Он молча перевел взгляд на следующую фигуру.
— Старший лейтенант Ященко. Военный повар, — отрапортовал верзила лет тридцати, в бифокальных очках. — Специализация по диетологии при детском санатории. Недельная стажировка по эвтанологии.
— Зрение не подводит?
— Подводит, товарищ полковник. Но выручает обоняние.
— Что ж, поглядим. Вы?
Четвертый выделялся военной выправкой, он даже прищелкнул каблуками. Мокрый шлепок прозвучал неуместно.
— Старший лейтенант Болотов, военный инфекционист-лаборант. Усовершенствование по геронтологии.
Литвиненко поймал его внимательный взгляд: Болотов изучал командира с откровенно профессиональным интересом. Полковник усмехнулся:
— К вашему брату на прием не попасть. А и попадешь, так ничего не добьешься.
— Население стареет, товарищ полковник. А геронтология — дисциплина юная. Делает, можно сказать, первые шаги.
Полковник покашлял. До отправления еще оставалось время, и он мог позволить себе короткую беседу.
— Ну и… что говорит юная наука о нашей… непростой ситуации?
— Работаем, товарищ полковник. Эпидемический процесс налицо, но инфекционный агент пока не выявлен. Но мы не теряем оптимизма.
— А самолеты бьются, корабли тонут… тоже инфекционный агент или какой другой?
— Он, товарищ полковник, — Болотов выглядел воплощенной уверенностью. — Человеческий фактор.
— Острый износ — ив чем же тут человеческий фактор? Турбина, еще приличная, рассыпалась в пыль — при чем гут командир экипажа? Или механик?
— Не могу знать, — инфекционист ничуть не смутился.
Полковник поиграл желваками, отвел взгляд.
— Следующий…
— Майор Соболевский, — толстому коротышке давно не терпелось представиться, он встал неудачно и вот дождался. — Ваш заместитель по воспитательной части.
— Политрук, другими словами, — уточнил полковник.
— А по-прежнему — комиссары, — хохотнул майор.
— Кого воспитывать будем? Кого агитировать?
Соболевский пожал плечами:
— Личный состав. И местное население.
— И на предмет?
Майор вздохнул:
— На предмет единства. — В голосе его проступила скука, вызванная надобностью в сотый раз повторять очевидное. — Против изоляции и фрагментации. Наш состав — объединяющее начало, доказательство жизнеспособности государства. Бронепоезд выехал с запасного пути. Никто не забыт. И страна не отречемся от своих сынов и дочерей в суровый час. — Соболевский посмотрел на часы и нахмурился.
— Вы куда-то спешите?
— Музкоманда опаздывает, — недовольно ответил майор. — Она же агитбригада.
— Напрасно ждете, — разочаровал его Литвиненко. — Я ее собственноручно вычеркнул. Сами можете скоморошничать сколько влезет, а цирк мне не нужен. Перепьются после первого свистка, устроят разврат — вот и вся агитация.
Челюсть у майора отвисла.
— Как же так… Я лично согласовывал… это непродуманное решение, товарищ полковник…
— И вообще с агитацией перебор, — продолжил тот. — Вон, — он кивнул на духовных лиц, — у меня уже целая когорта миссионеров. Как бы не передрались.
— Ваша позиция мне непонятна, — отважно возразил Соболевский. — Как лицо, наделенное особыми полномочиями, я буду вынужден…
— Ну, стучите в свой отдел, — равнодушно перебил его Литвиненко, отворачиваясь.
— Я делопроизводитель, — лейтенант, перезрелый для своих погон, шагнул вперед, не дожидаясь, пока к нему обратятся. — Регистратор. Бухгалтерия, 1C, Эксель, Ворд. Моя фамилия Викентьев.
Полковник постоял перед ним в раздумье.
— Вам сдачу есть чем давать? — осведомился он. Руководство не залаживалось. Навыки сохранились, но руки дрожали и память рассыпалась, и было все равно. Близок локоть, да не укусишь, да и не очень хотелось.
— Товарищ полковник, — послышалось сбоку. — Повернитесь, пожалуйста, чуть-чуть в профиль. Извините.
Литвиненко повернулся и увидел седьмого члена звена, только что подоспевшего и в свое оправдание уже приступившего к работе. Оператор с капитанскими погонами, он же кинокорреспондент, снимал процедуру знакомства на видеокамеру.
— Капитан Лабешников, — добавил оператор, не отрываясь от видоискателя. — Стойте, как стоите, товарищ полковник. Очень хорошо. Не шевелитесь.
Сам он двигался: шел мелкими приставными шагами в опасной близости от края платформы.
Православного батюшку звали Лавром; имени муллы никто не мог запомнить, и он не настаивал, вообще ощущая себя не в своей тарелке и не надеясь на скорую встречу с единоверцами — во всяком случае, не ждал, что покойников от ислама вдруг наберется столько, что он вознесется над остальными конфессиями.
— Аллах милостив, — повторял он по случаю и без случая, разумея при этом, что они, высочайшей милостью, как-нибудь доберутся до Казани.
Мулла не возражал, чтобы его называли Керимом.
— Керим, Керим, — отец Лавр отечески-сочувственно трепал его по плечу. — Выйдет тебе Казань, мне знак был…
В подлинном имени муллы действительно содержалось нечто близкое «Кериму» — в качестве составляющей, равноправно соседствовавшей с другими морфемами.
Бен-Хаим был крепко выпивши. Он держался при этом уверенно и был словно наэлектризован: похаживал, готовый вот-вот перейти на цыпочки, и время от времени возбужденно взмахивал рукой. Губы его без устали шевелились в бороде, то и дело складываясь в саркастическую улыбку.