— Да-а, не ожидал. Да еще и без оплаты — так, баш на баш. Крутой ты стал коммерсант.
— Ну, растем помаленьку… То есть в каком смысле без оплаты? Сам говорил: итадакимасу. Чего ты так смотришь?
— Да нет, ничего. Неужели так сильно достало?
— Не то слово. Даже этот толстый заметил. Во туша, да? Ну, так что, клиент-то твой не пришел? Чего я тогда сижу?
— Да не знаю, чего ты сидишь. Может, сделку обмыть хочешь.
— Какую сделку, ты чего? Жорка, ты, по-моему, переработался, как твои японцы. Давай-ка, мы всю эту сушь побоку и раздавим бутылочку хорошего красного — я заказываю, я тоже твой клиент. Только лучше бы не здесь, а там, у тебя, как в прошлый раз.
— Красного… ну, да, естественно. Нет, извини, дела. Извини. Пойду.
— Да ладно, я все понимаю: гири долга. Который платежом красен. Ну, как говорится, всё было прекрасно — гочисосама! Верно, сэнсэй?
— Да не совсем… не совсем.
Почему так расплодилась у нас всякая чертовщина, сказки, фэнтэзи, боевики с бредовым уклоном? «Примитивизация культурного ландшафта в теряющей свой смысл стране». А потом? Снова искать смысл? Ну, значит, у нас большое будущее, мы в начале долгого пути. Как это скучно, думать про долгий путь! А где же место подвигу? Оно еще есть? Как сказать… Вот, писали, швейцарец какой-то попал в наш городок, ужаснулся бедности и грязи, теперь клянчит везде деньги, кормит стариков, школяров, игрушки малышам привозит. Не банкир, не цюрихский гном, просто инженер. Увидел, что голодные дети, старики. Просто человек. Чокнутый, конечно, детей пожалел. А дети запомнят. Он, может быть, один такой в их жизни и будет — запомнят. Как Митя доктора с его фунтом орехов. И вот уже сто лет с лишним прошло после этих орехов — революции, речи, подвиги, свершения — а дети голодные и старики брошенные. Этот вот подкармливает, чокнутый, в лице что-то от Деточкина. «И теперь плачу, немец, и теперь плачу, божий ты человек!» Gott der heilige Geist…
— Севка, ну что там с Никой, не слышал?
— Была у него. Вышла в пятнах, но, вроде, не выгнал.
— Так, может, обошлось?
— Добрый день, для кого он добрый. Филипп, загляните ко мне через минутку.
— Йес, сэр!
— Вот сейчас и узнаешь.
— Что ты все каркаешь? Кассандр.
Застегнем пуговку.
— Можно?
— Садитесь, Филипп. Как вы помните, я обещал найти для вас время. Я его нашел. Вы узнаёте эту папку, не так ли? Это подготовленные вами материалы к договору, среди которых есть просто ни с чем не сравнимые. Позвольте, я вам зачитаю. «Я не знаю, зачем так устроено, но каждому нужна помощь — сочувствием, участием, любовью. Те, кому она не нужна, вычеркивают себя». Это весьма, весьма сентенциозно. И как трогательно!
— Исидор Кирилыч…
— Нет-нет, вы послушайте, это интересно. «Каждый приговорен к самому себе, и каждый сам приводит приговор в исполнение». Это, как вы, конечно, поняли, позиция «Холодильные шкафы». Но какая глубина!
— Исидор Кро… Ки… — апчхи!
— Не перебивайте меня, Филипп, это не в ваших интересах. Так вот, позиция «Витрины». Извольте: «До Бетховена плохих концов в музыке не было, потому что была вера и люди верили, что все кончится хорошо. Но вера — ив самом деле опиум, наркоз, страусиная политика. Ведь съедят — что хорошего? Хорошо то, что, когда тебя едят под наркозом, ты улыбаешься и строишь планы. Да и сама картина. Одиноко торчащая посреди пустыни высоко задранная… в перьях, обращенная к смертельному врагу. Это красиво!» Меня трудно удивить, Филипп, однако ваше многоточие в перьях просто стоит у меня перед глазами. Достаточно. Я не требую от вас объяснений и не приму их. Меня только интересует, должен ли я проверять теперь все документы, которые вы готовите и оформляете?
— Да нет, там везде нормально, это только тут.
— К сожалению, у меня есть основания усомниться и в этом. Когда у вас отпуск?
— Ну, в конце мая. Я исправлю сегодня же.
— Пойдете с понедельника. Заодно и простуду подлечите. Приведите в порядок дела, горячие передайте Севе, остальные заморозьте.
— Так договор же.
— Надеюсь, вы понимаете, что доверить вам теперь такой договор я не могу.
— Но ведь я же всё сделал, подготовил…
— Молодой человек, любите бизнес в себе, а не себя в бизнесе. И не делайте из договора культа, я займусь им сам. Вам до отпуска дела хватит. Обсуждение закончено. Вы свободны.
Всё. Всё накрылось. Всё, что делал, все планы, расчеты. И всё из-за этого юродивого. Идиот проклятый, радиолюбитель!
— Ну, узнал?.. Ты в порядке?
— Отобрал «Грош».
— Чего и следовало ожидать. Ты какой-то наивный, Филя. Ты же простой манагер — ну кто тебе даст заключать миллионные сделки? Это же не твой уровень. С тобой разговаривали, потому что у нас еще много бизнесменов от сохи. А еще больше — от прилавка на рынке. Ну, прикинь: если ты директор по продажам, и тебе старший манагер приносит в клюве одну у.е., а простой — десять, что ты подумаешь? Что твой старший только клювом щелкает, а сам не может ни у.я. И на у.я. ему тогда столько платить? И если этот старший подал тебе, директору, такие сведения, значит, он в самом деле дурак. Но Крокодилыч не дурак, так что этот договор он бы у тебя забрал по-любому. Ну, и чего теперь?
— Дела я тебе передать должен.
— Чего — вообще? Ни хрена себе!
— Да не радуйся. В отпуск иду. С понедельника.
— A-а, ну, это другое дело. Чего мне радоваться? У меня своих хватает. Теперь еще твои волочь. Ну, давай, чего там.
— Некогда сейчас. Ухожу. Завтра.
— Так меня завтра не будет: на точках. А ты куда намылился?
— Значит, послезавтра. На опознание.
— A-а, да, ты же у нас главный ментоскоп. Ну, не промахнись, Ассунта. А то опознаешь не того — они посадят, им без разницы.
— Не промахнусь.
Цветомузыка форм — вот самый доступный язык природы, и художники переводят с него на языки музыки и пластики, учить которые нам тоже лень. Мы упрощаем их — типа короче, блин! — до примитивного «похоже — не похоже», по существу возвращая их природе, и возвращаемся сами. Типа руссоисты, блин. Типа критик, блин. Что еще там?..
— Да, Юрий, что случилось? Юра, я в машине, еду по делам, давай быстрей. Откуда ты знаешь, куда я еду? Какой дяденька, зачем ты разговариваешь на улицах с незна… В школе? У вас же там охрана. Что — срочно папе? Ну, читай. «Не огорчай меня, Хладомор»?! Где ты сейчас? Сиди с учительницей, пока не приедет мама, слышишь! Ни с кем больше не разговаривай и никуда не уходи, ты понял? Всё, жди.
Этого еще не хватало.
— Елена, ты где? Всё это не важно, сейчас поедешь и заберешь Юрку. Прямо сейчас! Да, случилось. Не спускай с него глаз ни на минуту. Ты меня слушай! Потом сразу домой, и никуда сегодня, ты слышишь? И никому не открывай! Приеду — объясню. Да, и можешь начать собираться, я с понедельника в отпуске. Ну, полетим по горящей. А он пусть учится, нечего дергать. Короче, никуда и никому, ты поняла? Всё.