— Бёрри, мой мальчик, еще солнце не село, а ты уже утомился? Не узнаю, не узнаю! И друг твой, по виду крепкий молодец, сидит с пустым кубком и разглядывает потолок — да это позор для «Старого Лиса»! Как тебя зовут, сынок? — спросил он у Конана, придвигая к себе кувшин.
— Мое имя — Конан, отец! И прости, что смотрел не на то, на что надо! Значит, действительно, мы с Бёрри слишком увлеклись барашком, а слишком сытная еда всегда заставляет почему-то смотреть на потолок, а не на девочек! Позволь, я наполню кубки!
— Нет, парень, теперь моя очередь наливать вино. Ты прав, барашка нужно есть, не забывая надолго о кубке. Я вижу, ты понимаешь толк в хорошем угощении! Бёрри, где ты подхватил такого славного парня? С ним приятно и поговорить, и выпить!
— А когда это я, старый плут, приводил к тебе плохих гостей? Вспомни, в прошлом году с кем я пришел? Забыл, правда, как зовут, но ведь тоже был парень хоть куда! Хотя на третий день чуть не сломал мою эрту, когда сам вздумал петь, но ведь не всякому дано… Зато пил он знатно!
— Я впервые в Мэноре и очень рад, что попал в твою харчевню, на твой постоялый двор! Выпьем, хозяин, чтобы он процветал и чтобы всякие герцоги — кстати, ты расскажешь мне о короне над входом? — да, и чтоб всякие герцоги почаще выходили из своих дворцов и захаживали сюда!
— Ну, Бёрри, что за молодец этот Конан! Как сказал-то — «… чтоб почаще захаживали!» Самую суть понял, еще ничего не зная! Ведь ты ему не говорил?
— Нет, Лис, не говорил, только ты можешь рассказать эту историю как следует, и вон он как ждет, посмотри, даже глаза загорелись! Нет, пожалуй, нам нужен еще кувшинчик! Эй, красавица, быстренько неси кувшин — или лучше сразу два! Здесь скоро начнется засуха!
— Да, так вот, значит, герцог… Ну, сначала за его здоровье! — И хозяин осушил кубок.
Конан и Бёрри немедленно последовали его примеру.
— Это случилось давно, лет пятнадцать тому назад, когда еще заправлял здесь мой батюшка, отстроивший этот постоялый двор. Я тогда был довольно молод — мне и пятидесяти еще не исполнилось — и ходил в первых задирах и гуляках в Мэноре. Батюшка, помню, даже тревожился, что мне проломят лихую голову в какой-нибудь стычке и останется он без наследника. Все грозил мне дубиной и наказывал быть осторожнее… Ну, с годами я, конечно, остепенился, да речь сейчас не об этом…
Однажды, когда мне не удалось улизнуть из харчевни и пришлось помогать служанкам разносить вино, зашел к нам и остановился у порога бедно одетый юноша. На него никто и не посмотрел, кроме меня — а я вдруг остановился с кувшином, как вкопанный, и забыл, куда бежал. Ну, когда батюшка подтолкнул меня коленом пониже спины — тогда опомнился и отнес кувшин. А парнишка все стоит у двери, осматривается, а войти не решается.
И что вдруг меня так к нему потянуло? Ведь вроде ничего особенного — светлые волосы до плеч, серые удивленные глаза, румяные щеки, на голове — старая шляпа без пера, поношенный плащ, дырявые сапоги… И сразу видно, что в харчевнях он никогда не бывал! Встретились мы с ним глазами, и юнец, улыбнувшись, сказал: «Мне бы хотелось выпить вина… И поесть чего-нибудь — я с утра не ел… »
Другой бы просто растолкал гуляк, сел на лавку и крикнул: «Эй, кто там! Поесть и выпить!» — а этот… Я сразу почуял, что здесь что-то не так.
И вот усадил я его за этот самый столик, принес вина и жареного гуся с капустой — как сейчас помню! И стал этот мальчик есть… Ну, тут я все и понял: наверное, удрал он от богатых родителей и пошел по свету приключений искать. И добрел до первой в жизни харчевни. Так я ему тогда прямо все и выложил. И вдруг он как расхохочется! Всю его робость как ветром сдуло! Посмотрел он по сторонам, увидел, как простые люди с дичью и вином расправляются, хлопнул меня по плечу и сказал: «Ну, видно, сам Митра привел меня в эту харчевню! Ты-то, плут, мне и нужен! Сейчас выпьем еще вашей кислятины, доедим этого тощего гуся — и ты пойдешь со мной на лужок, тот, что позади вашего постоялого двора. Я желаю с тобой поговорить! Ну, это ж надо — он желает со мной поговорить! Я чуть не захлебнулся вином от смеха, но на лужок все-таки пошел: что-то в нем было такое, что заставило меня повиноваться…
Сели мы там на травке за кустом, чтобы отец мой не увидел, и юноша начал говорить, а я как раскрыл рот, так и не смог закрыть, пока он не закончил. Да, никогда не знаешь, когда боги пошлют счастье, а когда напасть… Ведь это оказался не какой-то шалопай, из тех, что с жиру бесятся, а сын самого герцога! Единственный сын, наш нынешний повелитель… Бёрри, ты слышал эту историю уже много раз, так что тебе непростительно забывать про кубки! Видишь ведь — у старика в горле пересохло, а сам сидишь и таращишься на Синту! Никуда она не денется, вся ночь у вас впереди!
Да, так на чем я остановился? Сидим мы, значит, на травке, а юноша мне рассказывает, что отец его, старый герцог, очень болен и жить ему осталось, наверное, недолго. И скоро уже ему, Оргельду, придется править герцогством. А из всяких старинных книг и легенд он узнал, что лучший правитель тот, кто не только на троне сидеть умеет, а сам доподлинно знает, что кругом творится, как простые люди живут и о чем думают… Короче, мудреный парнишка, но я его понял. «Да, — говорю, — господин герцогский сын, ты прав! На троне сидеть — тут задница нужна, а с народом ладить — это голову иметь надо!» Так мы и подружились. Сказал он, что придет назавтра, и ушел, оставив золотую монету. Это за нашего-то гуся! А когда я вернулся в харчевню, батюшка встретил меня с поленом. Ха, вот тут-то я и вспомнил, что уже не мальчик! Я сказал ему, что у меня появился богатый приятель и я буду с ним пропадать по нескольку дней. Он опять с поленом — а я ему золотой. Ну, он и отстал, а когда потом я по секрету сказал ему, что за приятель, — и вовсе растаял. «Теперь, — говорит, — я за тебя спокоен! Ты — настоящий Лис, и да хранит тебя Митра!»
Ох и неугомонным же оказался этот мальчишка, молодой наследник Оргельд! Все ему надо было знать — и про дороги, и про разбойников, и кто чем промышляет… Облазили мы с ним за год все герцогство, это вдвоем-то, без всякой стражи! Потом он надолго исчез, как вдруг — известие: старый герцог умер. Ну, думаю, прощай, друг, больше не увидимся! — Старик перевел дух и уткнулся в кубок, остужая пересохшее горло.
Бёрри подмигнул Конану, ухмыльнулся и толкнул его под столом ногой. Конан с уважением смотрел на лысого старика, когда-то учившего юного герцога уму-разуму.
— Да, мы тут с Бёрри ехали по здешним дорогам, и я все удивлялся — порядок не хуже, чем в столице. Тут нужна железная рука и хорошая голова, а не задница, как ты верно заметил! Ну, теперь-то я знаю, кто истинный благодетель этого края — мудрый Старый Лис! За это надо выпить!
— Да, много я повозился с этим юнцом, но он все хватал на лету! Вот что значит — прирожденный правитель! Выпьем, потом я сбегаю на кухню, проверю, все ли там в порядке, и опять вернусь. Бёрри, смотри, чтоб кубки не пустовали, а то я подумаю, что ты стареешь!
Хозяин встал и, подходя то к одному, то к другому столу, здоровался с гостями, хлопая кого по плечу, кого по спине огромной ручищей с рыжими волосами, а в конце концов скрылся за небольшой дверцей в противоположном конце харчевни.
— Ну, теперь его из кухни не скоро дождешься! Ладно, остальное я сам доскажу — старик не обидится!
Не забыл его молодой герцог, не забыл. Объявил, что берет его постоялый двор под свое особое покровительство, пожаловал Лису разрешение изобразить на вывеске герцогскую корону, погреба у него с тех пор ломятся от герцогского вина и дичи, а на кухне заправляет лучший ученик герцогского повара. Да и сам герцог иногда, по старой памяти, заглядывает сюда в драной шляпе, правда, за воротами его теперь ждет отряд стражников, но что делать — ему по-другому уже нельзя…
Они еще раз осушили кубки, и черноглазая Синта предложила им показать комнаты. Конан поднялся и пошел за ней, почувствовав острое желание растянуться на мягком ложе, а неугомонного Бёрри уже кто-то тащил в компанию, и он вытаскивал из-за плеча эрту.
Синта привела Конана в просторную чистую комнату с широким ложем, большим столом и парой резных стульев. На полу около ложа лежала хорошо выделанная медвежья шкура.
— Ты, красавица, принеси-ка сюда еще винца и скажи, чтоб тебя там скоро не ждали! Мы тут с тобой посидим, поболтаем о том о сем…
Девушка засмеялась, кивнула и побежала за вином. Конан не спеша снял плащ, пояс с мечом и кинжалами, сапоги. Ноги приятно щекотала густая медвежья шерсть.
А снизу, из зала, слышалось треньканье эрты и неожиданно сильный, густой баритон Рыжего Бёрри:
В этом году, как, впрочем, и всегда, летние дни накануне праздника Изобилия Митры стояли ясные и жаркие. Крестьяне радовались на редкость богатому урожаю, а горожане и ремесленники — обилию тепла и света.
Для Оргельда, молодого властителя Бергхейма, наступала самая любимая пора — приближался долгожданный праздник. В этот день нарядные горожане пестрой толпой высыпали на улицы Мэноры, собираясь на площади у храма. После торжественных обрядов и жертвоприношений сам герцог возлагал на алтарь Митры богатые дары, и тогда в городе начиналось веселье, длящееся до утра. А следующий день был днем начала Большого Турнира, любимого зрелища герцога Оргельда. К началу праздника в город стекались гости со всего герцогства, и даже из самого Бельверуса приезжали именитые рыцари, желая принять участие в знаменитом турнире. Наградой победителю служил меч с герцогским девизом, который давал право на получение особых милостей — титулов и поместий, а кроме того, великолепный конь из герцогских конюшен и полный боевой доспех из позолоченной стали удивительно тонкой работы.
Потом, после турнира, начинались бесчисленные балы, охоты, пиры и другие увеселения, которые, сменяя друг друга, продолжались, бывало, по две седьмицы.
Герцогиня Лавиния не меньше своего владетельного супруга любила эти турниры. Вид сражающихся рыцарей наполнял восторгом ее горячее сердце, и она часто сожалела, что не родилась мужчиной — так хотелось ей самой сесть на коня и принять участие в этой кровавой забаве! И нередко случалось, что победитель, помимо герцогской награды, получал и еще один драгоценный приз — от прекрасной Лавинии.
Молодая герцогиня была такой же отважной и страстной на ложе любви, как ее избранник на поле боя. И рыцари, удостоившиеся подобной награды, на следующий год снова рвались в бой, чтобы опять заслужить ее благосклонность.
Интересно, кто на этот раз добьется победы? Герцогиня тихо засмеялась, вспомнив юного Брайна, столь неукротимого в бою и так неискушенного в любви. Тогда они на несколько дней уединились в глубине леса, в одном из многочисленных охотничьих приютов, пока герцог и все его гости пропадали в диких чащах, загоняя оленей.
Стоя у открытого окна, глядя вдаль, на зеленые холмы и темные рощи, молодая герцогиня с радостью думала о предстоящем празднике и турнире. Легкий ветерок, нежно играя выбившейся из прически темной прядкой, ласкал стройную шею, румянил щеки, манил туда, на простор. Ей хотелось чувствовать себя беззаботной, как птица, но какая-то тревожная мысль время от времени заставляла хмуриться брови, а только что улыбавшиеся губы складывались в горькую гримасу.
Она отошла от окна, сразу забыв и о юном Брайне, и о турнире. Дамы, стоявшие поодаль, заметили перемену в настроении госпожи и, повинуясь небрежному взмаху руки, заспешили покинуть покои Лавинии.
В последнее время герцогиня часто их отсылала, оставаясь наедине со своими невеселыми думами. С раннего детства все в ее жизни складывалось как нельзя удачно, и, несомненно, самой большой удачей стал ее брак. Герцог и герцогиня, молодые и прекрасные, были для народа олицетворением идеальной властительной пары: герцогом Оргельдом восхищались, его уважали за твердое и мудрое правление, а ее, герцогиню Лавинию, боготворили за красоту и живой веселый нрав.
До сих пор они с герцогом прекрасно понимали друг друга, закрывая глаза на маленькие слабости, неизбежные в жизни двора, и находя поддержку друг у друга в трудных ситуациях. А теперь — теперь все стало шатко и неопределенно, она, кажется, теряла доверие супруга и сама попадала в неприятную зависимость… И если бы здесь была замешана женщина — это она хоть как-то могла бы понять! Но то, что происходило сейчас, было так необъяснимо, так непонятно, омрачая ее собственную жизнь и тая угрозу для герцога…
Лавиния, кусая губы и комкая кружевной платок, быстрыми шагами ходила по комнате, не находя себе места. От недавних приятных мыслей не осталось и следа. Наконец она села в кресло, привычным жестом расправив тяжелые складки роскошного платья, такого же синего, как ее глаза. Герцогиня попыталась успокоиться, отгоняя тревожные мысли, но они камнем давили на сердце, а ненависть накатывала багровой волной, путая мысли.
Лавиния порывисто вскочила с кресла и вышла через распахнутую дверь на широкую, увитую зеленью террасу. Прохладный ветер, невесть откуда взявшийся в этот жаркий день, охладил ее пылающее лицо. Она прошлась по террасе, невидящим взглядом скользнув по каменным чашам с растущими в них кустами пышных роз и подошла к балюстраде.
Перед ней расстилался прекрасный вид на окрестности Мэноры, вид, которым она ранее не уставала любоваться. Широкая долина, окаймленная у горизонта сине-зеленой полосой густого леса, с небольшими пологими холмами и редкими рощицами, огромное бездонное небо, всегда будившее в ней зависть к быстрокрылым птицам, узкая полоска реки, питавшей своей водой городской ров — все это сегодня исчезло, заслоненное тревогой и болью. Ах, Оргельд, Оргельд! Как он переменился в последнее время, как стал не похож на того прежнего, рассудительного и спокойного герцога! Сколько она его знала, Оргельд всегда тянулся к людям опытным и разумным, которые могли в сомнительных случаях поддержать его мудрым советом. Лучшим из них, бесспорно, был барон Дисс из Редборна. Ах, как жаль, что он умер год тому назад! Так загадочна была его смерть, а вскоре и странное исчезновение его жены и семерых взрослых сыновей! Весь двор, как встревоженный улей, гудел, потрясенный этими событиями, а герцога в это время больше интересовало совсем другое! Герцогиня еще тогда почувствовала, что здесь дело нечисто, но герцог как будто ослеп, оглох и ничего не хотел видеть и слышать.
Небывалое дело — они с герцогом даже начали ссориться из-за этого… И подумать только, что виной всему — лишь один человек. Всего один — но сколько зла он принес с собой! Да будь он проклят во веки веков!
Да, все меньше в последнее время остается вокруг герцога людей, на которых можно положиться. Они либо покидают Мэнору, удаляясь в свои поместья, либо таинственно исчезают. Взамен них появляются новые люди, и вот уже не за горами либо бунт, либо… Герцогиня прижала к пылающему лбу ледяные руки и опустилась на колени.
Митра, Митра, Отец всего живущего! Помоги дочери твоей! Помоги Оргельду и маленькому сыну его!
Она распласталась на ковре, и плечи ее вздрагивали от беззвучных рыданий. Но постепенно буря в душе ее затихла, герцогиня обессиленно приподнялась, села, и синие глаза, совершенно сухие, вдруг мрачно сверкнули. Раз она одна во дворце чует и видит надвигающуюся опасность, значит, именно ей и должно действовать!
Нужно только затаиться, выждать, а решение придет само собой! С ней не раз уже такое случалось, нужно только уметь видеть и слышать, видеть и слышать… А сейчас надо немного отвлечься… Боль словно железным обручем сжимала виски, давила на лоб, туманила глаза… Лавиния медленно поднялась с пола и стала вытаскивать из прически драгоценные гребни и заколки. Блестящие волосы тяжелыми каштановыми волнами упали ей на плечи, спустившись до пояса.
Потом она подошла к зеркалу, хмуро глядя на свое отражение. Но вот безмятежная улыбка снова засияла на ее лице, и лишь в самой глубине глаз вспыхивали опасные искры. Она ударила золотым молоточком в маленький гонг, висящий рядом, и в комнату торопливо вошли служанки. Герцогиня села в кресло перед зеркалом и приказала:
— Причешите меня! К этому платью нужна совсем другая прическа! Сзади волосы поднимите высоко, а с боков — мелкие косы переплетите с жемчугом. И принесите того легкого искристого вина, которое я люблю, и сладости. Мне сегодня грустно, вы будете развлекать меня беседой!
Вскоре светлое вино уже лилось в изящный кубок, и блюдо с различными сладостями стояло на низком резном столике справа от герцогини. Она встряхнула волосами и лукаво взглянула на одну из служанок: