Вскоре из интерната уволили учителя словесности, не сошёлся характером с завучем. Безработный тихо спился.
Аполлинарий кое-как дотянул до выпускных и с радостью покинул альма-матер, решив, что от учёбы проку мало.
В призывную комиссию военкомата Аполлинарий Матвеевич явился сам. Разыскал Главного — жилистого человечка в спецовке, крутившего пробки в распределительном щитке и нервно покрикивавшего на голых призывников.
Аполлинарий Матвеевич прокашлялся, уняв волнение, и сразу попросился служить в космос.
— В космос? — ничуть не удивился Главный, подышав на пробку. — Легко, юноша. Посодействуем, за чекушку.
Аполлинарий мигом сгонял в «продторг», купил ноль-пять «Зубровки» и плавленый сырок «Орбита». Ловко пронёс в кармане через проходную и вручил Главному, но… Как часто бывает, вместо космоса военкомат закинул в казахские степи, охранять ИТК.
Об армейской службе сказать нечего, сами догадаетесь. Вернулся Аполлинарий домой возмужавшим, окрепшим, но с мозгами набекрень. Так его военная служба допекла, что решил он прославить Косую на весь мир, чтобы слава о ней долетела аж до Америки! Как именно он будет прославлять Косую, ещё не решил. Сначала надлежало устроиться в колхоз, заработать денег, починить прохудившуюся за два года избу да справить постаревшей мамке подарок — платок с розами.
В колхозе «Рассвет зари» приняли душевно. Чаю налили, про армию расспросили, про кумыс, урюк и арбу. Поинтересовались, правда ли, что верблюд может плюнуть на полста метров? Потом взяли и назначили главным над Калошей.
Так и отработал он в колхозе пять лет — днём возил говны, вечером мечтал о всемирной славе для родной деревни. Честно говоря, с самим моментом подвига не ладилось, ничего не приходило на ум. Поэтому, Аполлинарий Матвеевич пропускал тёмный участок и начинал мечтать сразу с того ясного места, когда все радиостанции мира торжественно объявят о нём, прямо в громкоговорители. Представлял этот миг — счастливые лица односельчан, парадный мундир деда Игната, при медалях, синюю харю счетовода, председателя колхоза, ещё живого и при любовницах, плачущую от радости маманю, обнимающуюся с невесткой.
Деревенские отнеслись к мечте парня недоверчиво.
— Фрукт какой! — ворчали они. — Ни у кого тут мечты не было, а он себе завёл.
— А это что?
— Мечта-то? Ну, Фёдорович, это вроде встал ты с похмелья, и пива хочется, Родину бы продал… А в хате не то что пива, денатурату нет.
От мечты селянам — ни холодно, ни жарко. Плюнули и успокоились, пусть мечтает человек, если хочет. Главное, чтобы вреда не было.
В год, когда подкрался к Аполлинарию Матвеевичу героический подвиг, совсем невмоготу стало! Ну хоть на пустом месте подвиг твори! Космос, космос… Он ведь такой, ждать не станет. «Холодная стихия живой материи», — как любил выражаться окончательно спившийся учитель. Вот только почему именно живой? Этого Аполлинарий Матвеевич понять не мог. Материал, он и есть материал. Ведь если бы, к примеру, лист вонючего гудрона был живой, чёрта лысого бы стал лежать на крыше, встал бы и ушёл по своим делам… И ещё долго пришлось бы уговаривать вернуться — самогонкой, закуской, кисетами ароматной махорки и тринадцатой зарплатой. Всё это не раз проделывал директор интерната с живыми строителями на глазах у всей школы.
В сумерках искать козу бесполезно, вся Косая собралась в доме бывшего агронома. Общая беда сплотила деревню, и даже тяжёлый на подъём Дмитрий Петрович Кузякин пришёл вполне трезвый. Принёс благотворительную чекушку самогона — вдруг в пылу дебатов станет плохо и потребуется первая помощь?
Дмитрий Петрович сразу забился в угол и за время собрания не проронил ни слова. Он вообще числился личностью тёмной и загадочной. Под зелёным абажуром агронома дым коромыслом — накурено.
— Предлагаю создать штаб по ликвидации следствий! Или соглашательскую комиссию, — не удержался шибко грамотный дед Игнат. — На худой конец, можно назначить импичмент.
— Да погоди, дядя Игнат, строчишь, как радио.
Макар Зосимович обвёл собравшихся тяжёлым взглядом, как сталинский нарком — заместителей. Никого не пропустил, даже засевшего в углу Кузякина. С самого утра, как отложил в сортире фантастически мягонькую книжку, зрел в голове спасительный план. Чтобы не спугнуть, ирригатор начал издалека, с выходом.
— Я вот чего думаю, друзья. Хм… Без козы нам не житьё, а своими силами разыскать не сможем. Опыта не хватит!
Следовательно, не попробовать ли, и вправду, сверху поглядеть? — Макар Зосимович многозначительно показал в потолок агрономовской избы. — Сверху-то, это из физики ясно, всё виднее.
— Ты про что? — не понял агроном. — Про мой чердак, что ли?
— Твой чердак давно съехал! — обиделся Ширяев. — С твоего чердака огород Сергеевны не разглядишь, не то что козу. Предлагаю собрать от Косой делегата в космос…
Аполлинарий Матвеевич вздрогнул и насторожился. Горница затихла, такого строго научного подхода к пропавшей козе никто не ожидал. Первым очнулся дед Игнат, этого ничем не удивишь. Из научного подхода к жизни он помнил только про закон тяготения, который людям на голову выдумал какой-то англичанин, и потом не раз доставалось посторонним людям.
— Постой. — Коломийцев заёрзал на табуретке. — Это как? Не понял.
— Чего тут непонятного? — удивился Макар Зосимович. — Государство у нас народное?
— Это смотря как.
— Народное, народное. Ты вот, дядя Игнат, войну воевал. Аполлинарий Матвеевич в Казахстане служил. А сын Сергеевны вообще большим человеком был, возил председателя на «газике», царство небесное.
— Не томи, — поторопил оратора Захарка Замеряйлов.
— Я и говорю. Соберём ходока, пускай идёт в Москву, оттуда прямо в космос. С такой верхотуры всё как на ладони. Они сейчас, как электрички от Рязани, в небо по расписанию.
Народ ахнул. Клевавший носом Егорка Пилеев окончательно сморился, Фёдор Куролесов, неизвестно где набравшийся, полез щупать незамужнюю Вальку Горлову, получил от сидевшей рядом жены по морде и быстро успокоился, потеряв интерес к научной конференции. Один только Макар Зосимович кипятился.
— Дело верное, — сказал он, рисуя пальцем круги на скатерти. — Всё равно лучше, чем ждать, пока Дашка сама явится.
— А то! — поддакнул дед Игнат. — Это оно только на первый взгляд необычно. Я вон, тоже раз на ель влез, думал — назад не спущусь. А германец из пушки шарахнул, так слетел раньше сапогов с портянками!
Бабы захихикали, дед Игнат довольно прищурился.
— Ну ты сравнил тоже, — сказал деревенский скептик Сидор Петрович. — То ель, а то космос! Он повыше, чем сто елей будет. А может, и двести. Соображай разницу.
— Так я и говорю, космос не ель.
Сидор Петрович сонно чинил ботинок в свете фитиля лампы.
— Развели базар, — съехидничал он. — Чего балаболите? Космос, космос… Может, нету никакого космоса? Враки для дураков. Может, там фанерка с картинкой прибита? Вон, как в Угрееве — «Аграрный Нечернозёмный Банк построил для вас дома». Фиг он нам построил, а не дома! Срам висит, свалку прикрывает.
Макар Зосимович укусил большой ноготь.
— Как это нету? Ты чего? Должен быть… Ты когда носки сушиться вешаешь, и те на верёвку цепляешь. Нельзя небу без космоса! Иначе оно держаться наверху не станет. Усёк?
Приподняв голову, Егорка Пилеев размял щёку ладошкой и зевнул.
— Мне завтра рано вставать, — сказал он. — Голосуем, кто за то, чтобы отправить делегата в космос?
Народ стал поднимать руки, стесняясь и поглядывая друг на дружку. Макар Зосимович посчитал голоса. Вышло десять «за» и десять «против». Переголосовали. Получилось ровно наоборот, кто голосовал «за», повернули «против», но общий счёт остался прежним — десять на десять. Вся надежда оставалась на имевшую привилегию Сергеевну.
— При коммунистах с космосом легче было, — сказал Макар. — Ты-то, Сергеевна, в струе прогресса или как?
— Я за, — проплакала Сергеевна в платочек. — Лишь бы коза назад вернулась.
Собственно, никто не был против, чтобы отправить делегата от Косой в космос, сработал чисто российский рефлекс.
— Теперь о главном. — Макар Зосимович навис над столом. — Кого нарядим в космос, товарищи?
Несознательный народ лузгал семечки, покидать Косую в разгар летнего безделья никому не хотелось. Дел по горло. Один Аполлинарий Матвеевич, желавший вызваться делегатом, промолчал от природной скромности. Всё равно ведь никому другому не доверят.