— Да, конечно. Но такое ощущение, словно бы… Словно что-то недосказано. Последнего слова не дали.
— Ему или вам?
— Ему. И мне.
— Ну, я не Высший судия и вызвать вашего резидента на связь я едва ли смогу. А вот испросить для вас последнее слово — пожалуй.
— В смысле?
— Я могу воспроизвести состояние, в котором вы слышали ваш Голос. Возможно даже, что вы его вновь услышите. Нет-нет, никакой мистики. Просто я не исключаю, что он передал вам больше, чем вы знаете. И если это так, то в ваше сознание могут выйти и другие его мысли, которые для вас окажутся новыми; вы сочтете их посланиями с того света, а на самом деле они уже сейчас в вашем подсознании, как в электронном почтовом ящике, который надо только открыть. Пароль я знаю. Но если и ничего не услышите, то, по крайней мере, от того, что у вас осталось невысказанным, освободитесь. Сбрасывайте пиджак, туфли — ну, вы помните.
— То есть вы меня тогда все-таки «гипнотизнули»?
— В этом даже не было особой нужды. Работы вашего «ретранслятора» было почти достаточно. Ну-с, удобное положение, расслабились.
— А кредитку?
— У нас с вами полный рапорт, то есть взаимопонимание, и никакие кредитки нам уже не нужны, тем более пустышки. Закрывайте глаза. Тяжелеют руки. Вы засыпаете. Спать!
Моя душа, значит, ни к черту. Вот как. «Не представляет практического интереса». Ну, да, там же интересны только юродивые и разные нищие духом. А я, худо-бедно, не нищий. Ничем. Суми-масэн. А вы будьте богаты духовно, ради бога! И будьте замечательно интересны. Я вам даже, может быть, хлебушка куплю. Если будет настроение. И если хорошо попросите. На хлебушек-то грошики нужны. На духовное ваше богатство-то что ж купишь? — одно только царство небесное. Вот им и будьте сыты. Чего вам еще? Нет, не куплю я вам хлеба, а и даст кто — отниму. Не по злобе и даже не от жадности — а вот, антиресно мне посмотреть, как вы царством небесным пропитаетесь, аль там воздухом свободы, аль еще чем богодухновенным. А я уж тут как-нибудь — хлебцем насущным. Но с маслицем. А там, глядишь, и с икоркой. Потому что я-то не юродивый. Я нормальный. Я такой, как надо. Каким надо быть сегодня и еще больше надо будет завтра. И у меня уже всё есть. И еще всё будет. То же самое, но больше и лучше. И другого мне не надо. И не надо проблем. Никаких.
— Я хотел бы с-сказать тебе несколько с-слов…
— Это ты? Но ты же… Ты же умер! Откуда ты?
— Н-не знаю. Ты п-послушаешь?
— Ну… так это ты что, опять, что ли, начнешь?
— Нет-нет, я… я только… П-понимаешь, как-то мне это казалось неприятно и даже страшно — уйти в такой же темноте, как пришел, ничего не поняв, не прояснив, «не приходя в сознание». Кажется, так и случилось. Только глаза приоткрыл — и всё оборвалось… маму жалко… И что-то же пытался, что-то делал, но, знаешь, как-то ничего не успел. Я пытался о чем-то думать, что-то объяснить себе. Я медленно думал, нетвердо, вечно не о том, но — как мог, и ни к чему определенному так и не успел прийти, и вот… Маму очень жалко… Опять я не о том. Я… я хочу рассказать тебе, что я думал, что у меня получилось или, скорее, не что получилось, а на чем оборвалось. Может быть, ты сможешь, захочешь — дальше, лучше, глубже меня…
— Зачем мне твои мысли, думы твои великие, зачем? Отвяжись от меня!
— Да-да, я понимаю. Я в жизни не стал бы… я никогда не навязывался, никому. И не любил, когда… Но теперь так получается, что меня никто, кроме тебя, не слышит — только ты, ты один. Я знаю, тебе не нужны мои слабые, куцые, нелепые мысли, я знаю. Но от меня больше ничего, совсем ничего больше не осталось… не останется — возьми хоть что-нибудь! У тебя впереди огромная, мимолетно-долгая жизнь, ты еще не знаешь, — что-то ведь может пригодиться. Пусть не сейчас… Знаешь, у мамы на полочке фотография моя, я там еще живой… ну, то есть, естественно… — старая совсем фотография, любительская… ну, это не важно… но я помню, о чем я тогда думал, вот в тот момент, когда снимали — благодаря этой фотографии и помню, — ты знаешь, я представить себе не мог, как много перевернется во мне, как изменятся мои мысли…
— Да на что нужны такие мысли, с которыми на чердаке сидеть и на хлебе экономить?
— Да, наверное, я во многом ошибался…
— Да ты во всем ошибался! Вся твоя жизнь — дурацкая ошибка, тебя не должно было быть. И теперь она исправлена, и тоже по-дурацки. И отстань от меня!
— Да-да, «мне всё не удалось — и даже смерть моя…»
— А вот мне всё удается. Даже твоя смерть! Ты хоть там-то знаешь, что она была не случайной? Ты хоть знаешь, с кем ты говоришь?
— Это не важно, это не важно.
— Ты всепрощенец по жизни был, да? Толстовец?
— Н-нет. Знаешь, я не очень прощал. Это, наверное, тоже ошибка. Но и это, может быть, определяется настройками…
— Да кому, к черту, это интересно? Ты меня уже заколебал резонансами своими. Кому нужны все эти фантазии, фантастики, фэнтэзи?
— «Фантазия инфекционная болезнь, и если вас окружают только здоровые, не беспокойтесь, она вас минует». Это один мудрый человек…
— Да вот здесь он у меня уже, твой мудрый человек! Ты достал уже меня! И если ты не заткнешься, я… я найду таких, которые тебя и там достанут!
— Ах, если бы это было возможно!
— Да и что у тебя брать? что с тебя возьмешь, с тебя даже взять нечего. Ты пустой, ты голый лузер с жалкими обрывками недоношенных мыслей! Кому, на что они могут сгодиться?
— Ты прав! Ты прав! Может быть, они годны только на то, чтобы посмеяться над ними, оттолкнуть их и оттолкнуться от них, чтобы твои, твои собственные были умней и глубже, чтобы они — были…
— A-а, родовспоможение, «акушер мысли». Да иди ты сам туда, акушер! Ты… ты даже не идиот — «идиот» для таких награда, вроде титула, — ты ничто, недоделок, чмо! Не о чем с тобой говорить. Да и нет тебя, и не было никогда. Всё, базар окончен.
— Как-то у тебя язык изменился.
— Всё, я сказал! Или ты думаешь, что тебе уже всё можно, раз ты заглох, как вам всем и положено, под забором? Да — ты так думаешь? А ты вот о мамочке заботился — может, мне о ней позаботиться?
— …Я б-больше не б-буду тебя б-беспокоить.
— То-то, мыслитель. Чмо везде чмо.
— Достаточно. Просыпайтесь. Ну, вот, отреагирование прошло, больше ваш Голос вас беспокоить не будет, как и было объявлено. Вот эти таблеточки, на всякий случай, возьмите с собой. А засим — приятного отдыха.
Так, что у меня дальше по списку? Магазины, банк. К старикам. Ну, вечером, если успею. Хорошо все-таки: ничего не вякает, не нудит, не отвлекает. Голова чистая… Заехать бы к матери урода этого, привезти что-нибудь. Но адреса же нет. И времени. Да и что я, сиделка? медбрат ему? Не сиделка я…
Ну, что, ложиться надо. Завтра — сегодня уже — последний подъем по будильнику. Последний недосып на месяц вперед! Ну, всё у нас?
— Елка, ты костюм мой уложила?.. А это что еще за явление? Ты чего бродишь, как лунатик, вместо того чтобы спать?
— Да-а, в-вы з-завтра улетите, а я?
— Ты чего заикаешься? Ленка, он чего у тебя, заикаться стал?.. У тебя, у меня — сводить надо было к логопеду, занята очень… А тебе еще месяц учиться. Всё, иди и спи.
— П-пап, а кто т-такой истец?
— Это ты где услышал?
— Д-дяденька на улице п-по мобильнику говорил.
— Слышь, Елка? Вот живое свидетельство прогресса, да? Мыто с улицы какие слова приносили? А эти вот с таких лет уже… Лучшая школа: учиться у самой жизни. Истец, Юра, это тот, кто привлекает к ответу, к суду, кто обвиняет в чем-то, за что-то совершённое или не совершённое — за измену, за преступление, за соучастие и за всё плохое, что ты сделал, а может быть, и за всё хорошее, чего не сделал, хотя должен был и мог. Правда, за это может привлечь только один последний истец, которого, наверное, нет.
— Есть, я п-понял! Есть, только его н-не видно!
— Ты-то откуда знаешь?