Харлин пожал плечами:
— Мне никогда не приходилось отвечать за то, что рассказывали вабоны на ночь своим внукам и внучкам. Признаться, я тоже про горы никаких сказок не знаю, а видел их, как, наверное, и все мы, разве что далеко за Бехемой. Однако, если ты не против, я продолжу, поскольку сгоревшие рукописи к моему рассказу отношения не имеют.
— Но, вита Харлин, вы же сказали…
— До этого я все никак не доберусь. Имей терпение дослушать до конца, маго. Первым делом я взялся за те свитки, которые были лишь отчасти подпорчены пожаром. Таковых оказалось большинство. Я распределил их между остальными писарями, и мы принялись за работу. Мне тогда достался вот этот самый свиток, который сейчас лежит перед вами, только оригинал его был изрядно опален по одному краю, а местами смола растопила чернила, и слова смазались. Я не сразу понял, с чем имею дело. Ведь это была третья часть рукописи о происхождении вабонов и первая, в которой упоминался Дули как наш родоначальник. — Харлин поднял руку, заметив, что оба слушателя вот-вот засыплют его вопросами.
— Если никто из вас никуда по-прежнему не торопится, я расскажу все по порядку. Раз уж начал говорить, не прерывайте по пустякам. Мне и так не слишком-то легко вспоминать эти не самые приятные события моей никчемной жизни, но почему-то я думаю, что настало время поделиться правдой с теми, кому я доверяю и кто едва ли обратит ее против меня. Правда, я уже слишком стар, чтобы бояться новых преследований, а тем более смерти. Было бы кому завещать мое хранилище. И моего филина. — Он улыбнулся и продолжал: — Рукопись называется «Сид’э», «Река времени», как правильно сообразил Хейзит. Надо сказать, что исстари за ее пополнение отвечает старший писарь замка. Только он ведет летопись основных событий, происходящих с вабонами и потомками рода Дули. Мой предшественник, вита Фланн, говорил, что существует поверье, по которому ни один старший писарь не должен заглядывать в более ранние свитки летописи, соблюдая правило реки: в одну и ту же воду нельзя войти дважды. Все мы должны были писать дальше о том, что знаем и что видим, и не возвращаться вспять, чтобы лишнее знание не мешало нам воспринимать происходящее вокруг так, как есть. И вот после пожара у меня в руках оказался свиток, не имевший даже названия. О том, что это одна из ранних частей «Сид’э», я догадался, лишь когда погрузился в чтение, точнее, переписывание. Первые летописцы не утруждали себя присвоением свиткам названий. Еще бы, они не могли знать, что начинают труд, который будет продолжаться из поколения в поколение! Лишь в самом конце рукописи я впоследствии обнаружил более позднюю приписку, сделанную, вероятно, вита Фланном, и почти размытую смолой. Она гласила: «Тут и заканчивается третья волна Сид’э».
Харлин поднял нижний край свитка с пола и продемонстрировал эту надпись, аккуратно выведенную теперь уже его собственной рукой.
— Но ведь вы же сказали, — не сдержался Хейзит, — что никто из ваших предшественников на посту старшего писаря не имел права нарушать поверье и заглядывать в то, о чем писалось в «Сид’э» до него!
— Да, это так, однако я думаю, что первым этот запрет нарушил сам Фланн. Хотя утверждать наверняка не берусь. Просто я очень хорошо помню, как он имел привычку называть отдельные свитки «Сид’э» «волнами».
— Кажется, я понимаю, что вы сделали дальше, — заговорил Фейли. Ему приходилось слышать о том пожаре, но он не знал всех подробностей. — Вы забрали у своих помощников все остальные части.
— А что мне оставалось делать? Они ведь не были посвящены в секреты старших писарей и привыкли исполнять то, что им велели. За это им неплохо платили и не требовали, чтобы они с утра до ночи махали мечами на ристалище. Тем из них, у кого обнаружились недостающие свитки «Сид’э», я сказал, что есть более важные рукописи, требующие незамедлительного восстановления. Признаюсь, я поддался этому искушению с легкостью, которой не ожидал от себя. Мне внезапно захотелось узнать то, о чем многие вабоны даже не догадывались. Мы ведь все считаем, что неплохо знаем нашу историю по песням сказителей и легендам, в которых сказка перемешана с реальностью. В моих же руках оказался первоисточник, хроника, изложенная сухим языком свидетелей описываемых событий. Вот, взгляните сами, что я имею в виду. — Он ловко переложил свиток так, чтобы всем была видна его середина, и стал водить по нему пальцем, читая вслух: — «Спустя две луны после отбытия Дули, Эриген взвалил на плечо свой лук и отправился по следам Руари». Что скажете?
— Действительно, суховато звучит, — согласился Фейли, для верности заглядывая через плечо, будто затем, чтобы лично убедиться в правильности прочтения.
— И вообще довольно странно, — добавил Хейзит.
— Ну-ка, ну-ка! — повернул к нему раскрасневшееся от возбуждения лицо Харлин. — Что еще необычного ты тут заметил?
— Просто мне всегда раньше казалось, что в тот последний поход, во время которого Дули погиб на Мертвом болоте, они с Эригеном отправились вместе. Да и не вдвоем, а с отрядом лучших виггеров. Почему вы улыбаетесь? Разве не так?
Харлин сиял и не скрывал этого. Похлопав Хейзита по руке, он сказал:
— Фейли был прав, когда говорил, что тебе в наблюдательности не откажешь. — Хейзит не помнил, чтобы арбалетчик когда-нибудь хвалил его за это качество, а тем более — в присутствии старика, но промолчал, слушая дальше. — Но ты не заметил еще более странную на первый взгляд вещь, делающую этот рассказ совершенно не похожим на привычные нам сказки. Что такое «спустя две луны», как ты считаешь?
— Через два дня?
— Сначала я тоже так думал. Но потом пришел к выводу, что раньше время измерялось не просто лунами, а полными лунами. Ведь из полной луны довольно скоро получается серп, который никто луной не назовет. И если я прав, а на мою правоту указывают многие другие места в тексте, то между отъездом из замка этих двух героев прошло не меньше пятидесяти дней, а то и больше. Согласитесь, за это время с Дули могло произойти многое, о чем Эриген, которого теперь обвиняют в предательстве, даже не предполагал.
— Но ведь это меняет всю историю! — воскликнул Хейзит, воспринимая услышанное как настоящее откровение и переглядываясь с внешне невозмутимым Фейли.
— История, к сожалению, уже изменена, — вздохнул Харлин. — История, которую по заказу Гера Однорукого, а теперь и Ракли, правит своей уверенной рукой старший писарь Скелли. Перед вами единственный свиток, где она изложена такой, какой прочел ее я, без пропусков и вставок. И если кто-нибудь, кто сменит Скелли на его посту, заглянет в восстановленные после того злосчастного пожара рукописи, в этом самом месте он узнает, что Эриген отправился в поход вместе с Дули и что в решительный момент он повел себя как последний предатель и обрек великого друга на бесславную смерть. Разве не эту легенду рассказывают вабоны уже сегодня, хотя прошло не так уж много зим? Правда, этот пример не самый удачный, именно такое толкование я тоже знал еще с детства, поскольку оно лучше всего устраивало род Ракли. Но, когда нужда заставила взяться за старые свитки, они воспользовались ею, чтобы исправить все лишнее. И я оказался всего лишь тем, кто обнаружил весь этот обман.
— И вы им не помешали? — Хейзит сел прямо на пол и водил отсутствующим взглядом по ячейкам.
— Помешал, — усмехнулся писарь. — Результат этого ты видишь перед собой. В то время я был наивен и многое недооценивал. А папаша Ракли оказался прозорлив и спохватился почти вовремя. Сам он писать и читать не умел за ненадобностью, но насчет меня и моей молчаливой работы у него закрались кое-какие подозрения. Почему-то его выбор пал на Скелли. Вероятно, он решил, что парень несмышлен и безобиден настолько, чтобы выведать правду и при этом ничего толком не понять. Без моего ведома они вдвоем прошли в хранилище и стали разбираться что к чему. Я так и представляю себе эту картину: старый Гер возвышается на стуле старшего писаря, а Скелли, устроившись у него в ногах, звонко читает ему плоды моих бессонных ночей. Например, о том, что у Дули, в отличие от общеизвестной легенды, была не одна, а целых две жены: Рианнон, от которой и берет начало род Ракли, и Лиадран, у которой от него тоже успел родиться сын.
— Но ведь Лиадран была сестрой Дули! — не сдержал удивленного восклицания молчавший до сих пор Фейли.
— Да, но только по той версии, которую передают из уст в уста и которая теперь красуется на видном месте в хранилище замка. А на самом деле его младшая сестра умерла в детстве, о чем мы узнаем, когда сегодня читаем про то, как Дули оплакивает ни с того ни с сего попавшую под копыта его Руари маленькую девочку. Переписывая историю по заданию Гера и Ракли, Скелли поступил хитро, сохранив основной ход событий, но изменив их порядок или суть. Так родная сестра гибнет по его вине, но в облике никому не известной девочки-простушки, а законная жена превращается в не менее законную сестру и тем самым ее потомки уже не считаются потомками Дули.
— А если они живы? — Хейзит пытался осознать то, о чем говорил старик.
— Кто живы?
— Ну ее потомки. Разве тогда у Ракли не появятся противники, которые имели бы право оспорить его главенство над вабонами?
— Мне нравится, что ты все схватываешь на лету, — рассмеялся Харлин, хотя ничего веселого в их разговоре Хейзит не видел. — Попал в самую точку!
— Что вы имеете в виду?
— Потомки Лиадран живы и по сей день. Только сами они об этом не догадываются. Потому что их родословная изменена той же рукой, что переписала нашу историю, и повторяет лишь изустные предания, никогда не соответствовавшие действительности.
— Но кто они?
— Я не знаю.
— То есть? — опешил Хейзит.
— Очень просто. Вот Фейли уже понимает, к чему я клоню. С одной стороны, существуют потомки Лиадран как сестры Дули. Ведь по легенде, как мы знаем, она незадолго до своей безвременной кончины сочеталась браком с Рилохом, приставленным Дули охранять его малых детей в замке на время ставшего роковым похода. От него, как считается, берет свое начало род Тивана, командующего мергами.
— Норлан? — поразился Хейзит.
— Что? Ну да, его сын, он самый. Странно, что ты с ним знаком.
— Просто виделись тут как-то в таверне. А кто еще?
— Так получилось, что маленькой девочке, затоптанной конем Дули, молва приписывает брата, а это уже само по себе наводит на размышления: с чего совершенно незначительной фигуре повествования, прославившейся лишь тем, что омрачила расставание Дули с семьей, уделять столько внимания, чтобы придумывать какого-то брата. Удалившись на покой и получив незаслуженную возможность более подробно изучать переписанные мною свитки, я пришел к выводу, что в роли ее брата в «Сид’э» выступает еще один герой наших сказаний — тот самый Оган, благодаря усилиям которого в Пограничье была построена первая застава.
— И предок Эдлоха, руководившего возведением замковых стен? — догадался Хейзит.
— Не сомневаюсь, что отец рассказывал тебе про него, — кивнул Харлин. — Да, именно он. Таким образом, в Вайла’туне живет два семейства эделей, одно из которых ничуть не менее родовито, чем семейство Ракли.
Собеседники смотрели на него так, будто впервые увидели и теперь пытаются понять, кто этот ехидно улыбающийся старичок, что раскачивается на табурете.
— А кто-нибудь кроме вас, вита Харлин, об этом догадывается? — Фейли обиделся из-за того, что услышал столь вопиющие подробности только сейчас, вместе с подмастерьем, даже не посвященным в долгую предысторию их с писарем тайных отношений.
— Не просто догадывается, а знает наверняка. Знает Ракли. Возможно, и Локлан. Разумеется, Скелли.
— А Тиван? А Эдлох? — начал было Хейзит.
— Не смеши меня, маго! При том мастерстве, с которым в наши дни многочисленные смерти маскируются под несчастные случаи, любой из них был бы уже покойником. На свое счастье, они никогда не видели оригинала «Сид’э» и честно верят тому, что говорят не менее узколобые проповедники культов Рилоха и Огана. А я буду последним человеком, который станет их разубеждать. Надеюсь, что и вы умеете держать языки за зубами.
И тот и другой живы, пока пребывают в неведении. Но и Ракли может не опасаться их праведного негодования за чудовищный обман и претензий на замок. Представь, что начнется, если написанное в этих безобидных свитках, оригиналы которых давно сгорели в руках того, кто был призван их беречь, станет известно в Вайла’туне.
Хейзит представил и не получил ни малейшего удовольствия.
— Вита Харлин, — сказал он, подумав еще некоторое время, будто воцарившееся молчание тому способствовало, — а мой отец? Это тоже не было несчастным случаем?
Писарь грустно посмотрел на застывшего в ожидании ответа юношу и пожал плечами.