Тартаков вел в институте лабораторные занятия по геофизической разведке. Это был молодой доцент, знающий и на хорошем счету, но студенты недолюбливали его. Он объяснял свой предмет сухо, теми же фразами, что в учебнике, отвечал на вопросы неохотно и насмешливо, а спрашивал придирчиво, мелочно, с раздражением, не скрывая своего презрения к невежеству учеников. Впрочем, за пределами кафедры это был милейший человек: он охотно танцевал с первокурсницами на студенческих праздниках и даже выступал в драматическом кружке в ролях любовников или резонеров. Студенты, побывавшие на квартире у Тартакова, говорили, что это настоящий музей: на стенах ковры, картины, расписные тарелки, в горках - хрусталь, фарфор. Виктор, воспитанник суровой школы Сошина, осуждал любителя жизненных благ Тартакова, называл его горе-геологом, кабинетным воином. И когда Елена заговорила об уюте и мебели, Виктор невольно вспомнил Тартакова.
Елена отвернулась, пряча глаза.
- Я выхожу замуж за Тартакова, - проговорила она еле слышно, - и вот меня оставили в Москве...
Виктор был оглушен... Он даже пошатнулся и должен был схватиться за перила.
- Что же, желаю счастья! - вымолвил он наконец.
- Я хочу, чтобы мы остались друзьями, Витя, - сказала Елена. - Я очень уважаю тебя. Ты правильный человек. Но не осуждай меня. И, пожалуйста, пиши... хотя бы раз в месяц.
Виктор хотел крикнуть - нет, ни в коем случае не станет он писать жене Тартакова! Но слова застряли в горле. К чему обижать Елену? Пусть будет счастлива как умеет...
А может быть, напрасно Виктор ничего не сказал. Может быть, потому Елена и затеяла этот разговор, что ей нужны были гневные протесты, возмущенные, бичующие слова, чтобы опровергнуть доводы Тартакова. И следовало напомнить о практике с Сошиным, когда девушка была так счастлива в брезентовой палатке, жила полной жизнью без театров и красивой мебели. Может быть, Елена сама хотела, чтобы Виктор высмеял ее самобичевание, чтобы крикнул: "Да, я презираю, я осуждаю тебя!" Но Виктор смолчал. Он привык быть требовательным к себе и себя одного обвинять в неудачах. И сейчас он укорял себя: не Елена изменила, а он, дурак, не сумел удержать ее.
Больше они не встречались. Через неделю Виктор защитил дипломную работу, а еще через неделю получил документы и, отказавшись от отпуска, уехал в Ташкент к Сошину.
5
Прошло всего два года с тех пор, как Сошин впервые испытал аппараты в пустыне, но техника подземного просвечивания продвинулась далеко вперед. Пробные опыты породили целую отрасль науки, метод вырос в систему, возникла теория новой разведки. Так на строительной площадке постепенно вырастает дом, а после трудно поверить, что великолепное здание родилось из штабелей невзрачного кирпича.
Извержение на Камчатке ожидалось в ближайшие месяцы, но никто не мог знать точной даты. Боясь упустить извержение, прямо из Ташкента, не заезжая домой, Виктор отправился на Камчатку. В поезде начался отдых. Виктор мог дремать, смотреть в окно, перебирать записи, думать, даже сочинять стихи. За это время в дневнике появилось несколько стихотворений. Одни из них были написаны ямбом или хореем, другие - вольным размером. Но во всех говорилось об одной и той же девушке. Ее смуглое лицо скользило над колючими таежными сопками, отражалось в зеркальной глади Байкала, реяло в облаках, плыло за пароходом.
Стояла глубокая осень, и Охотское море было одето туманом. Но Виктор не уходил с палубы, дышал холодной сыростью, смотрел, как выплывают из молочной мглы серо-зеленые валы. Хотя его жестоко мучила морская болезнь, он не хотел отлеживаться в каюте, твердил себе, что настоящий геолог должен стойко переносить лишения и не терять работоспособности. Работы у Виктора пока еще не было, но он мог тренировать свою стойкость.
Когда пароход вошел в Авачинскую бухту, на сопках повсюду лежал снег. Авача красовалась в голубовато-белых обновках. Кто бы подумал, что под этим белоснежным покрывалом скрывается вулкан, словно волк в бабушкином чепце!
Железных дорог на Камчатке все еще не было, здесь путешествовали или на самолете, или на собаках. Виктору пришлось воспользоваться лохматой тягой. Собаки везли аппаратуру, а сам он вместе с проводником шел за санями на лыжах, изредка присаживаясь отдохнуть. С непривычки Виктор мерз, уставал, мучился с собаками, но с восторгом встречал каждое приключение. Для того его и учили в институте, чтобы по нетронутому снегу скользить за собачьей упряжкой, наращивать сосульки на меховом воротнике, ночевать на снегу у догоревшего костра, обмораживать щеки и оттирать их. Никаких удобств. Как говорил Сошин: "Удобства - палка о двух концах. Запасливый - раб и сторож вещей, умелый владыка своего времени". Виктор устал, продрог, каждый мускул у него болел от напряжения, все чаще он присаживался на сани, но радовался лишениям. Наконец-то он приближался к настоящей геологии!
На последнем переходе собаки вывалили его из саней и умчались вперед. Проводник кинулся догонять их, и Виктор остался один. При падении одна лыжа сломалась. Кое-как ковыляя юноша шел по тайге целую ночь. В темноте было жутковато. Виктор нервно прислушивался к ночным шорохам. Издалека доносился вой - волчий или собачий, новичок еще не умел различать. Проводник так и не вернулся. Виктор знал только общее направление - на север. Он отыскал за ветвями ныряющий ковш Большой Медведицы и над ним, в хвосте Малой Медведицы, неяркую Полярную звезду. И он был очень горд, когда поутру вышел на опушку и увидел за рекой большую деревню, а на ближнем берегу - бревенчатое строение, похожее на сельский клуб или школу. Виктор узнал вулканологическую станцию (он видел ее на фотографиях) и поспешил к дому, который должен был стать его собственным домом по крайней мере на год.
6
Работники станции ждали новичка уже третий день. Даже встречали его на дороге, но Виктор пришел с другой стороны. В честь новоприбывшего готовился праздничный обед. Пока женщины хлопотали на кухне, мужчины повели вновь прибывшего в камчатскую баню. В ста шагах от станции из-под земли выбивался горячий источник. Он был окутан густым паром и окаймлен зеленью. В это морозное утро среди бесконечных снегов трава выглядела просто нелепо. Казалось, художник по ошибке капнул зеленой краской на зимний пейзаж. Температура воды доходила до семидесяти пяти градусов, поэтому зимовщики мылись в специально вырытой яме, где смешивалась горячая подземная вода и ледяная - из близлежащей реки.
Потом был пир. Виктор перепробовал все местные деликатесы: медвежий окорок, жареную чавычу, варенье из жимолости, чай с сахарной травой. Чавыча была нестерпимо солона, трава показалась Виктору приторной и противной, но он мужественно ел и хвалил, чтобы не показаться изнеженным горожанином.
Поглощая камчатские яства, Виктор с любопытством рассматривал своих будущих сослуживцев. Он чувствовал себя как невеста, впервые попавшая в дом жениха. Вот незнакомые люди: они будут делить с тобой горе и радость, станут твоими родными. Кто из них будет другом-помощником, кто - ревнивым недоброжелателем? Как примут тебя, признают ли равным? Виктор ловил каждый взгляд, прислушивался к непонятным замечаниям, намекам на дела, в которые он пока не вошел.
Еще в Москве Виктор слышал о начальнике станции - кандидате наук Александре Грибове. Дмитриевский отзывался о нем с похвалой: способный ученый, смелый полемист. Теория Грибова о связи между солнечными пятнами и извержениями спорна, но заслуживает внимания.
Оказалось, что начальнику станции не больше тридцати лет. Он чуть ли не самый молодой на зимовке. Грибов был почти красив: с высоким бледным лбом и тонким профилем. Разговаривал он мало, больше слушал, щурясь и поджимая губы, лишь изредка вставлял замечания, поправляя ошибки товарищей резко и не всегда тактично. Грибов не понравился Виктору. "Второе издание Тартакова, - подумал юноша. - Впрочем, этот едва ли увлекается расписными тарелками".
Мало говорил и второй зимовщик Степан Ковалев, хмурый мужчина лет сорока на вид, с лицом изборожденным шрамами. Зато самый старший по возрасту, младший геолог Петр Иванович Спицын, не закрывал рта. Он охотно рассказывал о прежних своих экспедициях, о вулканологической станции, ее истории, достижениях, задачах и планах. Сам он жил здесь уже четвертый год безвыездно и считал подножие вулкана тихим и укромным уголком.
- Утихомирился на старости лет, захотелось покоя, - сказал он.
За столом сидела и его жена Катерина Васильевна, высокая женщина с громким голосом. Она разговаривала властно, держалась уверенно. Только она одна возражала Грибову. Но хозяйничала не Катерина Васильевна, а лаборантка Тася, молоденькая девушка, очень миловидная, круглолицая, широкоскулая, с удлиненными монгольскими глазами и нежным румянцем, проступавшим под смуглой кожей.
Накрытый стол, белая скатерть, окорок, вино. В печке потрескивают дрова, уютно скрипят половицы под ногами, от еды и жаркой топки горит лицо. Как это не похоже на брезентовую палатку, напугавшую Елену! Какие же тут лишения, какие опасности?
- А где вулкан? - вспомнил Виктор.
Но Горелую сопку нельзя было увидеть. Вулкан спрятался от гостя, закрылся плотной пеленой тумана.
- Завтра, если вам не терпится, можно будет слетать, - сказал Грибов.
- Слетать? Разве у вас есть самолет?
- Да, вертолет. И летчик свой. Вот он. Кланяйся, Степа. Ты еще не представился своему завтрашнему пассажиру?
- Куда спешить? Успеет еще налетаться, - небрежно отозвался Ковалев.
- Нет, пожалуйста, завтра же! - взмолился Виктор.
Грибов поддержал его.
- Степа, нового товарища необходимо познакомить с вулканом, - сказал он строго и настойчиво.
- Пожалуйста, можно хоть сейчас.
- Завтра, если будет летная погода...
- Для Ковалева не бывает нелетных погод, - отрезал летчик.
7
На следующий день Виктор отправился на вершину вулкана. Летели они вдвоем с Ковалевым, так как вертолет поднимал только одного пассажира. Виктор волновался, спрашивал, не надо ли взять с собой аварийный запас пищи, сигнальные ракеты, палатку на всякий случай, а Ковалев хладнокровно уславливался насчет обеда. "Мы будем без пятнадцати три. Ждите нас", - сказал он, как будто отправлялся не на вулкан, а в гости или в кино. Да и то сказать, ведь он летел к кратеру не в первый раз.
Как только вертолет взлетел, открылся замечательный вид. Повсюду - на север и на юг - тянулись горы, вздыбленная, измятая, расколотая земля, молодые вулканы с дымком, древние - с озерами в кратерах, с вершинами, сорванными взрывом, изъеденными талой водой. А над всем возвышался ровный, чуть закругленный конус Горелой сопки. Возле самого кратера плавал легкий дымок, а ниже, зацепившись за скалы, висели плотные облака. Ветер сдул снег с круглых склонов, смел его в размытые водой ущелья, и весь конус украсился белыми жилками. Между ними вились красновато-лиловые подтеки застывшей лавы.
Внизу тянулся темно-синий, утопающий в сугробах лес. Виктор разглядел на опушке подвижную черточку - собачью упряжку - и мысленно представил себе, как он прокладывал бы путь с холма на холм через эту чащу, как карабкался бы на этот склон, переставляя лыжи елочкой, а через этот каменный обвал перебирался бы с лыжами на плечах. Вертолет избавил его от долгого пути.
Уже через полчаса они были над Горелой сопкой. На пологих склонах вулкана лежал ледник. Запорошенный вулканическим пеплом, лед казался грязным, и только в трещинах он сиял зеленым и голубым цветом удивительной чистоты. Ледники перемежались бугристыми полосами лавы и осыпями хрупких обломков. Затем пошло фирновое поле. Не долетая двух километров до вершины, пилот посадил вертолет на плотный снег.
- Рисковать вертолетом не буду, - сказал он строго. - Берите кислородные приборы, дальше пойдем пешком.
С непривычки к высоте у Виктора кружилась голова; казалось, что уши набиты ватой. Но он хотел тренировать себя и от прибора отказался.
- Возьмите, не храбритесь, - сказал летчик настойчиво. - В обморок падают внезапно, а мне неохота тащить вас.
Они двинулись вперед. Шли неторопливо, размеренно переставляя ноги, и глубоко дышали в такт: вдох - выдох, вдох - выдох. На их пути не было отвесных стен и крутых скал, только пологий склон, усыпанный плотным снегом. От беспрерывного подъема уставали колени и сердце.
Ближе к кратеру начал ощущаться едкий запах окислов серы. Вскоре пошел снег. Пришлось двигаться в какой-то каше из мокрого снега, теплого пара и сернистого газа. Никак не удавалось перевести дыхание; каждый метр доставался с величайшим трудом. Но вот подъем кончился. Ковалев и Виктор стояли на краю кратера.
У их ног лежала круглая котловина диаметром около трехсот метров и глубиной - до двадцати. В середине темнели жерла. Время от времени из них вырывались клубы пара, пепла и фонтаны камней. На фоне скал горячие камни казались красноватыми, а в синем небе - черными. От беспрерывных взрывов дрожала гора.