Уже окончательно рассвело, и стала видна вся округа.
Локлан опустился на лавку и с наслаждением вытянул ноги. Ходить в доспехах, пусть даже легких, целый день — непростая задача. Но отец отдал распоряжение, и его нельзя ослушаться. Ракли, как всегда, прав: подчиненным, как детям, нужны не твои слова, а твой живой пример. Вот и приходится теперь носить на себе весь этот груз доспехов на случай внезапной тревоги, вместо того чтобы, как прежде, совать по утрам голову в просторную рубаху и целый день не знать забот. Хорошо еще, что прошло жаркое лето, а не то Локлану пришлось бы затевать мятеж.
Он с детства любил холод и, в отличие от большинства соплеменников, предпочитал засушливому лету морозные зимы.
Здесь, на смотровой площадке, продуваемой ветром даже в самый знойный день, он чувствовал себя свободным от всех условностей этого странно устроенного мира и находил столь необходимый мир с собой.
Мир с собой! Это именно то, чего не хватало его отцу. Ракли был прекрасным, храбрым виггером и умелым правителем, достаточно жестоким и достаточно справедливым, чтобы вот уже сколько зим вести за собой вабонов, среди которых, как по собственному опыту знал Локлан, далеко не все были довольны существующим положением дел. Прежде было достаточно вести родословную от какого-нибудь героя, чтобы на твои права никто не посмел покуситься. Теперь же даже имя Дули не могло остановить всяких болтливых пройдох, распускавших слухи об обмане, царящем в замке, и о некоем неправедном пути, которым Ракли, а значит, и он, Локлан, пришли к власти. Правда, ему было еще мало зим, когда отцу удалось подавить мятеж, вспыхнувший из-за каких-то поддельных свитков, причем подавить так ловко, что в Большом Вайла’туне о нем не узнали вовсе, а обитатели Малого были настолько запуганы последовавшими за ним ответными действиями Ракли, что постарались про все забыть.
Локлан понимал, что отцу приходится сражаться на два фронта: один был очевиден всем и заключал в себе угрозу нападения на мирную жизнь вабонов извне, точнее, из Пограничья; другой давал немало пищи для сомнений, но почему-то представлялся Ракли более важным, нежели первый. Локлан никогда не вступал с отцом по этому поводу в споры, однако никак не мог понять, почему война с шеважа все меньше занимает его, тогда как долгое уединение в своих покоях с какими-то подозрительными людьми, беспрепятственно проникающими в замок, стало чуть ли не ежедневным. Однажды Локлан ради интереса даже выследил одного такого непрошеного гостя и, когда тот скрылся за дверьми Тронной залы, поинтересовался у охранника, какие ему были предъявлены верительные грамоты. Тот замялся и начал нести полную чушь насчет некоего распоряжения Скелли.
С каких это пор писарь, пусть даже главный, отдает распоряжения охране, да еще такие, о которых неизвестно Локлану? Он попытался рассеять свои сомнения в разговоре с отцом, но запутался еще больше, поскольку услышал весьма грубую отповедь, смысл которой сводился к тому, что каждый должен заниматься только своим делом. Выяснять же правду непосредственно у Скелли, этого довольно мерзкого старичка с длинными жиденькими патлами и не сходящей с морщинистого лица улыбкой, больше смахивающей на оскал трупа, Локлану совершенно не хотелось. Он предпочитал если уж и общаться с ним, то через посредство Олака, которому, похоже, было все равно, с кем разговаривать, будь то Скелли, Ракли или последний из слуг, лишь бы исполнить поручение молодого хозяина, за что Локлан его особенно ценил. Однако даже Олак не сумел пролить свет на происходящее в замке. Иногда, правда, Локлану казалось, что верный слуга знает больше, чем говорит, однако доказательств у него не было. Да и вникать во все эти перипетии закулисной жизни замка Локлан искренне считал ниже своего достоинства как потомка великого Дули. Который погиб из-за своей беспечной отваги, но зато не разменивался по пустякам, был прямодушен и не заметил предательства своего близкого друга Эригена. Конечно, Локлан не считал это проявлением мудрости, однако немногие герои удостоились посмертного культа за свою сообразительность. Еще Роджес, наставник его младшего брата, говаривал, что «много ума мешает подвигу». Чтобы остаться в истории, требовалось действие, известное и понятное большинству. В противном случае твое имя могло быть вписано в хроники Вайла’туна, но становилось известным лишь узкому кругу писарей да Ракли, который потом выискивал твоих потомков и присваивал им титул эдельбурна.
Хотя, быть может, все происходило совсем наоборот, и имена великих предков вписывались в летописи теми, кто был в состоянии расстаться с увесистым кошелем, а за это приобрести столь недоступную в мирное время славу. В этом проявлялось еще одно качество отца, смущавшее Локлана, пожалуй, еще сильнее, чем любовь к тайным заговорам и склокам: скаредность. Ракли терпеть не мог тратить накопленные деньги и самолично вел учет всем расходам и доходам, следя, чтобы первые не превышали вторых. Тратить же с каждой зимой приходилось все больше: хотя бы на поддержание застав и растущего гарнизона замка, от чего Ракли никак не мог отказаться перед лицом как внутренних, мнимых, так и внешних, все более настойчиво заявляющих о себе врагов. Причем Ракли с непонятной настойчивостью оставлял это бремя расходов за собой. Локлан очень хорошо помнил недавнее заседание большого совета в Тронной зале, на котором Тиван, командующий конной гвардией и мудрый стратег, сам предложил остроумный ход, при котором содержание гарнизона перекладывалось с казны замка на расплодившихся по Вайла’туну эделей. Конечно, он не употреблял таких слов вслух, однако мысль его была воспринята Ракли неоднозначно, если не сказать в гневе отвергнута. В отличие от молча слушавшего Локлана, он понял ее как подрыв целостности обороны замка и чуть было не обвинил Тивана в заговоре. Тогда как, на взгляд Локлана, помощник предлагал Ракли тонкий ход, решавший сразу несколько задач: рост казны, занятость эделей нужным всем делом, подвижность гарнизона, сегодня по большей части скованного стенами замка, и, наконец, приток в ряды эльгяр свежих сил, что пока тормозится опять-таки нежеланием Ракли тратиться на новобранцев.
Интересно, что большинство членов совета, разумеется, поддержали мнение Ракли. Они как будто даже не поняли и уж тем более не оценили, что Тиван, выдвигая такое смелое предложение, вольно или невольно подрубал сук, на котором сидел. Ведь в конечном итоге командовал гарнизоном именно он. И чем меньше в его непосредственном подчинении будет виггеров, тем слабее окажется его собственное положение в глазах тех же эделей, многие из которых входили в большой совет. Тогда Локлан приписал странность происходящего противоречивому характеру отца и трусливой нерешительности его советников, однако чем больше он думал, тем отчетливее понимал, что за всем этим должен скрываться далеко идущий замысел. Какой и кому он принадлежит — отцу, советникам или Тивану — Локлан определить не мог. Ясно было одно — не только в Торлоне, не только в Вайла’туне, но и в Меген’торе грядут серьезные перемены.
Он очнулся от рези в спине и яркого света солнца, уже всплывшего над зеленым ковром Пограничья. Вероятно, путаные размышления навеяли на него сон, и он не заметил, как задремал в неудобной позе.
Поодаль стоял Олак, делавший вид, будто не замечает пробуждения хозяина, и дожидавшийся, пока его окликнут.
— Что стряслось, Олак? — Локлан встал на ноги и потер ноющую спину. Ветер почти стих, так и не нагнав облаков. День обещал быть теплым. — Или ты пришел пожелать мне доброго утра?
— Ничего не стряслось, хелет. Если не считать того, что кто-то ломится в дверь изнутри вашей спальни, а, кроме того, в замок снова пожаловал тот юноша, которому вы давали верительную грамоту. Кажется, Хейзит его зовут.
Локлан усмехнулся:
— Так с чего ты бы посоветовал мне начать?
— Гость ждет недавно, а дверь вам ломают уже давно. Я бы начал с покоев.
— Что ж, пожалуй, я так и поступлю. — Локлан подмигнул уже успевшему отвернуться от него Олаку и почесал затылок. — Знаешь что, проводи-ка Хейзита в Тронную залу и пусть подождет меня там. Хотя, нет, лучше я сам пойду поздороваюсь с ним. А потом мы с тобой вместе разберемся с девушкой.
У Олака вытянулось от недоумения лицо, однако он промолчал и пошел следом за Локланом.
Оказалось, что Хейзита в башню не пустили, и он терпеливо ждет в тени кедров посреди площади. Рядом с ним лежал неприглядного вида мешок с наспех сделанными разноцветными заплатами.
При виде Локлана Хейзит поспешно поднялся с земли, на которой сидел, прислонившись спиной к мешку, и неуклюже изобразил жест приветствия. По взъерошенной шевелюре и красным глазам было заметно, что ночь он тоже провел без сна.
— Я выполнил то, что обещал, — негромко сказал он, подозрительно косясь на Олака.
— Очень хорошо. Показывай.
Хейзит замялся.
Локлан выжидал, пряча улыбку.
— Ты не доверяешь мне?
— Доверяю. — Юный строитель потупился. — Но я бы хотел, чтобы мое новшество увидел и ваш отец.
Олак выразительно фыркнул, однако Локлан только пожал плечами:
— Ладно, раз ты на этом настаиваешь, пусть так и будет. Тебе помочь?
— Нет, я уж как-нибудь сам. — Хейзит взвалил мешок себе на плечо. — Мне не тяжело.
Действительно, слишком легко, если там лежали камни, о чем свидетельствовали торчащие из мешка острые углы, грозившие прорвать ветхую ткань.
— Единственная сложность в том, — заметил Олак, — что вашего отца нет в замке. Я не успел вам сказать, что он еще на рассвете велел седлать коня и отправился на охоту.
— Что за чудачества! — не сдержался Локлан. — Какая теперь охота!
— Он так сказал, — пояснил Олак, как бы давая понять, что в конечном счете слова Ракли каждый волен истолковывать по-своему.
— Не думаю, что это надолго. — Локлан похлопал Хейзита по мешку. — Пойдем пока позавтракаем, а там, глядишь, он и возвратится. Если, конечно, ты не передумаешь и не покажешь свое, как ты выразился, «новшество» мне. Но и тогда я бы не стал забывать про завтрак.
— И про дверь, — загадочно напомнил Олак.
Локлан ничего не ответил. Приход Хейзита позабавил его. Он давно симпатизировал этому юному каменщику, одаренному пытливым умом и определенной храбростью. Во всяком случае, Локлан знавал немало храбрых в бою виггеров, которые бы никогда не отважились вести себя настолько независимо и естественно в присутствии Ракли, как делал Хейзит во время их последней встречи. По всему было видно, что парень точно знает, чего хочет, а хочет то, что может. Тоже немаловажное качество. Многие из особо приближенных к Ракли людей не могли и половины того, за что брались. С некоторых пор их становилось все больше.
Теперь они шли бок о бок по лестнице башни, и Локлан невольно пытался понять, что же такое интересное придумал его молчаливый спутник. Судя по виду, он приволок сюда груду камней и собирается ими похвастаться. Вероятно, он умудрился набрести на их залежи и теперь помышляет о том, чтобы превратить свою находку в звонкие силфуры. Однако даже дюжина подобных мешков не решит судьбу вабонов. Ведь не зря же в последний раз они разговаривали о невиданном по своему размаху замысле: сделать каменными не только все заставы, но и дома обитателей Вайла’туна. Разумеется, тех, кому хватит для этого средств. Да только где взять на все это столько материала? Если Хейзит и нашел место для новой каменоломни, едва ли оно достаточно большое, чтобы удовлетворить всех желающих. Иначе его давным-давно бы обнаружили. За три прошедшие зимы Ракли дважды отправлял опытных каменщиков вдоль Бехемы в одном и другом направлении на поиски камней. Те, что пошли вверх по течению, вернулись ни с чем. Те, что пошли вниз, не вернулись вообще. Очевидно, они осмелились дойти до того места, где лес Пограничья подступал к самому берегу, и пали легкой добычей тамошних шеважа. Вместе с каменщиками сгинули и два десятка мергов, сопровождавших их на всем пути.
Обычно Локлан завтракал у себя в покоях, но сейчас по понятным причинам об этом не могло быть и речи.
— Олак, пока мы с Хейзитом будем на кухне, сходи к Фреде и скажи ей, чтобы она подыскала нескольких служанок покрепче. Пусть они подождут меня возле дверей моей спальни, только не пытаются туда войти, что бы ни происходило. Похоже, я допустил ошибку, недостаточно прочно связав эту девчонку, так что нам придется применить к ней силу. Думаю, лучше всего для этого подойдут прачки. У них железные руки.
— Мне тоже там вас дожидаться?
— Нет, пусть это тебя не касается, — как можно мягче ответил Локлан, представив себе зрелище, которое ждет их за дверью. — Я бы попросил тебя разведать, когда возвратится отец, и по возможности его поторопить. Не говори про нашего гостя. Скажи только, что я волнуюсь, имея в виду последние события.
— Кстати, вы слышали о том, что сегодня ночью в Малом Вайла’туне был пожар? — покосился на закашлявшегося Хейзита Олак. — Чей-то дом сгорел дотла. К счастью, соседи не пострадали.
— Дурные новости, — поморщился Локлан и продолжил, обращаясь к спутнику: — Похоже, твои новшества как никогда кстати. Если только мы сможем добыть необходимое количество. Олак, поторопи отца, сказав ему о пожаре.
— Сомневаюсь, что он о нем еще не знает.
Локлан не стал уточнять при посторонних, что имеет в виду Олак. Ему ли не знать, как надежно работают тайные осведомители отца, разосланные по всем уголкам Торлона. Иногда у Локлана даже возникало ощущение, что некоторые из них сумели втереться в доверие к шеважа и теперь скитаются по Пограничью вместе с ними. Правда, это не помешало Ракли оказаться застигнутым врасплох известием о гибели целой заставы. Теперь еще этот пожар под самым носом…
Олак незаметно ушел, а они продолжили свой путь, через коридор и далее вниз, по витой лестнице, на кухню.
Хейзит есть не хотел. Утром, пока Велла штопала мешок, мать накормила его до отвала и еще дала в дорогу несколько булок, тепло которых он до сих пор ощущал за пазухой. Но отказываться от приглашения самого Локлана да еще в такой ответственный день он посчитал легкомысленным. От того, как все пройдет, зависело не только благополучие вабонов, скромно думал он, но и его собственное. Мать не зря выбрала далеко не самый новый из целой кипы хозяйственных мешков. Пусть уж лучше Хейзит производит впечатление вынужденного быть бережливым хозяина. Показать свой достаток он всегда успеет. Жалость — оно, конечно, не самое приятное из вызываемых чувств, однако выступать в роли просителя, обсуждающего цены и условия сделки, сподручнее с залатанным мешком и взъерошенными волосами, нежели свежим, чистым и дышащим богатством. Хейзит не мог с ней не согласиться. Они заранее, еще на рассвете, обсудили с ней, как вести беседу, на чем настаивать, где при необходимости уступить, а главное — за что бороться. Хейзит лишний раз убедился в том, что Гверна не только умеет считать деньги, но и разбирается в человеческой натуре. Правда, теперь выяснялось, что ему придется действовать по обстановке, поскольку один из предполагавшихся собеседников отсутствовал. Зато он знал, с какой цены следует начать разговор и ниже какой он не имеет права опускаться. Знай об этом Ротрам, наверняка похвалил бы его как достойного ученика.
Однако упоминание о ночном пожаре и какой-то «недостаточно прочно связанной девчонке» сбили его с мысли и заставили лишний раз вспомнить, где он оказался. Прозрачный намек на ищеек Ракли и на его осведомленность относительно последних трагических событий укрепили Хейзита в невеселой уверенности, что он добровольно входит в логово дикого зверя, а позади него вот-вот захлопнется неприступная решетка. Единственная надежда оставалась на расположение к нему Локлана, в чем тот пока что не позволял усомниться, и на заинтересованность Ракли в выгодном предприятии.
Кухня встретила их громыханием сковородок, перебранкой поваров и запахами торопливой готовки: запаздывал завтрак для второй гарнизонной смены. Появление Локлана, к удивлению Хейзита, осталось незамеченным, если не считать нескольких поспешных поклонов да нарочито громких окриков зазевавшимся слугам. Все были при деле, и все хотели казаться еще более занятыми в присутствии сына своего самого главного господина. Который только кивал да улыбался, подталкивая спутника вперед.