- Да, я родила и вырастила много собственных детей, чего не могут о себе сказать некоторые. - Джулой не повела и бровью в ответ на этот выпад, и Гутрун продолжала с несколько меньшим жаром. - Но я никогда не вынашивала детей, сидя верхом на лошади, а ее муж требует от бедной девочки именно этого! - Она посмотрела на Мириамель в поисках поддержки, но принцесса только пожала плечами. Теперь в спорах уже не было смысла - поздно что-то менять. Принц решил идти в Наббан.
- Я могу ехать в фургоне, - сказала Воршева. - Во имя Степного Громовержца, Гутрун, женщины моего клана иногда не вылезают из седла до последнего месяца.
- Значит, женщины твоего клана просто дуры, - сухо сказала Джулой. - В отличие от тебя, надеюсь. Да, ты можешь ехать в фургоне. В открытой степи это тебе не слишком повредит, - она повернулась к Гутрун. - Что до Джошуа, то вы прекрасно знаете - он делает то, что считает необходимым. Я согласна с ним. Это прозвучит грубо, но принц не может остановить войну по всему Светлому Арду на сто дней, чтобы его жена выносила своего ребенка в мире и спокойствии.
- Значит, должен быть какой-то другой путь. Я сказала Изгримнуру, что это жестоко, и это только то, что я думаю. И я велела ему передать это принцу Джошуа. Мне все равно, что он обо мне подумает. Я не могу видеть, как страдает девочка.
Джулой мрачно улыбнулась:
- Я уверена, что ваш муж внимательно выслушал все это, Гутрун, но сомневаюсь, что Джошуа когда-нибудь, услышит хоть одно слово из того, что вы сказали.
- Что это значит? - спросила Гутрун.
Прежде чем лесная женщина успела ответить - впрочем Мириамель подумала, что она не особенно торопится - за дверью палатки послышался слабый шум. Клапан молниеносно скользнул в сторону, открыв звездную россыпь. Потом внутрь скользнула гибкая фигура Адиту, и ткань снова упала.
- Я не помешала? - спросила ситхи. Мириамели показалось, что, как ни странно, ее действительно волновало, не помешала ли она. Для молодой женщины, выросшей в лицемерной вежливости королевского двора, удивительно было слышать эту привычную фразу, неожиданно вернувшую себе исходное значение. - Я слышала, ты плохо себя чувствуешь, Воршева?
- Мне уже лучше, - улыбаясь ответила жена Джошуа. - Заходи, Адиту, тебе здесь всегда рады.
Ситхи села на пол у постели Воршевы. Ее золотые глаза внимательно смотрели на больную, длинные изящные руки были сложены на коленях. Мириамель не могла оторвать от нее взгляда. В противоположность Саймону, который, кажется, вполне привык к ситхи, она еще чувствовала себя неловко в пристугствии такого чуждою существа. Адиту казалась нереальной, как персонаж старой сказки, и даже еще нереальнее, потому что она сидела среди них, в смутном свете горящего тростника, такая же настоящая, как камень или дерево. Казалось, что прошлый год перевернул мир вверх ногами и таинственные существа, раньше упоминавшиеся только в легендах, кувыркаясь, выкатились наружу. Адиту вытащила из складок серой туники кожаный мешочек и подняла его.
- Я принесла кое-что, чтобы ты лучше спала. - Она высыпала горсть зеленых листьев на ладонь, потом показала их Джулой. Колдунья кивнула. - .Я сварю их для тебя, пока мы будем разговаривать.
Ситхи, казалось, не замечала недовольных взглядов Гутрун. При помощи двух палочек Адиту вытащила из очага горячий камень, стряхнула с него пепел и бросила камень в миску с водой. Когда над миской поднялся пар, ситхи раскрошила туда листья.
- Мне сказали, что мы пробудем здесь еще один день. Это даст тебе возможность отдохнуть, Воршева.
- Я не понимаю, почему все так волнуются. Это всего-навсего ребенок. Такое часто бывает с женщинами.
- Но не все женщины носят единственного ребенка принца, - тихо сказала Мириамель, - к тому же во время войны.
Адиту растерла листья по дну миски горячим камнем, помешивая воду палочкой.
- Я уверена, что у вас с мужем родится здоровое дитя, - Мириамели эта фраза показалась неуместной в устах ситхи. Так мог бы сказать смертный весело и'вежливо. Может быть Саймон все-таки был прав?
Когда Адиту убрала камень, Воршева села, подняла все еще дымящуюся миску и сделала маленький глоток. Мириамель наблюдала за ней. Она такая прелесть! думала принцесса.
У Воршевы были огромные темные глаза, восковые веки потяжелели от усталости; ее волосы густым черным облаком спускались к плечам. Мириамель коснулась собственных стриженых кудрей и ощупала неровные края, там, где она отрезала крашеные волосы. Она не моста не чувствовать себя уродливой младшей сестрой. Перестань! сердито сказала она себе. Ты достаточно хорошенькая. Чего ты еще хочешь - что тебе нужно?!
Но было трудно не чувствовать себя дурнушкой, видя рядом дерзкую красоту Воршевы и кошачью грацию ситхи. Но Саймону я нравлюсь, она почти улыбнулась. Нравлюсь, я знаю. Настроение у нее немного испортилось. Впрочем, какое все это может иметь значение? Все равно он не может сделать то, что я должна. Кроме того, он не знает обо мне ровным счетом ничего.
Однако что-то странное было в том, что Саймон, который присягнул на верность ей - это был мучительный, но прекрасный момент - был тем же человеком, что и долговязый мальчик, с которым они вместе шли в Наглимунд. Не то чтобы в нем многое изменилось, но то, что все-таки стало другим... Он повзрослел. И дело было не только в росте и пушистой бороде - изменились глаза и осанка. Теперь она видела, что он будет красивым мужчиной - вот ух чего никак нельзя было подумать, когда они останавливались в доме Джулой. Его длинный нос и вытянутое лицо что-то приобрели за последние месяцы - черты стали правильными, чего не было раньше.
Как это сказала одна из ее нянек о другом хейхолтском мальчике? Ему надо дорасти до своего лица. Это было абсолютно верно для Саймона, и так он и делал.
И ничего удивительного, решила она. Он столько всего пережил с тех пор, как покинул Хейхолт - да он почти герой! Он сражался с драконом! Что такого сделали сир Камарис или Таллистро, что можно было бы считать большим подвигом? Правда, Саймон всячески преуменьшал значительность своей встречи с ледяным червем, хотя в то же время Мириамель видела, что ему до смерти хочется немножко похвастаться - но она же была рядом с ним, когда на них напал гигант! Она видела его храбрость. Они оба не стали убегать и прятаться, так что ей тоже не откажешь в некоторой смелости. Саймон действительно был хорошим товарищем - а теперь он стал ее защитником. Что-то в ней затрепетало, как будто мягкие крылья забились у нее в груди. Она не хотела этого, чувства никаких таких чувств - не время было для них. А скоро, может быть, вообще ни для чего уже не будет времени.
Тихий музыкальный голос Адиту вернул ее обратно в палатку, к окружавшим ее людям.
- Если ты уже сделала все, что собиралась, для Воршевы, я хотела бы, чтобы тм уделила мне несколько минут. Мне нужно поговорить с тобой.
Гутрун громоподобно хмыкнула. Мириамель решила, что этот звук предназначался для того, чтобы выразить мнение герцогини о людях, которые уходят и секретничают. Джулой пропустила мимо ушей ее бессловесное замечание и кивнула.
- Что ей теперь нужно, так это сон или немного тишины. - Она повернулась к Гутрун: - Я загляну к ней попозже.
- Как вам угодно, - сказал герцоганя. Колдунья кивнула Воршеве и Мириамели, прежде чем вслед за Адиту выйти из палатки. Жена принца, снова откинувшаяся на подушки, приподняла руку в прощальном жесте. Глаза ее были почти закрыты; казалось, она уже засыпала.
В палатке на некоторое время воцарилось молчание. Гутрун шила и тихо мурлыкала себе под нос что-то без слов и мотива, не прекращая петь даже тогда, когда подносила шитье к огню, чтобы лучше рассмотреть шов. Наконец Мириамель встала.
- Воршева устала. Я тоже пойду. - Она наклонилась и взяла руку женщины. Та открыла глаза; потребовалось несколько мгновений, чтобы ей удалось сфокусировать взгляд. - Спокойной ночи. Я уверена, что у тебя будет замечательный ребеночек, и ты и дядя Джошуа сможете гордиться им.
- Спасибо, - Воршева улыбнулась и снова опустила длинные ресницы.
- Доброй ночи, тетушка Гутрун, - сказала Мириамель. - Я рада, что вы оказались здесь, когда я вернулась с юга. Мне очень не хватало вас. - Она поцеловала теплую щеку герцогини, потом деликатно освободилась из материнских объятий Гутрун и выскользнула наружу.
- Я уже много лет не слышала, чтобы она меня так называла, - услышала принцесса удивленный голос герцогини. Воршева что-то сонно пробормотала. Бедная девочка выглядит такой тихой и грустной в последнее время, - продолжала Гутрун, - но, с другой стороны, это так понятно...
Удаляясь по мокрой траве, Мириамель уже не слышала, что собиралась еще сказать герцогиня.
Адиту и Джулой шли вдоль журчащего Стефлода. Луну закрывали облака, но в некоторых местах мерцали звезды. С востока дул мягкий ветер, неся с собой запах травы и мокрых камней.
- То, что ты говоришь, очень странно, Адиту, - колдунья и ситхи странно выглядели вместе - летящая походка бессмертной, старающейся подстроиться под широкие шага Джулой. - Но я не думаю, что в этом есть какая-то опасность.
- А я и не говорю, что она есть, просто следует подумать об этом, раздался шелестящий смех ситхи. - Но подумать только, что я могла так запутаться в делах смертных! Мамин брат Кендарайо'аро смолол бы собственные зубы!
- Эти дела смертных и ваши семейные дела, по крайней мере отчасти, сказала Джулой, как нечто само собой разумеющееся. - Иначе бы тебя не было здесь.
- Знаю, - согласилась Адиту. - Но многие зидайя постарались бы найти другую причину для того, что мы делаем. Что угодно, позволяющее забыть о смертных и их заботах. - Она наклонилась и сорвала несколько травинок, потом поднесла их к носу и чихнула. - Трава здесь не похожа на ту, что растет в лесу и даже на Сесуадре. Она... моложе. В ней нет такой жизненной силы, но зато она сладкая. - Ситхи уронила на землю сорванные стебельки. - Но я отвлеклась. Джулой, в Камарисе нет никакого вреда, кроме того, что может быть опасно для него самого. Но странно, что он держит в тайне свое прошлое. И еще более странно, потому что он может знать многое, что помогло бы его народу в этой великой борьбе.
- Камарис не позволит торопить себя. Если он и раскроет свои секреты, то это будет только тогда, когда ему самому захочется, это ясно. Мы все уже говорили с ним. - Она засунула руки в карманы своей тяжелой куртки. - И все-таки я не могу сдержать любопытства. Ты уверена?
- Нет, - задумчиво сказала Адиту, - не уверена. Но странная вещь, которую рассказал Джирики, уже давно не дает мне покоя. Оба мы - и он, и я - думали, что Сеоман - первый смертный, побывавший в Джао э-Тинукай. И конечно, так же думали мои отец и мать. Но Джирики сказал мне, что Амерасу, при встрече с Сеоманом, говорила, что он был не первым. Я много думала об этом. Первая Праматерь знала историю Рожденных в Саду лучше, чем кто бы то ни было - может быть даже лучше, чем серебряноликая Утук'ку, много размышлявшая над прошлым, но не сделавшая эти размышления настоящим искусством, как Амерасу.
- Но я все еще не понимаю, почему ты думаешь, что Камарис мог быть первым.
- Вначале это было только ощущение, - Адиту повернулась и побрела вниз по берегу, к тихо поющей реке, - что-то в том, как он смотрел на меня еще до того, как разум вернулся к нему. Я несколько раз ловила его взгляд, когда он не думал, что я на него смотрю. Потом, снова обретя разум, он продолжал наблюдать за мной - не исподтишка, а так, словно вспоминал что-то болезненное.
- Это могло значить все, что угодно - может быть, ты показалась ему похожей на кого-нибудь, кого он знал, - нахмурилась Джулой. - А может быть ему просто было стыдно за то, как его друг, король Джон, преследовал ваш народ.
- Джон преследовал зидайя в основном до того, как Камарис появился при дворе, судя по тому, что мне говорил архивариус Стренгьярд, - ответила Адиту. - Не смотри на меня так, - засмеялась она. - Я интересуюсь многими вещами, а мы. Дети Рассвета, никогда не боялись учиться или задавать вопросы - хотя оба эти слова у нас не употребляются.
- И все-таки могла быть масса причин, по которым он мог бы смотреть на тебя. Ты не такое уж обычное зрелище, Адиту но-Са'Онсерей, во всяком случае для смертного.
- Верно. Но тут нечто большее. Как-то ночью, до того, как к нему вернулся разум, я гуляла возле Обсерватории, как вы ее называете - и увидела, что он медленно идет мне навстречу. Я кивнула, но он казался погруженным в свой призрачный мир. Я пела песню - очень старую песню о Джина-Т'сеней, любимую песню Амерасу, - и, проходя мимо Камариса, заметила, что его губы двигаются. Она остановилась и присела на корточки на берету. Даже в темноте ее глаза сверкали, как янтарные угли. - Он беззвучно шептал слова той же песни.
- Ты уверена?