Он был призван на "Йонагу" в 1940 году и начинал службу простым матросом, добровольно вызвавшись быть в судовом лазарете санитаром. Через два года он уже ассистировал на операциях главному врачу майору Ретецу Хосино, учившему его хирургии и тайнам диагностики. Во время ледового заточения в бухте Сано, когда Хосино и пять других врачей умерли, Хорикоси возглавил МСЧ [медико-санитарная часть] авианосца. По возвращении в Японии адмирал Фудзита, считавший все медицинское сословие "бандой коновалов и шарлатанов", наотрез отказался от предложения командования сил самообороны укомплектовать судно дипломированными судовыми врачами, и бразды правления по-прежнему оставались в маленьких, со вздутыми синими венами ручках Хорикоси, державших их так же крепко, как скальпель и пинцет. Под его началом было шестеро санитаров столь же преклонного возраста.
Сверкающий чистотой лазарет находился в кормовой части надстройки, и сейчас из его тридцати коек двадцать две были заняты пострадавшими при авианалете японскими моряками, а на двадцать третьей лежал на животе американский летчик Кеннет Розенкранц с загноившейся раной правой ягодицы. Рядом стояла кровать Таку Исикавы.
Из всех видов повреждений Хорикоси больше всего не любил ожоги. Обгоревшие люди испытывают мучительные и - что еще хуже - постоянные страдания: они совершенно беспомощны и могут только стонать и плакать от не отпускающих ни на миг болей, которые причиняют им страшные, незаживающие ожоги третьей степени, и от всепроникающего тошнотворного запаха гниющей плоти начинает першить в горле. Хорикоси перерыл горы книг по лечению ожогов, выписывал самые последние новинки фармацевтики, искал наиболее эффективные сочетания болеутоляющих и барбитуратов. Его помощники лили прямо на раневую поверхность раствор сернокислого серебра, потом накладывали на омертвевшие участки тела пропитанные особым составом бинты, чтобы через несколько часов снять их вместе с отслоившейся кожей. Потом вся процедура повторялась.
Раненым, у которых замечалась сердечно-легочная недостаточность, ставили капельницы и катетеры для внутривенных вливаний. Чудовищное обезвоживание организма требовало огромных доз физиологического раствора. Раненые, сохранившие губы и слизистую рта, получали - иногда до тридцати раз в день - питательные смеси.
И тем не менее, несмотря на все старания Хорикоси и его помощников, многие умрут. А те, кто благодаря новейшим лекарствам выживет, вряд ли поблагодарит за это судьбу. Первыми сгорают эпидермис, мышечная масса, хрящи, потом - кости, и старый фельдшер проходил между рядами коек, на которых лежали люди без носов, без ушей, с лицами, сплошь покрытыми уродливыми струнами. Один матрос лишился половых органов, двоим ампутировали руки и ноги.
Хорикоси не любил злоупотреблять болеутоляющими, но тем, кому оставалось жить недолго, безотказно назначал большие дозы морфина, чтобы они, по крайней мере без мучений, вошли в храм Ясукуни, нечувствительно оказавшись в стране лотоса. Какая жестокая ирония: мало того что пламя пожрало их тела при жизни, и трупы их тоже будут преданы огню, мрачно размышлял он.
- Эй ты! Болит! - услышал он внезапно голос пленного американца.
- Ничего страшного, - ответил Хорикоси, - представь, что у тебя еще одна дырка в заднице.
Их голоса разбудили Таку Исикаву. Он повернул голову и встретил взгляд зеленых глаз Кеннета Розенкранца.
- Ты кто? - спросил лейтенант.
- Тебе, косоглазая макака, не все равно? - вызывающе ответил американец, которому терять было нечего.
Таку потряс головой и с усилием приподнялся на локте.
- Ты Рози, я видел, как тебя вели к адмиралу.
- Я тебе, Исикава, не "Рози"!
- Откуда ты знаешь мое имя?
- Вон, на табличке написано, - американец, перекатившись на бок, ткнул пальцем в изножье койки, где висела дощечка со списком назначений и температурной кривой. - Протри свои щелочки, косой!
- Не смей называть меня косым.
- Но ты же косой?!
- Прекратить! - лаконично приказал фельдшер. - Чтоб поубивать друг друга, силенок еще маловато. - Он очертил в воздухе дугу. - Вы и так меня работой завалили.
Лежащий на соседней койке юноша, забинтованный с ног до головы и весь утыканный резиновыми трубками, выходящими из всех отверстий его тела, внезапно дернулся и издал тонкий пронзительный вопль - так стонет под слишком высоким давлением предохранительный клапан парового котла.
- Да заткните ж вы глотку этой суке! - крикнул Розенкранц.
- Такеда, введи ему четверть грана морфина, - распорядился Хорикоси, и старый санитар, взяв гиподермический шприц, впрыснул его содержимое в одну из трубок. Запеленутый в бинты кокон почти мгновенно затих.
- Долго не протянет, - вполголоса сказал санитар.
- Вот и хорошо, - заржал Кеннет. - Одной макакой меньше.
Хорикоси выпрямился и взглянул на американца:
- Капитан, предупреждаю: не укоротите язык - я вам сделаю колостомию [операция по созданию искусственного наружного свища ободочной кишки] и отправлю обратно на гауптвахту. - Он кивнул в сторону вооруженного матроса-часового, стоявшего у единственной двери в палату, и только собирался еще что-то добавить, как послышались крики:
- Доктор! Доктор! ЧП! Авария на полетной палубе! Вас срочно требуют к кормовому подъемнику!
Хорикоси двинулся по проходу между койками, потом на минуту остановился:
- Не забудьте о том, что я сказал. Колостомия, - с угрозой бросил он через плечо, взял маленький черный саквояж и мимо часового вышел из палаты.
- Что это еще за кол... кост... костоломия такая? Кости, что ли, мне ломать будет? - осведомился Кеннет.
- Нет. Тебе ушьют задний проход, а прямую кишку выведут наружу, и какать будешь в мешочек, - усмехнувшись, объяснил Исикава.
- И этот старый пердун решится на такое? - голос Кеннета дрогнул.
- Будь уверен.
Розенкранц некоторое время смотрел на него сквозь полуопущенные веки.
- Слушай, - сказал он. - А ведь это с тобой мы третьего дня схлестнулись над Токио?
- Как ты узнал?
- Разговоров было много. Ты молодец.
- Какой же молодец, когда валяюсь здесь?! Хотелось бы еще полетать.
- Мне бы тоже хотелось - и побольше, чем тебе. Ты оставил меня с носом, но без пятидесяти штук.
- Ты что, только ради денег воюешь?
- Да как тебе сказать... Я, конечно, не люблю жидов и кое-что насчет этого наболтал адмиралу. Но в конечном счете все решают деньги. - Он задумался на мгновение. - А для тебя? Неужели есть что-нибудь важнее?
- Честь. Гордость. Император. Кодекс бусидо.
- Кодексом сыт не будешь. И пьян, кстати, тоже. И бабу не подцепишь.
- Ты, я вижу, альтруист и бессребреник, - с сарказмом сказал Таку. Высота твоих устремлений просто ошеломляет.
Кеннет побарабанил пальцами по тюфяку.
- А этот пижон... ну, с красным колпаком и зеленым обтекателем на машине - как его?..
- Подполковник Мацухара.
- Тоже летун - будь здоров. Мы с ним сцепились. Он сжег моего ведомого: отличный был пилот, хоть и поляк. Но и Мацухаре твоему от меня досталось. Я как врезал серию - крыло всмятку!
Таку окинул взглядом четкие очертания его тяжелого лица и вспомнил, как на совещании накинулся на Йоси, обвиняя того в трусости. От этого воспоминания на лбу выступила испарина, в горле застрял комок.