших семейств оплакивали свои потери, солдаты только успели снять походное снаряжение и начать первые полевые работы на искалеченных воронками и окопами полях, еще начиненных минами и осколками бесчисленных снарядов, а уже новые тучи заволокли горизонт.
Бросив открытый вызов миру, империалисты перешли к подготовке новой войны. 4 апреля 1949 года в Вашингтоне был подписан Северо-Атлантический пакт, договор об агрессивном военном союзе, известном под названием НАТО.
И тогда же, в апреле 1949 года, собрался Всемирный конгресс сторонников мира, заседания которого происходили одновременно в Париже и в Праге. Среди участников конгресса и организаторов были французский академик Фредерик Жолио-Кюри, английский профессор Джон Бернал, советские писатели А. А. Фадеев, А. Е. Корнейчук, И. Г. Эренбург, большая группа выдающихся деятелей от самых разных стран.
Это был исторический конгресс. Открывший его Фредерик Жолио-Кюри в своем выступлении уверенно сказал: "Хотя мы прекрасно сознаем трудность стоящей перед нами задачи, ибо люди, к сожалению, уже не впервые собираются для того, чтобы избежать войны, мы все же вступаем в битву с уверенностью в победе, потому что мы сильны и сумеем найти новые и действенные методы борьбы и применить их на деле. Мы не ограничимся простым порицанием злоумышленников, порицанием, которое ставит их на одну доску с их жертвами. Мы собрались здесь не для того, чтобы просить мира у сторонников войны, а для того, чтобы навязать им мир".
С этого момента началось то движение, которое охватило все континенты. Очень скоро возникли национальные комитеты сначала в 76 странах, связанные с постоянным Комитетом Всемирного конгресса сторонников мира. Новое было в беспримерном участии миллионов людей доброй воли, участников движения за мир.
Возник и Советский Комитет защиты мира, с деятельностью которого Илья Григорьевич Эренбург был связан до последних дней жизни. С того дня, когда он выступил одним из организаторов Парижского конгресса 1949 года, он уже не оставлял своего боевого места в первом ряду защитников мира. Эренбург связал себя с борьбой за мир на долгие, трудные, сложные годы. Он писал впоследствии в своей автобиографии: "Победа оказалась не такой, какой она мыслилась в землянках и блиндажах. Начали говорить о возможности новой войны, еще более ужасной. Борьба за мир стала продолжением военных лет. Я положил на нее много сил и времени, но не жалею об этом".
Он бросился в океан борьбы, который поистине не имел берегов. Когда-нибудь об этом будут написаны большие книги, будут созданы монографии о выдающихся людях этой борьбы. У нас накопились целые холмы воспоминаний об этих незабываемых годах.
У нас есть могилы мучеников и триумфы героев. Голоса великих деятелей, звучавшие на весь мир, и подобный буре отклик народных миллионных масс. Мы видели рядом со слабостью и усталостью огромное мужество и все растущую энергию борьбы. Стойкое сопротивление народов, уверенный взгляд в будущее, поиски дружбы и укрепления веры в силу сплоченных народов, выступающих против новой угрозы человечеству.
Проходили годы, и над миром раздавались голоса лучших представителей мировой культуры, призывавшие к миру, дававшие сигнал тревоги.
Имена городов, где проходили конгрессы, конференции, сессии, встречи, остались в памяти человечества. Вроцлав, Париж, Варшава, Стокгольм с его историческим воззванием, Москва, Пекин, Дели, Каир, Берлин, Вена, Будапешт, Хельсинки, Коломбо! Необыкновенная география во времени, необыкновенная история в пространстве.
И всюду, в этих пестрых толпах делегатов со всех концов мира, в этих дневных и ночных заседаниях, в беседах с новыми, вступающими в движение людьми, среди ветеранов борьбы за мир, на демонстрациях, на митингах, на пресс-конференциях - всюду вы увидите полного энергии, неутомимого человека с усталым лицом и живыми глазами - увидите Илью Григорьевича Эренбурга. Прекрасно зная обстановку, следя за враждебными выпадами, ободряя сторонников мира, рядом с Александром Фадеевым, он исполняет свои ответственные обязанности вице-президента Всемирного Совета Мира.
Первые конгрессы полны особого величия и особой драматичности. Второй Всемирный конгресс должен был состояться в Шеффилде, в Англии. Эттли, возглавлявший лейбористское правительство, гордо заявил: "Англия свободная страна. Никто не будет мешать тому, чтобы конгресс сторонников мира состоялся в Шеффилде". А когда он увидел, с каким энтузиазмом англичане принимают первые прибывшие делегации, он сократил наполовину визы для делегатов, потом отменил специальные авиационные рейсы для перевозки делегатов на конгресс. И наконец, английское правительство выслало обратно прибывшего в Дувр славного борца за мир, мирового ученого Фредерика Жолио-Кюри.
Но конгресс состоялся в Варшаве, имел огромное значение в истории движения, потому что положил основание созданию Всемирного Совета Мира. Я видел Эренбурга на трибуне конгресса, до этого слышал, как он сказал про английских правителей, узнав о том, как они не пустили делегатов в Англию: "Рано или поздно они поймут, что им никто не простит этого".
И по иронии судьбы, через несколько лет после съезда, Эттли прилетел с лейбористской делегацией в Москву. Потерпев крах в своей политике, он, как простой член делегации, попал в Советский Комитет защиты мира и тут встретил Эренбурга. В ходе беседы Эренбург с большой иронией напомнил ему о Шеффилде и его отношении к сторонникам мира в те дни. Он сказал ему о том, что время справедливее людей, оно восстанавливает правду, которую он видит хотя бы в том, что, не пущенная в Англию, она привела Эттли в Москву в Комитет защиты мира, сторонников которого он не хотел пустить в Шеффилд.
Попытка пошутить в ответ у Эттли не вышла. Она была неубедительной, как и его политика.
Но все эти постоянные занятия делами мира требовали от Эренбурга много времени, много труда. Постоянно в поездках, перелетая из страны в страну, участвуя с утра до вечера в совещаниях по самым разнообразным проблемам, он встречался со множеством самых удивительных людей. В дни конгрессов и конференций участники их исчислялись тысячами. И каждый хотел активно участвовать, то есть хотел если не выступать на трибуне, то иметь хоть самую краткую беседу или встречу.
Эренбург облетел все материки - так мне кажется. Он был и в Америке, и в Азии, и в Африке, не помню только, побывал ли он в Австралии.
Его друзьями были самые разные деятели, больше всего было французов. Это естественно, он так любил Францию и так много жил в ней. Особенно он бывал доволен, когда сессия бывала в Париже. Но он мог легко переправиться через воздушные просторы и оказаться совсем в другом, далеком месте, скажем, в Коломбо.
Его выступления на конгрессах и конференциях всегда выслушивались с большим интересом. Отличие его речей от выступлений, скажем, Александра Фадеева заключалось в том, что он переводил всю большую тему в глубокую лирическую публицистику, в которой он был большой мастер. Фадеев строил свой доклад на четких формулах, прямолинейных примерах, на фактах политического звучания, его речь была речью государственного мужа, облеченного высоким доверием говорить от имени Советского Союза. Это производило большое впечатление. Он имел всегда успех.
Эренбург готовился к своей речи очень тщательно. Когда она была готова и требовался ее перевод, так как переводчики в кабинках должны были иметь речь заранее, он проверял сам французский текст, чтобы не было нигде недоговоренности или приблизительного перевода, не говоря уже о неправильности или двусмысленности.
Эренбург превращал свою речь в беседу, обращенную к чувствам слушателей. Поэтому она была полна цитат, удачных сравнений, живописных строчек, иногда даже похожих на белый стих, взывала к сердцу, вызывала волнение, тревогу, негодование. Талант публициста, широко и вольно пользующегося всеми возможностями очень продуманной, но легко, плавно идущей речи, создавал великолепные возможности. Иногда, как это было в Хельсинки, в 1955 году, его речь была настолько отточена и эффектна, что ему хлопали среди речи много раз. Один участник ассамблеи тогда сказал восхищенно: "Это речь опытнейшего публициста, редактированная поэтом и положенная на музыку". Правда, это сказал восточный друг, склонный к гиперболизации.
Вот маленький образец из речи, произнесенной Эренбургом в Стокгольме в 1952 году. Он сказал: "Большие реки начинаются неприметно, как маленькие ручьи; они растут, ширятся, к ним спешат сотни других рек и речек; и великие реки пересекают материки, соединяют страны, меняют жизнь миллионов людей. Движение за мир началось в глубине возмущенных сердец, быстро оно разрослось, пересекло наш век, связало народы. Такого движения еще не знала история. Высокая ассамблея, перед которой я имею честь выступать, представляет не сторонников той или иной идеи, не правительства, в ряде стран эфемерные и случайные. Нет, это конгресс народов, которые живут разной жизнью, воодушевлены разными идеалами, но которые все жаждут закрыть дорогу войне".
В ходе каждого конгресса или конференции наступал момент, когда комиссии кончали свою работу, сдавали свои резолюции и рекомендации в президиум и начиналась выработка резолюции общей, призывов, рекомендаций и прочих общих документов. Вот тут доходило подчас и до ночных прений и заседаний. В зале объявлялся ночной пленум. Ораторы могли говорить всю ночь, а президиум заседал. Иногда в перерыве появлялись его измученные представители и жадно пили кофе или минеральные воды, чтобы немного освежиться. В клубах дыма от трубок, сигар и сигарет плавали зеленые лица обреченных заседать до утра. Это пожирало и здоровье и энергию, но мученики долга добивались полного согласия всех и по всем пунктам. Из недр этого полуночного помещения появлялся Эренбург с бледной улыбкой на бледном лице и говорил удовлетворенно: "Осталась одна поправка, все скоро кончится. Упрямец такой-то (называлось имя) отстаивает одну фразу, но он уже согласен на ее другое толкование..."
В пылу таких долгих споров и дискуссий иногда становилось просто по-человечески жаль немолодого, нервного человека, так много отдававшего своих сил. времени, энергии делу, которое каждый раз выдвигало на обсуждение новые проблемы, казавшиеся порой неразрешимыми. Но потом вы с удивлением убеждались в том, что ему - скептику и энтузиасту, неутомимому борцу за мир - все это нравится. Он просто все это любит, может быть, странной любовью, нервничая и проклиная те или иные трудности, но в целом он не может без этого жить.
Ему нравилась возбужденность этих красочных зал, переполненных тысячами любопытнейших, необыкновенных мужчин и женщин из самых разных стран, шум и гам этого смешанного общества вне заседаний и страстные речи больших ораторов, иногда вопли и крики увлекшегося человека колониальной страны, борющейся за свое освобождение, иногда умные, тонкие, иронические речи, иногда трогательные женские призывы, весь разноцветный, разноголосый мир ассамблеи, где действительно все равны - и цвет кожи, и цвет религии, и положение в обществе не имеет значения. И так интересно, что на голове человека из африканской страны лежит голова леопарда, чья шкура спускается по черной спине, так что человек кажется двухголовым.
Ему нравилось переноситься из страны в страну, встречаться с новыми людьми, есть блюда неизвестной кухни, дивиться древностям, о которых он имел условное представление, выступать перед сердечно настроенной аудиторией и говорить о деле мира, о борьбе за будущее, вербовать новых сторонников и борцов.
Ему нравилось встречаться со множеством старых и новых друзей, чувствовать их большую внутреннюю заинтересованность событиями, советоваться с ними, советовать им, как лучше включиться в действие, о чем следует думать в ближайшем будущем, какие внести проблемы на обсуждение конгресса или ассамблеи.