– Ауфмах! – повелительно крикнул я.
Щелкнул замок, открыла дверь маленькая седая старушонка, обыкновенная старушка, похожая на всех старух мира. В ее выцветших, блеклых глазах, глядящих на нас из сумрака прихожей, снизу, не было ни любопытства, ни страха. Наверное, ей, повидавшей на своем долгом веку всякое и стоявшей одной ногой в могиле, вторжение двух русских солдат не показалось ни страхом смертным, ни концом света.
Подбирая кое-какие немецкие слова и помогая себе жестами, я стал расспрашивать у старухи, где здесь живут русские, русиш фрау, русиш медхен. Она поняла, ушла в глубину квартиры и вернулась, одетая в серенький плащ и шляпку. Вышли на улицу, пошли по тротуару. Старушка семенила впереди, а мы, подлаживаясь к ее медленным шагам, шли позади. Мне показалось, что в домах на другой стороне улицы приоткрываются занавески и выглядывают испуганно-любопытствующие глаза: куда эти русские ведут старуху?
Я еще издали заметил какую-то девушку, которая вышла на улицу и, завидев нас, замерла на месте как вкопанная. Мы приближались, а она все стояла и смотрела на нас то ли испуганно, то ли выжидающе-настороженно.
– Ой, русские!.. – воскликнула она негромко, когда мы подошли к ней. – Товарищи красноармейцы!
– Кончилась война! Домой! – сказал я.
– Ой, даже не верится! – Она взглянула на меня так ласково, словно родного встретила.
– Где ты живешь, где тут русские? – спросил я.
– Идемте, идемте! Тут близко.
Была она в стареньком летнем пальтишке какого-то непривычного немецкого покроя, на лодыжках морщились дешевенькие чулки, белый платок на голове был повязан как-то по-старушечьи, по-деревенски.
– Как тебя зовут? – спросил я девушку.
– Олей зовут.
– Откуда сама?
– Из Смоленской области.
– А брянские есть у вас? – голос Баулина от сильного волнения сделался хриплым. – Среди вас нет Баулиной Зинаиды?!
– Баулина Зинаида? – как-то беспечно переспросила девушка. – Не знаю, родненький. Нас там много. Может, и есть. Вот наш дом.
Дом этот, трехэтажный, из красного кирпича, без балконов и украшений, снаружи почему-то казался нежилым. В нем было что-то казенное, угрюмое, что-то от казармы или от тюрьмы. Дому под стать была и лестничная клетка: с облупленной штукатуркой, грязно-серыми стенами. На стенах кто-то нацарапал пятиконечные звезды, серп и молот и кто-то написал: «Хай сдохне Гитлер!», «Придет вам капут!» По вытоптанным и латаным кое-где цементом лестницам мы поднялись на второй этаж. Баулин тяжело дышал и был бледен.
Опередив нас, девушка приоткрыла обитую черным дерматином дверь и крикнула:
– Девушки, принимайте гостей! Наши пришли!
За дверью засуматошились: суетливо зашлепали по полу босые ноги, кто-то взвизгнул, кто-то засмеялся. Немного помешкав, мы вошли в большую сумрачную комнату, тесно заставленную двухъярусными железными кроватями, на кроватях, на синих байковых одеялах или под одеялами сидели, лежали, полулежали всполошенные нашим приходом женщины. В нос ударил спертый воздух битком набитого людьми жилья. Видно, девушки все еще долеживали, досыпали до позднего утра, потому как по случаю прихода русских на работу не нужно было ходить. Вели они себя по-разному: одни всматривались в нас с любопытством, другие тревожно-выжидающе, как будто наш приход не очень обрадовал их, третьи были весело приветливы. Они спрашивали: скоро ли кончится война, будем ли мы, как тут говорят немцы, воевать против американцев? Я отвечал, что это чепуха, что американцы – наши союзники, что наши в Берлине, что война уже кончается.
– По радио передавали, что Гитлер помер, правда это? – спросила одна.
– Сдох зараза! Говорят, застрелился! – сказала другая.
– Врут, – ответил я. – Наверно, сбежал, спрятался.
Разговаривая с ними в тесном проходе, я с любовью всматривался в щемяще родные русские женские лица, по которым истосковались мы на чужбине незнамо как, я искал ту, Олю, встретившую нас на улице, она как-то сразу затерялась тут среди девушек, а я уже успел влюбиться в нее, даже на какое-то время Полину свою забыл, хотел поухаживать за ней, искал ее глазами и не находил.
– Почему вас только двое? Когда придут остальные? Нас тут много, нам женихов много потребуется, – сказала одна бедовая.
– Погоны у вас. Чудно как-то. А мы-то не знали, думали, все как раньше, – и Баулину: – Что это у вас три полоски, вы командир?
– Командир, сержант, – ответил я за Баулина.
Баулин все время молчал, его заросшее рыжеватой щетиной лицо было растерянно-озадаченно, он разглядывал девушек, сидящих, лежащих на кроватях, он не увидел среди них свою Зинаиду, в глазах его туманилась уже знакомая мне безнадежность. «Так я знал, – думал я. – Нет здесь никакой Зинаиды». Потом подумал, что ведь девушки, наверное, есть и на других этажах, и уже слышал: шумели там на лестничной площадке, да заходили в эту комнату еще какие-то женщины.
– Девушки, есть среди вас такая – Баулина Зинаида? – спросил я, перебив шумиху.
– Кто-кто?
– Баулина Зинаида Егоровна, – хрипло повторил Баулин.
– Землячка, что ли, она вам будет?
– На третьем этаже Баулина. Откуда вы ее знаете?
– Муж ее разыскивает, – ответил я, чувствуя, как забилось у меня сердце.
– Ой! Надо же! Муж!
Девушки странно замолчали. Я взглянул на Баулина: лицо его сделалось каким-то синюшно-серым, даже в бою под пулями я не видел у него такого лица.
– Идемте, я вам покажу ее комнату, – вырвалась одна из девушек.
Сопровождаемые негромким, почему-то встревоженно настороженным разговором девушек, мы вышли из комнаты и стали подниматься на третий этаж. Теперь я, взволнованный, нет, не так, конечно, сильно, как Баулин, взволнованный перед встречей с Зинаидой (все же оставалось сомнение: может, не она, а просто однофамилица), теперь я пораженно думал, что чудо, оказывается, бывает на свете, что сейчас Баулин действительно встретит свою жену и сынишку.
Мы поднялись на третий этаж. Сейчас откроется дверь и я увижу жену Баулина. Я представлял ее красивой, даже очень красивой. У Баулина, мужика видного, не могла быть некрасивая жена.
Девушка без стука вошла в одну из дверей и тут же вышла. Вслед за ней выглянула худенькая простоволосая женщина. Сцепив на груди худые кисти рук, она какое-то время глядела на нас, вернее, окаменело, испуганно всматривалась в Баулина, с ее щек мгновенно стерся жиденький румянец и синие тени загустели под глазами. Тихо ахнув, она шагнула через порог, руки ее упали, она обессиленно прилегла к дверному косяку и медленно стала сползать на пол. Баулин неловко подхватил ее и почти на руках внес в комнату. Я остался стоять на лестничной площадке. Рядом со мной молча стояла та девушка, что привела нас, а снизу, с площадки второго этажа глядели наверх притихшие женщины. Простояв несколько минут, я уже собрался, было, идти вниз, на второй этаж, чтобы поискать Олю, которая встретила нас, но тут из двери высунулся Баулин и позвал:
– Толя, заходи.
Я вошел в комнату, поменьше той, что на втором этаже, но так же тесно заставленную двухъярусными кроватями. Женщина уже сидела за столом, она молчала, лицо ее было серым, застывшим; неподвижными глазами она смотрела перед собой, как будто задумалась крепко. Баулин сидел на табуретке возле кровати, он свертывал самокрутку, руки его заметно дрожали. Пулемет был прислонен у двери к стене. Я снял карабин и присел на краешек кровати. С другого конца стола, стоящего у окна впритык к подоконнику, сидел какой-то мужчина, примерно в возрасте Баулина или, может, чуть постарше. Видно, русский. Справа на верхней кровати, свесив босые ноги, сидела еще одна женщина, не старая, но одетая как старуха – во всем черном, монашеском. Над ней, в углу, перед темной иконой помигивала хилая лампадка. Я подумал мельком, что этот мужик, наверно, зашел к женщинам поболтать, хотя и сидел он как-то уж очень домашне – в нижней рубашке. Да, странным мне показался он сразу. Когда я вошел, он встал и поклонился мне, поклонился с такой же заискивающей и пугливой улыбкой, как кланялись нам цивильные немцы. Глаза его смотрели слишком уж смиренно, приниженно, виновато и тихо, только время от времени из них как бы вдруг выплескивалась тревога. Мальчика в комнате почему-то не было.
– Не думала, не чаяла встретить тебя, – наконец заговорила Зинаида. – Какая была война, сколько людей полегло!..
Она повернула лицо к нам, равнодушно скользнула взглядом по мне, глаза у нее были сухие, лицо слегка зарумянилось. Она не была ни красивой, ни дурнушкой. Но в двадцать гляделась, наверное, очень миловидно. Сейчас желтые волосы ее были собраны на затылке в небольшой узел, под стареньким платьицем угадывались увядающие груди.
А я все думал о мальчике, о пятилетнем сынишке Баулина, о встрече с которым он так долго мечтал, но мальчишки не было здесь и самое странное, ни Баулин, ни Зина не обмолвились о нем ни словом.
– Вот мы с ним и живем тут, – она кивнула на мужика. – Эта комната у нас семейная считается. Он пленный. Вместе работали на фруктово-консервной фабрике…
Я стал понимать, я уже понял: это ее муж или, как еще там, сожитель, она не ждала Баулина, жила с этим вот! Я повнимательнее посмотрел на мужика, к пленным мы относились не очень приветливо; мы прошли пол-Европы сквозь смерть, в дыму пожаров, в крови, в грязи, шли, оставляя на пашнях убитых товарищей, перешагивая через трупы врага, а он, этот мужик, этот пленный, целехонек, сидит тут и еще спит с чужой женой! Я глядел на мужика, на его приниженно-заискивающее лицо с открытой ненавистью. Баулин же, не поднимая глаза ни на кого, молча курил.
– Как ты разыскал меня? – спросила Зинаида.
– Я тебя везде искал… – глухо ответил Баулин.