- Все семеро подняли "Сигнал принят!", сэр.
- Отлично, - Фудзита подошел к переговорной трубе. - Курс один-шесть-пять, скорость шестнадцать. - Голос из штурманской рубки повторил приказ. Сигнальные флажки поползли вниз и на "Йонаге", и на эсминцах. Конвой начал поворот "все вдруг", и Брент, ощутив крен, почувствовал, как под стальной кожей чаще забилось сердце авианосца.
- Курс один-шесть-пять, скорость шестнадцать, девяносто восемь оборотов, - послышалось из переговорной трубы.
- Так держать.
Несмотря на промозглый туман и слабую видимость, они отвалили от причальной стенки ровно в восемь и следом за серыми "терьерами" охранения медленно вышли в Токийский залив, полный самых разнообразных судов. Потом два скоростных катера Японской Красной Армии сопровождали их до самого пролива Урага - разгонялись и неслись прямо в лоб, отворачивая лишь в самый последний момент. Разгневанный адмирал приказал рулевым: "Протараньте их!", но верткие катера, забитые орущими и вздымающими плакаты "красноармейцами", всякий раз умудрялись уходить от столкновения с носом левиафана. Наконец, когда вышли в открытое неспокойное море, катера, побесчинствовав на волнах, бивших авианосцу в правый крамбол, отстали и умчались в тихую заводь Токийского залива.
Когда от килевой качки палуба "Йонаги" стала медленно, словно грудь глубоко и крепко спящего человека, вздыматься и опадать под ногами Брента, он неожиданно для самого себя испытал приятные ощущения и жадно впитывал холодный, чистый, солоноватый морской воздух. Безбрежная гладь простиралась до самого горизонта, и лейтенант, как всегда, почувствовал себя песчинкой в этой необозримой водной пустыне.
Но воспоминание о Маюми заставило его беспокойно затоптаться на месте черные жгучие глаза впились ему прямо в душу. Он злобно пнул носком башмака ветрозащитный экран. В последнюю неделю увольнения на берег были отменены, и, конечно, надо было позвонить ей, пока "Йонага" стоял в доке и был подключен к городской сети. Но в их последнюю встречу девушка была полна такой скорби, гнева и даже злости, что у Брента рука не поднималась набрать ее номер. Было ясно, что надо дать ей время успокоиться. Но и Маюми не делала никаких попыток связаться с ним. Брент ждал, не будет ли хоть краткой записочки, но до самого выхода в море так ничего и не дождался. Ничего. Ровным счетом ничего. Ему на память пришли слова отца: "Когда не стало Кэтлин, мне словно отрубили руки и ноги". Теперь он понимал его.
Море било авианосец в правый крамбол, как пушинку поднимая на волну все его восемьдесят четыре тысячи тонн, и эти тяжкие удары гулким эхом отдавались где-то в самой глубине его стального тела, словно звучал огромный храмовый барабан. Брент вспомнил слова адмирала - "лучшие глаза на "Йонаге", не человек, а радар", а с ними - и о своих обязанностях. Он поднял бинокль. Ветер свежел, срывал с верхушек волн кружевные оборки пены, разгонял туман, и в прямоугольнике чистого синего неба над головой появилась стая чаек, пронзительными криками выражавших свое разочарование: военные корабли не вываливают за борт мусор и объедки, тем более нечего ждать поживы от вышколенной команды авианосца.
Море, на удивление, многолико: оно может быть обиталищем ужаса и смерти, может поразить ни с чем не сравнимой красотой. Брент в прошлом походе видел и то, и другое, и третье, но сегодня боги-живописцы превзошли самих себя: на севере громоздились, уходя в поднебесье тысяч на тридцать футов, отвесные башни и зубчатые крепостные стены грозовых туч, поверху окрашенных полуденным солнцем в ярчайшие малиново-багровые тона, а снизу, у самой воды переливавшихся сине-серым и осыпавших море жемчужной пылью дождя. На востоке и на юге небо было чистым, и лишь кое-где по нему быстро проплывали караваны облаков. Именно туда курсом на юго-восток шел "Йонага", чтобы принять на борт свою палубную авиацию.
Значит, скоро Брент увидится с Йоси Мацухарой... Со дня смерти Кимио летчик сам казался живым мертвецом - он был вяло безучастен ко всему, что происходило кругом, отгородившись от окружающих непроницаемой стеной вины и скорби. Он искал смерти, и Брент знал, что предстоящий рейд "Йонаги" откроет перед ним широкие возможности для славной гибели. Самурай пройдет свой путь не сворачивая, даже если в конце ждет смерть, - так велит и предписывает кодекс бусидо - и совсем скоро все они ступят на этот путь.
За спиной послышались шаги и знакомый голос адмирала Аллена:
- Не слишком ли свежо для посадки?
Фудзита кивнул:
- Ветер - пять баллов по Бофорту. Отличное испытание для мастерства моих летчиков.
- От девятнадцати до двадцати четырех узлов - многовато, сэр. Может быть, отменить рандеву? Ляжем в дрейф и примем авиацию, когда ветер стихнет. Прогноз на завтрашнее утро - безветрие.
- Нет, - покачал головой японец. - Нам еще долго болтаться в Южно-Китайском море, прежде чем ливийцы выйдут из Владивостока. - Он подергал свой седой волос на подбородке. - Ну, что там слышно от вашего друга Вила? "Огайо" молчит?
- Молчит.
- Я вижу, они не злоупотребляют радио...
- Это естественно, сэр. Их в два счета запеленгуют и наколют как жука на булавку.
- Будем надеяться, арабский конвой не задержится с выходом. Горючего нам только-только хватит, чтобы на шестнадцати узлах доползти до Корейского пролива и там не больше двадцати дней поджидать арабов.
- А танкеры, сэр? - недоуменно спросил Брент.
- Танкеры? - ядовито переспросил Фудзита. - С тех пор как наши индонезийские друзья переметнулись к мерзавцу Каддафи, они отказываются продавать нам нефть. Я только что получил донесение о том, что оба наши танкера грузятся в Сан-Педро. Дозаправки в море у нас не будет.
Брент в сердцах стукнул кулаком по ветрозащитному стеклу рубки, прошептав: "Огайо", черт тебя дери, подашь ты голос или нет?", а потом вновь поднял к глазам бинокль. Теперь прибрежные горы и холмы скрылись за горизонтом, и со всех сторон их окружало только необозримое морское пространство. Грозовые тучи на северо-востоке тоже словно погружались в воду, а то, что оставалось на поверхности, налилось зловещей чернотой, прорезаемой время от времени вспышками зарниц. Оттуда доносилось отдаленное погромыхиванье, словно разгневанные боги метали друг в друга молнии. Но ветер слабел, и чем дальше к юго-востоку шел авианосец, тем спокойней становилось море. Раздавшийся на западе гул заставил Брента повернуть голову.
- Господин адмирал! - доложил телефонист. - Радио от командира авиагруппы. Мы в зоне их прямой видимости. Запрашивает разрешение на посадку.
Фудзита, окинув взглядом далекий горизонт, где ясную голубизну неба перечеркивали стаи черных крестиков, посмотрел на хлопавший по ветру кормовой флаг на гафеле.
- Передать "Эдо Лидеру": даю "добро" на посадку! Мой курс ноль-четыре-ноль, ход - двадцать узлов. Заходить на посадку по вымпелу!
Взвились сигнальные флажки, и когда восемь кораблей конвоя одновременно, как единое существо, стали круче к ветру, гул усилился, и авиагруппы закружились против часовой стрелки над "Йонагой".
- Черт... - пробормотал Брент. - Больше полутора сотен. Прямо стая саранчи.
- Да-а, - сказал Аллен, щитком приставив ладонь к глазам. - Попробуй-ка посадить такую армаду.
- На "Йонаге" служат лучшие в мире гаковые.
- От аварий это не спасет.
- Аварии избавят нас от неумелых пилотов, - как о чем-то само собой разумеющемся ответил Фудзита.
- Несомненно, сэр.
Все, кто находился на мостике, подняли к небу бинокли. Как всегда, самым нижним коридором шли бомбардировщики, а над ними вились изящные истребители прикрытия. Те и другие двигались традиционным японским строем - по три тройки троек. В память о несуществующем больше Первом воздушном флоте - "Коку Контаи" - сразу за кабиной была выведена зеленая полоса. Ближе к корме другая - синяя - свидетельствовала о принадлежности самолета к палубной авиации "Йонаги", а трехзначный номер на вертикальном стабилизаторе указывал назначение и тип машины. Брент, совсем запрокинувшись назад, разглядел круживший над остальными самолетами приметный истребитель Йоси Мацухары с красным обтекателем и зеленым колпаком. "Рад тебя видеть, старина", - прошептал он.
- Господин адмирал, - сказал телефонист, - командно-диспетчерский пункт докладывает о готовности принять самолеты на борт.
- Добро, - отозвался Фудзима. - Вымпел!
И вслед за этим, выпустив шасси, начал снижение первый торпедоносец-бомбардировщик B5N. Сверкающая алюминием и плексигласом громадина, снизив скорость, пошла на посадку, выбросив хвостовой гак. Офицер-регулировщик в желтом жилете крест-накрест вскинул над головой флажки и резко опустил их вниз. Летчик убрал газ, и машина грузно опустилась на палубу, поймав гаком трос аэрофинишера. С узких мостков вдоль полетной палубы спрыгнули ликующие матросы, отцепили гак и покатили B5N через аварийный барьер к носовому подъемнику.
- Шестьдесят пять секунд, - сказал Аллен, взглянув на часы.
- Медленно! - крикнул Фудзита телефонисту. - Слишком медленно! Ускорить посадку!
Наоюки отрепетовал команду.
Следующий бомбардировщик сел за пятьдесят пять секунд.
- Уже лучше! - разом сказали адмиралы.
Затем один за другим приземлились все оставшиеся пятьдесят два самолета, и последним посадил на палубу свой торпедоносец с ярко-желтым обтекателем командир группы подполковник Окума. Через несколько минут он, как был в летном комбинезоне и шлеме, уже стоял в ходовой рубке между Брентом и адмиралом Фудзитой, наблюдая за посадкой третьего по счету бомбардировщика D3A.
- Еще пятьдесят четыре "Айти" и пятьдесят семь "Зеро", - сказал Аллен.
Фудзита молча кивнул в ответ, быстро глянув на часы.
Окума, еще шире развернув плечи, подал свое массивное тело вперед.
- Лучшие летчики в мире, адмирал! Работают как часы.
Но Марк Аллен показал ему на бомбардировщик, который заходил на посадку со слишком большой высоты.
- У этих часов лопнула пружина...