– тот, что на площадке… Теперь вот что: если кто-нибудь на вас кинется, хватайте его за шею и старайтесь покрепче зажать трубку. Видели трубку у Пьера? Трубки у всех слева… Только за трубку, поняли?
– Понял, – сказал Раймон, слегка поежившись.
– Вы боитесь? – Профессор быстро взглянул на него. – Тогда я сам…
– Нет, нет, – запротестовал Раймон. – Просто мне…
– Понимаю, – профессор кивнул. – Это неприятно…
Раймон шел за ним, кусая губы. Он и в самом деле испытывал не столько страх, сколько отвращение.
Они подтащили неподвижного Пьера к самой двери, подняли его на ноги. Раймон невольно отворачивался, касаясь этой странной, теплой и упругой массы. Пьер напоминал творение скульптора-модерниста, в котором лишь отдаленно и приблизительно угадываются человеческие черты – коротконогий, короткорукий, с бесформенным туловищем и круглой темной головой. У него был круглый рот – темная дыра без зубов и языка, дырки на месте носа и ушей и что-то вроде глаз, похожих, впрочем, больше на блестящие пуговицы, вделанные в кожу. Темная туша безвольно болталась в руках людей.
Профессор Лоран осторожно приоткрыл дверь. В комнате было тихо. Они втащили Пьера, уложили его на кушетку. Раймон осторожно огляделся и вдруг почувствовал противную тошнотную дрожь.
В углу в кресле сидел и внимательно глядел на него некто, очень похожий на человека. У него была белая кожа и светлые волосы. Под пушистыми бровями ярко блестели синие глаза. Раймон рассматривал это существо, стараясь понять, чем оно отличается от человека.
Профессор Лоран осторожно приблизился к сидящему в кресле. Тот был неподвижен.
– В чем дело, Мишель? – спросил профессор. – Почему ты не спишь?
– Вы знаете почему. – Голос звучал глуховато, без интонаций, но слова произносились отчетливо. – Пьера надо переделать. В таком виде он не годится. Он опасен. Франсуа – тоже. Я вам уже говорил.
– Хорошо, ты прав. Я это сделаю.
– Со мной тоже плохо. У меня разладился процесс торможения. Вы это видели. Я кричал.
– Да, ты кричал. Почему?
– Повторяю: процесс торможения нарушен. Реагирую на внешние возбудители слишком резко. На высоте возбуждения волевые импульсы перестают действовать, хотя контроль сознания остается. – Мишель помолчал, потом добавил: – Считаю, что я тоже могу быть опасным.
– В чем опасность? – спросил профессор.
– В выключении сознательной воли. В бессмысленном двигательном и речевом возбуждении. Вы должны в первую очередь заняться моими тормозными центрами.
Раймону показалось, что он бредит. Ярко освещенная большая комната; окна задернуты шторами; длинные столы вдоль окон уставлены колбами, пробирками в деревянных штативах, закрытыми стеклянными сосудами различной формы и величины; книжные полки до потолка у одной из стен; коротколапая темная туша на кушетке; чье-то шумное дыхание за высокой ширмой; и этот ровный, неживой голос, эти неестественно блестящие глаза на белом, правильном и все же адски уродливом лице! Этот ужасный, бредовый разговор!
– Что с ними? – спросил профессор, кивком головы указывая на ширму.
– Я им дал Т-21. Двойную дозу.
– Как ты с ними справился? Ты ведь сам был перевозбужден?
– Да. Но контроль сознания сохранялся. Я смог заставить себя принять Т-24. Это было трудно. Я не мог управлять руками. Особенно руками. И горлом. Я хотел кричать.
– Да, я знаю. И все же ты справился.
– По-видимому, существуют добавочные центры. Но их трудно включить.
– Они должны существовать. Ты не механизм. Живая структура всегда избыточна, это ее коренное свойство. Она дублирует функции для страховки. Ты понимаешь меня?
– Да, я отчетливо понимаю. Это правильная мысль. Но у меня надо укрепить основные центры.
– Конечно. Что делал Франсуа?
– Он хотел ходить. Хотел бегать. Хотел все трогать и хватать.
– Если он не делает расчетов, ему надо ходить и хватать. Он для этого создан. Ему нужно дело. У него слишком сильные мускулы.
– Да. Я сунул ему в руки палку и приказал выбивать пыль из дивана. Он послушался. Это отвлекло его. Я сделал укол. Он спит.
– А Поль?
– У Поля, после того как вы с Пьером оказались вне комнаты, сразу наступило резкое торможение. Он перестал двигаться, но стоял и не хотел ложиться. Пьер на него, по-видимому, влияет слишком сильно. Это – недостаток.
– Да, конечно. Я подумаю над этим. А теперь тебе надо спать.
– Я думаю о себе и не могу спать.
– Я дам тебе снотворное.
– Дайте. Вы будете делать мне операцию?
– Не знаю. Постараюсь обойтись без этого. Почему ты спрашиваешь?
– Я ощущаю страх.
– Страх? Откуда ты знаешь, что это страх?
– Я знаю. Я читал. Это страх. Раньше его не было.
– Ты слишком усложняешься.
– Это не зависит от моей воли.
– От моей тоже. Чего ты боишься? Боли?
– Нет. Я боюсь уничтожения.
– Смерти?
– Да. Это называется смерть.
– Ты знаешь, что этого не будет. Ты вечен.
– Я в этом не уверен.