— Вот правильный вопрос. От тебя НИЧЕГО не требуется. Строго, категорически, если хочешь, императивно: НИЧЕГО!
— Так, а ч-что тогда — что императивно?
— Оставайся самим собой. Оставайся верным себе. Оставайся таким, какой есть. Этого достаточно. Это то, что нужно. Это всё, что нужно. И будет тебе и новая квартира, и теплое море, и новая сеть.
— И разбитое корыто?
— А корыто я тебе разобью за взгляд влево или взгляд вправо, ты понял меня, сказочник?
— Я п-пошутил.
— Чувство юмора у нас кончается с подписанием договора, так что веди себя правильно.
— Но ведь у вас, кажется, положено кровью? Я таких не п-подписывал.
— Да, кровью. Но мы не отстаем от жизни. Мы в гуще. Идем навстречу клиенту, учитываем спрос, готовим предложения: маркетинг! Как у вас, только лучше. Сейчас договора подписываются исключительно чужой кровью. Твой подписан дважды: вначале как соглашение о намерениях, а затем как обязывающий текст.
— Какое соглашение? С кем? Я ничего… Кто вы?
— Что это у вас всё проблемы с опознанием? А вот гляньте-ка на фоторобот преступника — узнаёте?
— Но это же я!
— Во, давно бы так; фиксируем явку с повинной.
— Но фоторобот же я и составлял!
— Ага! Фиксируем собственноручное.
— Это ошибка! Я всё объясню!
— Вот ваша подпись. Теперь понятно, почему вы не опознали предъявленное лицо.
— Да, я не опознал, но это потому, что на меня давили, мне угрожали, сыну моему угрожали!
— Кто же это тебе угрожал, японец? Скажи, разберемся.
— …Кто… кто вы?
— Опять не узнал? Ну, дай пять.
— А-а-а! Руку больно!
— Косточки тонкие, рисоед. Опознал теперь?
— Да, да!
— А глаза вспомнил? Чьи они?
— Мои!
— А сейчас будут мои. Ты все-таки огорчил меня, Хладо-мор. Дрожишь, холодно тебе? Сейчас согреем, вот паяльник. Что ты так сжался? Расслабься. А можно и утюг. Ты как любишь, с паром или на сухую? Напрасно ты огорчил папашу Мюллера, Хладомор!
— Мюлле… Так я — где? Я попал…
— Что ты подумал? Что ты посмел подумать? С кем ты нас сравнил, урод? Встать!
— …Петр Иванович!
— У нас тут не принято лежать днем. Что, рука затекла? Вот, взгляните на фотографии. Это то, что осталось от вашего неопознанного. На этот раз вы его узнали? Распишитесь.
— …Ч-чем?
— У вас что, ручки нет?
— A-а. Да, есть, конечно. Ее не забирали. Вот.
— Чудненько. Теперь еще пара формальностей — и вы свободны. То, что случай ваш необычный, можно сказать, из ряда вон выходящий, это вы понимаете?
— Да, конечно, я же всё вре…
— Поэтому сведения, которые вы нам сообщили и сообщите в будущем, не подлежат разглашению. Это тоже понятно? Распишитесь. Дальше. Дело об убийстве не закрыто и будет рассматриваться в установленном порядке. Но вы не будете к нему привлечены до тех пор, пока будете и дальше сообщать нам всё, что может иметь к нему отношение.
— Но…
— Если вас это устраивает, вы свободны. Если нет — остаетесь здесь в качестве основного подозреваемого. Точнее, не здесь, а в соседней камере. Она по размеру такая же, но в ней с десяток уголовников, давно не имевших свежего мяса. Итак, что вы решили? Остаетесь? Но учтите, здесь остаться самим собой вам не удастся. Ни морально, ни, хе-хе, физически. Хотите убедиться? Устроить экскурсию? Ковалев!
— Нет! Не надо. Я хочу выйти отсюда.
— Ну, кажется, поняли. Распишитесь. Вот так. Ваш оперативный псевдоним, или, как говорят за этой стенкой, погоняло — Кэт. Помните радистку, убежавшую от гестапо? Сказка! Вы у нас тоже «радист», на художественную волну настроенный, но от нас не убежите. А волна ваша, между нами говоря, дерьмовая. Я ведь с этими так называемыми деятелями искусства имел дело, много дел имел, мне потому и ваше передали.
— Но… это не мое дело.
— Ваш источник заглох, как им всем положено, под забором и от нас, таким образом, ушел — от нас уходят только таким образом, — так что теперь это ваше дело. Тем более вы многообещающий коммерсант. Это обещает. С деловыми людьми, ей-богу, куда приятнее. А с богемой возиться — как выгребную яму вычищать.
Пьянь, наркота, а гонору, апломбу! И ведь не знают ни хрена. Я их Бродского лучше их знал — у нас его много было, у нас всего еще много. Мне кое-что даже нравилось, хоть и жид. Их, вообще, всех подряд давить, я считаю, неправильно: могут пригодиться при случае. Ну, не везде, конечно, пускать, но у нас — чисто, из армии, из церкви выметем, а на скрипках — чего, пусть пилят. Вон, у америкосов музыка сплошь черномазая, и со всего мира бабло рубят. Вот и нам так надо. А валюту — в казну. И пусть пилят. А кто сбежит— мочить, всех мочить, плутония и полония на всех хватит! Везде, в отелях, в сортирах, в синагогах. Ты в церковь-то ходишь?
— Я? Н-нет… работы много.
— Это ошибка, Кэт, это непредусмотрительно. И за работу прятаться не надо, не спрячешься. Или, по-твоему, у президента и у тех, кто отвечает за безопасность государства, меньше работы, чем у тебя, вшивого торгаша в стильном костюмчике? Церковь — это то, что объединяет и скрепляет Россию. Мы ее становой хребет и ее мускулы, а церковь будет нашими нервами. И не надо действовать нам на нервы, как те художнички-безбожнички — где они сейчас? То-то. И заметь, всё законно. «Погром!» «Мракобесие!» А все суды оправдали. Вот и всё. У нас в судах, в прокуратуре тоже чисто. Теперь на очереди финансы, бизнес, СМИ — всё чистить надо. Вот, у тебя начальник, «лед не ждет», что это за имя «Исидор»? Нерусский, что ли?
— Почему нерусский? Не знаю.
— Ну, так узнай.
— А чего я… это не мое дело.