Хозяин пристально посмотрел на Николь, лежащую на руках, гостя, и произнес:
— Она сильнее тебя, верно?
Лицо его напоминало старинные руины, а стремительный взгляд проникал насквозь.
— Она меня принесла.
Незнакомец кивнул.
— Присаживайся. Можешь ее опустить. Меня зовут Кэндл. Я жрец.
— Спасибо. А я — Шадрах Беголем, — ответил мужчина, бережно укладывая Николь на кушетку.
Старый коврик оцарапал ему колени своим жестким ворсом. Во взоре жреца, устремленном на лежащую женщину, было что-то такое, что выдало его с головой.
— Ты ведь не человек, да?
— Да.
Длинные руки Кэндла напоминали толстые корни, оканчиваясь клешнями, которые при необходимости втягивались вовнутрь. Кисти отливали на свету желтизной. Там, где заканчивались манжеты, Шадрах заметил пучки мохнатой бурой шерсти — и вдруг почувствовал себя в большей опасности, нежели под дулом винтовки. Что, если этот Кэндл сродни сурикату, чья голова оттягивает ему плащ?
— Вы знаете Квина? — спросил гость.
— Да.
Глаза жреца прожигали посетителя насквозь.
— Я тоже знаю. — Шадрах порылся в карманах и достал, как счастливый амулет, серебристую бляху. — Я на него работаю.
Кэндл отвернулся, прошел через комнату и замер на пороге кухни.
— Мог бы не показывать. И так не обижу.
— Да, но ей нужна помощь.
Жрец пожал плечами.
Шадрах обернулся к Николь. Ее бледная, посеревшая кожа словно годами не видела солнечного света. Единственный глаз глубоко запал. Из груди еле слышно доносилось медленное непрерывное дыхание. Грязные волосы липли к голове. Мужчина вытер комья земли с ее щеки. Что толку было вытаскивать милую на волю, если нельзя спасти ее жизнь?
— Умоляю, — сказал Шадрах. — Пожалуйста. Вы должны знать кого-нибудь… или кого-нибудь, кто знает?
— Я просто зверь, — произнес Кэндл. — Что я могу?
— Значит, вы дадите ей умереть?
— Нет, — ответил жрец. — Это сделаешь ты. Ты ее довел до этого состояния. Разве с любимым человеком так поступают? Вина написана у тебя на лице. Я чувствую ее вкус.
Каждое слово резало по живому, точно скальпель доктора Фергюсона. Шадрах не сдержался, вскочил и полез в карман.
Но Кэндл уже целился в него из винтовки.
— Не надо.
— Где мои родители? Вы же знаете!
— Нет. Их отсюда переселили — всех людей переселили. Понятия не имею, что стало с шахтерскими семьями. Просто однажды их увезли на тележках, а нас доставили. Теперь мы работаем на Квина.
— Какой он, Квин?
— Какой? — Кэндл озадаченно покачал головой. — Какой? Ну и вопросы. Такой, что ты на этой земле ничего подобного не видел. Его часть во мне. И, может быть, даже в тебе. В общем, не знаю, что ответить.
— Вы его почитаете? Поклоняетесь?
Жрец смерил мужчину долгим недоверчивым взглядом и наконец произнес:
— Нет.
— Я тоже. Вы поможете найти врача?
— А там, где ты ее взял, что, ни одного не было?
— Я им не доверяю. И потом, ей нужен не просто врач… Мне надо узнать, что ей известно, я ищу…
— Психоведьму.
— Да.
Кэндл помрачнел.
— Если помогу, ты от меня отстанешь? И больше уже не вернешься?
Шадрах кивнул.
Жрец пристально посмотрел на него.
— Не верю я тебе.
— Зато я вам верю, — возразил мужчина, хотя, конечно, это была неправда.
Психоведьма, которую Кэндл назвал Рафтой, напоминала своими плавными, грациозными, исполненными угрозы движениями посреди причудливо украшенного кабинета экзотическую рыбу из канала. Она пожертвовала глазом ради таинственной связи с субатомным, субхромосомным миром. Ее жилье располагалось уровнем выше дома Кэндла, среди заколоченных заведений и заброшенных предприятий. Шагая вслед за священником по лабиринту из узких коридоров, Шадрах всеми силами старался запомнить на будущее каждый поворот и развилку. Его терзала двойная печаль — состояние Николь и утрата семьи, вернее, стыд из-за того, что несчастья родных его так мало тронули. Почти десять лет их образы неразличимо терялись в серой дымке прошлого. Конечно, следовало хотя бы теперь ощутить боль потери, но в его сердце хватало места лишь для Николь. Тревога за нее вытеснила все прочие треволнения и заботы. Может, это безумие?
Но вот и пришли. Кэндл долго шептался с психоведьмой, оставив Шадраха стоять в углу с любимой на руках. Мужчина так и не опустил ее, боясь причинить телу ненужную боль, если им дадут от ворот поворот. В конце концов Рафта вышла к Шадраху, но ничего не сказала, а посмотрела так, что ему пришлось отвести глаза. Ее худое, прекрасно сохранившееся лицо не подавало ни малейшего намека на прожитые годы. В лаконичных, продуманных движениях не сквозило и тени слабости. Лишь серебристые коротко стриженные волосы, взъерошенные впереди и налипшие на голову сзади, хоть что-то говорили о ее личности.
Пышная, заботливо обставленная приемная волшебницы поведала куда больше. Шторы, украшенные голографическими портретами (вероятно, прошлых клиентов), обрамляли голографические окна с классическими видами, навевающими покой: море, пустыня, горы, джунгли… Кстати, последний пейзаж был явно позаимствован из древнего пленочного фильма. Кресла не просто прогибались, повторяя очертания тела каждого посетителя, но и баюкали его нежным посвистом и воркованием. Ковер на полу молчал, зато густая трава на нем, почуяв прикосновение обуви, раздвигалась и выстилала мягкую серую тропку.
— Проходите, — произнесла наконец хозяйка и, повернувшись, провела посетителей в комнату поменьше, где находился операционный стол, а в углу на подставке темнела квадратная коробочка.