— Достаточно, — сказала она. — Я уверена, Адам. Ничего не бойся. Ты же учился. А я и есть ты.
В транзитном траке мы вместе покинули Глаз и поехали вниз, на управляющую палубу, где лежит, потерявшись в волнующих снах о далеких Галактиках, душа корабля, несущего нас через нескончаемую ночь.
Мы миновали зоны полной тьмы и зоны льющегося потоками света; места, где вращающиеся спирали серебряного излучения полыхают в воздухе, как полярное сияние; переходы и коридоры столь безумной геометрии, что при перемещении по ним пробуждались воспоминания о материнской утробе. Вокс съежилась, охваченная благоговейным ужасом, в уголке моего мозга.
Я чувствовал, как волны этого ужаса накатывают на нее одна за другой, пока мы спускались все ниже и ниже.
— Подумай еще раз, ты действительно этого хочешь? — спросил я.
— Да! — страстно воскликнула она. — Не вздумай остановиться!
— Не исключено, что тебя обнаружат.
— Не исключено, что этого не произойдет.
Спуск продолжался. Теперь мы оказались в царстве трех киборгов — Габриеля, Банкво и Флис. Это три члена экипажа, которых мы никогда не встретили бы в столовой, поскольку они обитали здесь, в стенах управляющей палубы, постоянно подключенные к кораблю и закачивающие свою энергию в его ненасытную утробу. Я уже упоминал, что у нас есть такая поговорка: поступая на Службу, ты отказываешься от своего тела, но взамен обретаешь душу. Для большинства из нас это фигура речи: навсегда прощаясь с землей и начиная новую жизнь на звездных кораблях, мы отказываемся не от тела как такового, а от его мелких нужд — всяких милых пустяков, которые так ценят жители земных миров. Однако для некоторых из нас самоотречение становится буквальным. Для них плоть — бессмысленная помеха; они полностью избавляются от нее, поскольку она не нужна им, чтобы чувствовать жизнь корабля. Они позволяют превратить себя в приставку к двигателю. Исходящая от них «сырая» энергия и создает силу, несущую нас сквозь небеса. Их работа нескончаема, а наградой им служит своего рода бессмертие. Мы с вами вряд ли сделали бы такой выбор, однако для них это подлинное блаженство.
— Снова на прогулку, капитан, так скоро? — спросил Банкво, поскольку уже на второй день полета я оказался здесь, чтобы, не теряя времени, воспользоваться этой удивительной привилегией Службы.
— А что, это может повредить?
— Нет, никакого вреда, — ответил Банкво. — Просто необычно, вот и все.
— Ну, это меня не волнует.
Банкво представлял собой блестящее металлическое яйцо вдвое больше человеческой головы, подключенное к щели в стене. Внутри этого яйца находилась матрица, когда-то бывшая Банкво — давным-давно, в мире под названием Утренняя Заря, где не бывает ночи. Золотистые рассветы и сияющие дни Утренней Зари оказались недостаточно хороши для Банкво. Он хотел быть сверкающим металлическим яйцом, свисающим со стены управляющей палубы на борту «Меча Ориона».
Любой из трех киборгов мог организовать звездную прогулку. Однако именно Банкво делал это для меня в прошлый раз, и вновь обратиться к нему казалось лучшим выходом. Он был самым приятным из этой троицы, самым дружелюбным и покладистым. Габриель во время моего первого визита показался суровым, далеким, непостижимым. Он — ранняя модель, он провел на борту космических кораблей три человеческих жизни, и в нем не осталось почти ничего человеческого. Флис — самой молодой из них, живой и сообразительной — я не доверял: она, возможно, была способна каким-то сверхъестественным образом почувствовать, что во мне скрывается кто-то еще.
Вы должны отдать себе отчет в том, что звездная прогулка не означает, будто мы на самом деле покидаем корабль, хотя нам кажется, что дело обстоит именно так. Покинь мы корабль хоть на мгновение, нас унесло бы прочь, и мы навсегда затерялись бы в бездне небес. Выйти наружу из звездного корабля — совсем не то что выйти за пределы обычного корабля, стартующего с планеты и летящего в нормальном пространстве. Но даже если бы такое было возможно, смысла покидать корабль нет. Снаружи смотреть не на что. Корабль летит сквозь абсолютно пустую тьму.
Да, смотреть там не на что, но это не означает, что снаружи ничего нет. Там раскинулась вся вселенная. Если бы, пролетая сквозь особое пространство небес, мы могли видеть ее, то обнаружили бы, что она сплющена и изогнута: так создается иллюзия, будто мы видим все сразу — все широко раскинувшиеся Галактики с начала времен. Это и есть Великий Космос, вся полнота континуума. Внешние экраны показывают нам его в виде модели, поэтому время от времени требуется подтверждение того, что он существует.
Звездный корабль летит вдоль мощных силовых линий, пересекающих безбрежную пустоту подобно линиям картушки компаса на древней морской карте. Во время звездной прогулки мы движемся вдоль этих линий, «держимся» за них, крепко спаянные с кораблем, летящим сквозь небеса. Нам кажется, будто мы вышли в космос; нам кажется, будто мы смотрим со стороны на корабль, на звезды, на небесные миры. На мгновение мы сами становимся крошечным космическим кораблем, летящим бок о бок с большим, материнским. Это магия, это иллюзия, однако в нашем восприятии эта иллюзия настолько близка к реальности, что невозможно заметить разницу. Значит, в плане воздействия разницы нет.
— Готова? — спросил я Бокс.
— Вполне.
Я все еще колебался.
— Не раздумала?
— Не тяни! — нетерпеливо ответила она. — Вперед!
Я вставил разъем в свой позвоночник. Банкво уравнял сопротивления. Именно в эти мгновения он мог обнаружить, что внутри меня прячется «пассажир», но он не выказал никаких признаков того, что заметил какое-либо отклонение. Он спросил, можно ли продолжать, и я подал знак «да»; в шее сзади возникло мгновенное ощущение теплоты — это моя нервная матрица (и матрица Бокс тоже) пронеслась через Банкво и дальше, к слиянию с душой корабля.
Безбрежная сила, которая и есть корабль, подхватила нас, втянула в себя и поглотила, бешено вращая, перебрасывая от вектора к вектору, немилосердно растягивая и расширяя. И потом вокруг вспыхнул свет, сразу со всех сторон, сопровождающийся немыслимым ревом. Мы оказались снаружи корабля. Звездная прогулка началась.
— Ох! — только и сказала Бокс; негромкий вскрик, почти вздох удивления.
Сверкающая мантия корабля раскинулась во тьме небес, словно белая тень. Огромный конус холодного, ослепительного света тянулся перед нами вдаль, ужасающей дугой изгибаясь к небесному своду, а позади уходил за пределы поля зрения. Внутри него были отчетливо видны очертания тонкого, длинного, остроконечного корабля: игла и Глаз, все десять километров длины, схватываемые единым взглядом.
И еще звезды. И еще небесные миры.
Гипердвигателъ действует так, что измерения как бы оседают друг на друга. Огромные пространства уменьшаются, и кажется, что Галактику можно охватить единым взором. Здесь нет ни логики, ни линейной последовательности. Куда ни посмотришь, вселенная отклоняется назад, накладывается сама на себя, обнаруживая свою слитность в бесконечных сериях бесконечных сегментов. Любой сектор звезд содержит все звезды. Любой интервал времени заключает в себе все прошлое и все будущее. То, что мы видим, полностью за пределами нашего понимания, и так и должно быть, поскольку то, что нам даровано, когда мы смотрим через Глаз корабля на обнаженные небеса, есть божественное видение, а мы не боги.
— Что это? — пробормотала внутри меня Вокс.
Я попытался объяснить ей. Показал, как установить свое относительное положение, распределив верх и низ, назад и вперед; показал, как от начала к концу движется поток времени. Наметил произвольные оси координат, чтобы мы могли определить свое местонахождение в этой принципиально непостижимой вселенной. Нашел для Вокс известные звезды и известные миры.
Она не поняла ничего. Она совершенно растерялась.
Я объяснил ей, что стыдиться нечего. Рассказал, что чувствовал себя точно также, когда проходил обучение в имитаторе. Это происходит со всеми; проведи на борту космических кораблей хоть тысячу лет — описать то, что нам открывает звездная прогулка, возможно лишь с помощью самых грубых, самых приблизительных аналогий. Достигнуть подлинного понимания не дано даже лучшим из нас.
Я чувствовал, как Вокс старается совладать с драматическим воздействием того, что вздымалось, поворачивалось и парило перед нами. У нее был живой, хотя не вполне развитый ум, и я чувствовал, как она выстраивает собственную систему объяснений и предположений, аналогий и эквивалентов. Я не помогал ей. Лучше, чтобы она попыталась справиться с этим сама. В любом случае я ничем не мог ей помочь.
Я и сам был в изумлении и замешательстве: что ни говори, для меня это была лишь вторая звездная прогулка.
Я снова смотрел на мириады миров, вращавшихся на своих орбитах. Маленькие яркие шарики были легко различимы в ночи Великого Космоса: красные, голубые, зеленые; одни круглые, как луна во время полнолуния, другие в виде узкого полумесяца. Все они могли двигаться только предназначенным каждому путем; все были неразрывно связаны со своими звездами.
Припомнилось, что во время первой прогулки, несколько виртуальных дней назад, я испытывал невероятное сочувствие к ним, огромную жалость — потому что они обречены вечно вращаться вокруг одной и той же звезды. Безнадежная, рабская зависимость, бессмысленное повторение бесконечного пути. Может, в собственных глазах они были свободными странниками, но для меня они — достойные сожаления рабы. Вот почему тогда я горевал о небесных мирах; однако сейчас, к собственному удивлению, чувствовал не жалость, а что-то вроде любви. Не надо печалиться о них. Они то, что они есть, и вполне удовлетворены этим. В обозначенных орбитах и послушном движении по ним есть определенная высшая справедливость. Если бы небесные тела хоть на мгновение сошли с орбит, какой хаос воцарился бы во вселенной! Эти неустанно вращающиеся миры — фундамент, на котором построено все остальное. Они понимают это и гордятся этим; они честно и преданно выполняют свои задачи, за что мы должны чтить и уважать их. А за уважением приходит любовь.
«Наверно, это говорит во мне Вокс», — сказал я себе.
Такие мысли никогда раньше не приходили мне в голову. Любить планеты на их орбитах? Что за странная идея? Впрочем, возможно, не более странная, чем моя прежняя идея жалости к ним из-за того, что они не космические корабли. Сейчас эта мысль непроизвольно поднялась из глубин моей души и казалась разумной. К тому же она позволяла посмотреть на все другими глазами.
Я любил миры, которые двигались — и в то же время не двигались — передо мной в великой ночи небес.
Я любил странную девушку-беглянку внутри меня, а она любила эти миры как раз за их неподвижность.
Я почувствовал, что сейчас она завладела мной, нетерпеливо увлекая вперед, наружу, в глубину небес. Теперь она понимала, как все устроено. И была гораздо смелее меня. Мы вместе шли среди звезд. И не только шли, но погружались в них, парили над ними, проносились мимо — словом, вели себя как боги. Жаркое дыхание звезд опаляло нас. Их пульсирующий блеск затоплял нас. Их безмятежное движение звучало как мощная, рокочущая музыка. Мы шли все дальше и дальше, рука в руке, Вокс впереди, а я позволял увлекать себя все глубже в сияющие бездны вселенной. Пока, наконец, мы не остановились, плавая в космосе: никакого корабля в поле зрения, только мы двое в окружении звезд.
В этот момент исступленный восторг затопил мою душу. Возникло чувство, будто я поймал и держу в кулаке бесконечность. Нет, это неправильно; может показаться, будто мной овладела иллюзия имперского величия, а это совсем не так. На самом деле возникло чувство, будто этот бесконечный, совершенный космос держит меня даже не в «кулаке», а в любовном объятии, и здесь нет места ничему, кроме покоя и мира.
Вот что дала нам звездная прогулка. Ощущение принадлежности к божественному совершенству вселенной.
Когда такое случается, невозможно предугадать, каков будет эффект; однако обычно происходят внутренние перемены. Я вышел из своей первой звездной прогулки, не подозревая ни о какой трансформации; однако не прошло и трех дней, как я импульсивно открыл себя скитающемуся фантому, не только нарушив инструкции, но и действуя вопреки собственному характеру, как я понимал его. Я всегда был исключительно замкнутым человеком, о чем уже, по-моему, упоминал. Даже предоставив Вокс убежище, я испытывал облегчение и благодарность за то, что внутри одного мозга наши сознания разделены.
Теперь же я делал все возможное, чтобы разрушить все границы между нами.
До сих пор я ничего не рассказывал ей о своей жизни до ухода в небеса. На все вопросы отвечал осторожно, уклончиво, отделываясь полуправдой или откровенным отказом продолжать беседу. Именно так я вел себя со всеми — привычная скрытность, нежелание открываться. Возможно, с Вокс я был даже более скрытным, чем с остальными, из-за близости наших сознаний. Как будто опасался: если расскажу ей хоть что-то о себе, это откроет ей дорогу к полному захвату меня, к поглощению моей души ее энергичной, но недисциплинированной душой.
Однако в тот миг я в радостном порыве готов был рассказать ей о своем прошлом. Мы медленно покидали апокалиптическое место в центре вселенной, паря на груди Великого Космоса, постепенно смещаясь от тьмы к ослепительному свету корабля, и пока это происходило, я рассказал о себе все, о чем до сих пор умалчивал.
Надо полагать, это были тривиальные вещи, но для меня все они исполнены глубокого смысла. Я сообщил ей название моей родной планеты и даже показал ее: моря цвета свинца, небо цвета дыма. Показал поросший низким серым кустарником мыс позади нашего дома, где я часами бегал в полном одиночестве — высокий стройный мальчик, без устали носившийся по хрустящему песку, будто за ним гнались демоны.