— Так вот чего пришел. Где ночью шлындался? Не запил?
Напряжение и сосредоточенность сошли с лица Павла. Он натужно усмехнулся.
— Нет, не запил. Спал, наверно, крепко. Не слышал стука.
— Как такое можно не услышать, — напирал дед, — едва замки не снес, в соседнем доме у Братьевых свет зажгли. Там людей поднял, а ты не слышал.
— Ну, так, — неумело оправдывался Потапенко.
В комнате повисла тишина. Такой ответ явно не устраивал деда Матвея, а Павлу нечего было добавить к сказанному.
— Да, — протянул старик, натянул свою затертую ушанку на голову и собрался идти.
— Терентьич, а что Евдокии Ивановне привиделось? — как он ни старался, вопрос вовсе не прозвучал непринужденно.
— Так я тебе уже сказал, — старик встал и пошел к двери, — черта она видела.
Павел тоже поднялся с табурета и проследовал за Матвеем.
— И все? — Его очки блестели в темном коридоре.
Дед остановился у двери, взявшись рукой за ручку. Обернулся и пристально посмотрел на парня.
— И все.
— Ха. Привидится же, — усмехнулся Потапенко.
— Да, — старик открыл дверь и шагнул в светлый квадрат из полумрака времянки.
Макар Терентьевич шел по доскам, пригибаясь под разлапистыми ветвями яблонь, когда его сзади окликнул Потапенко.
— Дед Макар, а в каком часу это было? Ну, когда вы ко мне стучались? — почтальон уже не пытался улыбаться. Его лицо было бледным и серьезным. Старик остановился и обернулся. Он тоже не улыбался. При дневном свете его красные щеки, испещренные сосудами, были похожи на две свеклы, небритое, морщинистое лицо стало еще старее.
— А чего тебе?
— Так, — почтальон пожал плечами.
— Не знаю, — буркнул старик, развернулся и пошел дальше, громко ступая коваными каблуками по доскам.
Павел зашел во времянку и закрыл за собой дверь. Чайник свистел на плите. Проходя мимо стола, он протянул руку и сделал радио громче. Как раз передавали погоду на завтра: «…низкая облачность, возможны осадки. Температура три-пять выше нуля.» Потапенко подошел к плите, снял чайник и поставил его на деревянную подставку. Посмотрел в окно на серое колючее небо. Беспокойство зародилось в его душе после разговора с Терентьичем. Он стоял неподвижно минут пять, прокручивая в голове рассказ старика.
Затем резко развернулся, подошел к столу, выдвинул ящик. Достал прибор размером с радиоприемник, взял исправленную схему и установил в гнездо, после чего присоединил проводки. Боковую панель прикручивать не стал. Павел с трепетом смотрел на творение своих рук. Не спеша, проследовал к окну, сориентировал выходное отверстие устройства на область чуть ниже подоконника, регулировочным роликом выставил мощность и нажал на черную кнопку. Рядом на панельке замигал зеленый светодиод.
Павел с нетерпением наблюдал, как в воздухе стали образовываться буквально из ниоткуда белые, полупрозрачные, едва заметные точки. Они постепенно начали стягиваться к центру, обозначенному излучателем. Плотность микроскопических кристаллов росла. Сначала это была едва заметная паутина, в итоге образовалось облачко, похожее на рыхлую вату. Светодиод погас. Павел медленно опустил руки. Сделал шаг к образованию и потрогал его. Затем поднес ладонь к лицу и стал внимательно ее рассматривать. Он вздрогнул, словно опомнившись, и посмотрел на часы, которые стояли на полу возле кровати.
Прошло чуть больше полминуты, когда он снова обратил свой взор на «вату», зависшую над полом в полуметре. Облачко размером с его перьевую подушку оставалось неизменным. Потапенко наклонился и осторожно надавил на него рукой, постепенно увеличивая нагрузку. Удовлетворенный результатом, решил пойти дальше. Положил прибор на подоконник, развернулся и сел на аморфное образование. Он медленно, с опаской оторвал ноги от пола и приподнял их. Получалось. Он все сделал верно. Период стабильности кристаллизации увеличился вдвое. Павел встал и снова посмотрел на небо. Тяжелые, серые облака, казалось, плыли над самой землей.
«Пусть черт», — радостно и с волнением подумал почтальон.
Независимо от того, сколько значительных произведений подарил минувший год отечественной фантастике, он обречен войти в историю «жанровой» литературы как последний, когда все катилось по накатанной колее. Десять лет назад, в 1998-м, российская НФ была подрублена дефолтом под корень и долго, мучительно выкарабкивалась из образовавшейся ямы. Последствия 2008-го нам еще только предстоит осознать. Странно получилось: долгое время читатели, критики, писатели и даже издатели сетовали на «кризис перепроизводства», однако при должной сноровке и настойчивости любой поклонник фантастики мог найти книгу, удовлетворяющую его взыскательный вкус — пусть даже выпущенную провинциальным издательством тиражом 800 экземпляров. «Малые издательства» хором проклинали книготорговцев, но при этом не прекращали печатать тексты, многие из которых вошли в список обязательного чтения для продвинутых фэнов. Издательства-«монстры» осваивали новые ниши и порой позволяли своим постоянным авторам шагнуть за пределы «формата». В общем, жизнь бурлила, пусть некоторым привередам и казалось иначе, — и вдруг все застыло в одно мгновение. Все, обрыв кинопленки. Вылезай, приехали! Сохранится ли былое разнообразие, рискнет ли в новых условиях кто-то тратить деньги и время на сугубо экспериментальные проекты? Пока на этот вопрос у нас нет ответа.
Любители фантастики хорошо помнят те времена, когда героическая фэнтези почти безраздельно правила бал на прилавках книжных магазинов. От рыцарей и драконов, эльфов и гоблинов, ведьм и друидов было буквально не продохнуть. Однако в последние годы магическая радуга заметно потускнела, и на первые места в списках фантастических бестселлеров стали пробираться совсем другие романы. Почувствовали это и авторы, на которых много лет держался авторитет фэнтези. В минувшем году Волшебная Страна прирастала в основном за счет продолжений, причем общей тенденции не избежали даже лучшие из лучших. Действие романа Марины и Сергея Дяченко «Медный король» разворачивается в том же мире, что и в их книге «Варан» (2004). Снова перед нами мелькают «картинки из жизни» своеобразной биологической цивилизации. Встает над морем Летающий Город народа Золотых, чернеет неприступная твердыня Замка, целиком высеченного из скалы, древней жестокостью дышат сумрачные леса людоедов-гекса… Место, которое в нашем мире занимают орудия и инструменты, созданные из металла, дерева и камня, здесь отведено модифицированным животным, растениям и насекомым. Но и чисто магических сущностей на страницах романа хватает. Загадочный Медный Король может дать все что угодно человеку, готовому расстаться с самым дорогим, — достаточно произнести несложную словесную формулу. Главный герой романа, бывший раб и бывший переписчик Развияр, проходит путь возмужания и обретает нешуточную власть, принося одну жертву за другой. В который раз Дяченко ставят рискованный этический эксперимент: как далеко способен зайти человек, получивший в свои руки столь могучий инструмент исполнения заветных (хотя и не всегда осознанных) желаний? Все хорошо, кроме одного: забыть о неизбежной вторичности этой книги по отношению к «Варану» никак не получается.
В давно обжитый мир возвращаются и Олди на страницах «Гарпии». Действие книги разворачивается в той же вселенной, что и в «Шмагии», «Приюте героев», «Трех повестях о чудесах» и многих других произведениях соавторов. На сей раз Дмитрий Громов и Олег Ладыженский выводят на первый план расу гарпий, «хомобестий» с нечеловеческой психологией и физиологией, мыслящих и чувствующих совсем иначе, чем мы с вами. Последовательность харьковских соавторов в описании этого племени сделала бы честь иному сочинителю научно-фантастических романов про пришельцев. На мой взгляд, их подводит лишь чересчур богатая фантазия и бескорыстное желание поделиться с читателями абсолютно всеми наработками, возникшими в процессе создания книги. Мир, богатый деталями, не лезет в тесные рамки сюжета, словно распаренная квашня в тесную кадку. Слишком много вкусных подробностей, колоритных персонажей, о каждом хочется сказать хотя бы пару слов — как тут удержаться?.. В результате действие вязнет в отступлениях, как топор в суковатом полене. И в то же время именно этот стиль — избыточный, барочный, изобилующий изящными, но лишенными всякой функциональности завитушками, — придает тексту своеобразие. Мало ли у нас авантюрно-приключенческих романов, где сюжет мчится на всех парах, в то время как фантазия буксует?..
Едва ли не главным трендом 2008 года стала напряженная дискуссия о необходимости возрождения классической научной фантастики, ведущаяся, в основном, на повышенных тонах. Видно, тема и впрямь оказалась болезненной — не зря к спору подключились писатели калибра Олега Дивова. Застрельщиками выступили Ярослав Веров и Игорь Минаков, авторы дилогии «Десант на Европу» / «Десант на Сатурн». В своих книгах писатели экспериментируют с социальной моделью, которую в свое время ввели в обиход братья Стругацкие на страницах повестей из так называемого «Полуденного» цикла. Как будет развиваться общество, в котором решены все насущные проблемы современности, где каждому отдельному человеку открыты все возможности: хочешь — развлекайся историческими реконструкциями, хочешь — летай к звездам, хочешь — вступай в ряды анархистов-«трикстеров»? Есть ли у него будущее? Какие механизмы включатся, какие тенденции возобладают? Разумеется, не Минаков с Веровым первыми задались этими вопросами, но их энергичные манифесты, звучавшие со страниц прессы и в Интернете, а также многочисленные сетевые перепалки, в которые соавторы бросались очертя голову, не остались незамеченными и добавили романам популярности. К февралю 2009 года «Десанты» уже были отмечены двумя харьковскими «Золотыми Кадуцеями», а также московской «Чашей Бастиона», и не факт, что звездопад на этом закончится.
Другой адепт «твердой НФ», петербуржец Антон Первушин, в своих высказываниях куда менее радикален — однако по количеству премий он своих коллег явно переплюнул. Часть наград Антону принесли повести, вошедшие в сборник ««Гроза» в зените».
Первушин описывает три альтернативных варианта развития СССР. Известный популяризатор и историк космонавтики, он и в прозе остается верен себе: все его альтернативы так или иначе связаны с космическими достижениями и просчетами нашей державы. Могли ли американцы еще в середине пятидесятых первыми вывести на орбиту Земли сателлит, и как это повлияло бы на «космическую гонку»? Изменилось бы что-то в Стране Советов, разбейся в районе Подкаменной Тунгуски не метеорит, а настоящий космический корабль с Венеры (читайте А. П. Казанцева), или все осталось бы по-прежнему: Перестройка, бандиты в малиновых пиджаках, «МММ», «патриоты России», мечтающие о полной, ничем не ограниченной власти?.. И, пожалуй, самый интересный вариант: как пережил бы наш мир запрет на полеты — не только космические, но и обычные, в пределах атмосферы? Перестали бы подростки мечтать о звездах, если бы им с детства вбивали в голову (из лучших побуждений, конечно!), что человек физически не способен передвигаться воздушным путем? Стиль автора не идеален, однако Первушин изобретательно превращает свои литературные слабости в достоинства. Кому придет в голову упрекнуть писателя в канцелярите, если перед нами стилизация под мемуары советского космонавта с обильными раскавыченными цитатами, как в повести «Небо должно быть нашим!»?.. Впрочем, в неумении рисовать яркие психологические портреты Антона тоже не упрекнешь: его рассуждения о судьбе интеллигенции из повести «Корабль уродов» способны задеть за живое любого читателя, принадлежащего к поколению, повзрослевшему в конце восьмидесятых — начале девяностых годов прошлого века.
С некоторой натяжкой можно назвать научно-фантастическим и роман «Н2О» киевлянки Яны Дубинянской. Сюжет романа (по крайней мере, одна из основных линий) крутится вокруг нового источника энергии, который стремится подчинить себе депутат-миллионер. Впрочем, на самом деле берет Дубинянская другим: тонким психологизмом, умением связать тщательно прописанные судьбы отдельных персонажей с судьбой всего мира в целом. По большому счету, книга посвящена тому, как по-разному люди понимают свободу — и как мало они меняются с течением времени. Когда-то прекраснодушные и юные герои «Н2О» задорно боролись с политическими противниками, издавали газету, устраивали уличные демонстрации и не слишком задумывались, для чего, собственно, эта свобода им нужна.
В общем, см. хроники «оранжевой революции». Закономерным образом они оказались пешками в политической игре «старших товарищей»: когда в мире разразился энергетический кризис, теневые игроки навешали всех собак именно на молодых и наивных. Позже пришло отрезвление и понимание, что для каждого свобода значит что-то свое: для одного полную независимость от окружающего мира, для другого — абсолютный контроль над ним. И все же по-настоящему свободен в этом романе только Океан — древний, огромный, непредсказуемый, не связанный цепями обязательств и эфемерными путами «общественного договора». В книге Яны Дубинянской смешались самые разные жанры: НФ, психологическая проза, социальная фантастика, футурологический прогноз… Обидно будет, если поклонники «жанровой» литературы пропустят это событие только потому, что роман «Н2О» напечатан в непрофильной серии с блеклой, маловыразительной обложкой.
А вот «имперская фантастика», вокруг которой было во время оно сломано множество копий, в 2008 году явно сдала позиции. Единственным заметным прорывом на этом фронте стала книга Елены Хаецкой «Звездные гусары». Автор эстетизирует Российскую империю будущего, стилизуя главки, из которых состоит этот квазироман, то под «Героя нашего времени», то под «Севастопольские рассказы». К реализму и правдоподобию петербургская писательница не стремится, пропагандистских целей не ставит. Здесь решается принципиально иная задача: создание хорошо узнаваемого образа, отсылающего читателей не к западным фантбовекам и космооперам, а к произведениям Лермонтова и Толстого. Должны ли герои, живущие в Российской Империи, которая включает десятки планет, говорить и мыслить так же, как персонажи Эдмонда Гамильтона или Эдгара Райса Берроуза? С какой, спрашивается, радости? Большинство фантастов, позиционирующих себя как «имперцы», не видят вопиющего противоречия между структурой общества, о котором пишут, и изобразительными средствами, которые используют. Хаецкая же не просто почувствовала эту фальшь, но и предложила эффектный метод разрешения проблемы. Правда, рискнут ли «имперцы» принять его на вооружение — вопрос отдельный. Стилизация — прием трудоемкий и требующий особого таланта, не всякий потянет…
Создателям «мультимедийных проектов» (то есть книг на основе компьютерных и настольных игр) не понадобились громкие манифесты, чтобы на волне успеха «S.T.A.L.K.E.R.a» тихой сапой отхватить солидную часть отечественного рынка фантастики. В 2008 году отряд «мультимедийщиков» получил неожиданное подкрепление. Помните анекдот про Леонида Ильича, который любил, отодвинув шофера, сам сесть за баранку, и про гаишника, провожающего автомобиль генсека потрясенным взглядом? «Не знаю, кто это поехал, но за рулем у него сам Брежнев!» Так вот: не знаю, что за игра «Starquake», но за ее вольное переложение взялся сам автор «Ночного дозора» и дважды лауреат премии «Фантаст года» (за самые высокие тиражи). Чем смогли заинтересовать Сергея Лукьяненко разработчики онлайн-игры — загадка. Доподлинно известно немногое: еще в 2007 году он публично объявил о том, что пишет новеллизацию под рабочим названием «Имею компьютер, готов пилотировать!». Чуть позже на сайте «Starquake» появилась официальная информация о «первой в России» книге по онлайн-игре (чистой воды лукавство: на самом деле издатели «Сферы» успели раньше, да и у «Берсерка» есть онлайн-версия). И вот наконец книга Лукьяненко увидела свет. «Конкуренты» начинаются так же, как бесчисленное множество авантюрно-приключенческих романов: главный герой, привлеченный дурашливым объявлением на столбе (цитата из «Аэлиты»?), отправляется по указанному адресу и становится участником игры «Starquake», а его двойник тем временем пробуждается на космической базе, где ему предстоит почувствовать все прелести космической войны на собственной шкуре. Львиная доля текста посвящена описанию игровой вселенной: читатель узнает, как устроена станция и базирующиеся на ней космические корабли, какие взаимоотношения связывают представителей различных кланов, на чем основывается местная экономика и т. п., и т. д. Чтение, вероятно, захватывающее для тех, кто регулярно играет в «Старквейк». Тем не менее, отметим выход этого романа: не исключено, что именно за «мультимедийными проектами», а вовсе на за фэнтези или НФ, будущее нашей приключенческой фантастики.
Эту точку зрения разделяет еще как минимум один из авторов первого эшелона — Борис Акунин, выпустивший в 2008 году роман-компьютерную игру «Квест». Сам писатель охарактеризовал этот проект как «нечто среднее между «Собачьим сердцем» и «Головой профессора Доуэля»», однако на непредвзятый взгляд «Квест» больше напоминает «Гиперболоид инженера Гарина» Алексея Толстого. Американский шпион получает от могущественного магната недвусмысленный приказ: уничтожить советскую лабораторию и ликвидировать ученых, занимающихся синтезом таинственной «сыворотки гениальности» для нужд самого товарища Сталина. Фишка в том, что американец — персонаж сугубо положительный, а вот противостоящие ему энкаведешники 1930-х, напротив, симпатии не вызывают. Обмануть врага, выяснить, кто и где проводит опасные эксперименты, и нанести сокрушительный удар — в этом и заключается «квест», который должны выполнить специалист по экспериментальной фармакологии Гальтон Норд и его спутники. Такова фабула основного романа, вошедшего в эту книгу-перевертыш. Во втором произведении, «романе-ключе», речь идет о попытке гениального биохимика-самоучки из пестрого семейства Фандориных остановить Наполеона, чьи войска приближаются к Москве. Сама идея, прямо скажем, не отличается оригинальностью: в России не первое десятилетие известна книга Гарри Гаррисона «Стань стальной крысой!» с разветвленной структурой, где развитие сюжета зависит от выбора читателя — о многочисленных книгах-играх Дмитрия Браславского я вообще молчу. Однако если воспринимать «Квест» как обычное линейное произведение, он производит недурное впечатление. Вполне достойный авантюрно-приключенческий роман, хотя, увы, и не без досадных ляпов, которые не делают чести уважаемому автору.
Главным дебютантом 2008 года (если так можно сказать о писателе, печатающемся в сборниках и периодике более пяти лет) стал Дмитрий Колодан, первый роман которого, «Другая сторона», принес автору «Золотой Роскон-2009» в обход таких мэтров, как Олди и Лукьяненко. Редкий для современной отечественной фантастики случай, когда литератор начинает свое творчество не с объемистой рыхлой трилогии, а с небольших рассказов и постепенно дорастает до крупной формы, осваивая все более сложные литературные приемы. Колодан давно прослыл «русским Блэйлоком» — не русский Кинг, конечно, но аванс тоже солидный. В «Другой стороне» он отработал его на сто процентов. Героями романа становятся эксцентричные чудаки: молодой инженер, придумывающий чудовищ для фильмов ужасов, девушка, считающая себя марсианской принцессой, стареющий механик, человек-гора, живущий в домике на дереве, бармен, строящий дом из пустых бутылок… Враги у них тоже как на подбор: старая ведьма, похожая на Гингему, ее непутевый сынок, напоминающий гиену-оборотня, загадочный хлыщ на красной спортивной машине и дракончик-томагучи. Более нелепую компанию сложно себе представить — и все же Колодану удалось ловко связать этих персонажей единой сюжетной нитью, крепкой, как стальной канат. Однако главное, что роднит «Другую сторону» и книги Блэйлока, — это ощущение чуда, которое всегда рядом. Надо только побороть страх, протянуть руку — и Небывалое отольется в форму, чтобы до неузнаваемости изменить твою жизнь.
Парадоксальная ситуация сложилась в 2008 году с рассказами и повестями. С одной стороны, издатели по-прежнему охотно выпускали антологии — и тематические, и ежегодные, причем весьма солидными тиражами. С другой стороны, на «сольный» авторский сборник мог претендовать только писатель первой величины. Например, Евгений Лукин, чья книга «Бытие наше дырчатое», на мой взгляд, стала одним из главных событий года. Повесть «Лечиться будем», открывающая сборник, начинается с блестящего диалога о литературных метафорах как о форме психического расстройства. В принципе, дальше можно было и не писать: главное сказано на первых страницах. Шекспир утверждал: «Весь мир — театр. В нем женщины, мужчины — все актеры…» Если же верить Евгению Лукину, то весь мир — это огромная психиатрическая клиника, а женщины и мужчины в ней — пациенты. Именно на этой метафоре строится лучшая российская повесть 2008 года. Вещь, кстати, отчасти автобиографическая: главный герой, Артем Стратополох, поэт и патриот (это у него диагноз такой), исповедует те же принципы отношения к литературному творчеству, что и сам Лукин. Ну, а то, что живет он в стране, где власть захватили психиатры, смущать нас не должно: если приглядеться, так ли уж отличается город Сызаново от города Москвы?.. Вторая большая повесть сборника, «Бытие наше дырчатое», как и «Лечиться будем», принадлежит к знаменитому «баклужинскому» циклу. Эта вещь, пожалуй, поскучнее: писатель иронизирует над парадоксами, связанными с путешествиями во времени, — тема, истертая до дыр еще в прошлом тысячелетии. Впрочем, творчество Лукина интересно в любых проявлениях, его стиль безупречен даже в публицистике, хотя с содержательной частью статей, представленных в разделе «Нон-фикшн», так и тянет поспорить.
Отдали должное «малой форме» и авторы, творчество которых проходит обычно по ведомству «мэйнстрима», что не мешает им писать самую настоящую фантастику. В сборнике «Прощальные песни политических пигмеев Пиндостана» (он же «П5») бывший «малеевец» Пелевин предается традиционному для Виктора Олеговича развлечению: все его новеллы построены на буквализации метафор и посвящены фиксации «семантических знаков» эпохи. Делает он это, как водится, в форме анекдота. Милицейский генерал, попавший под влияние философа-евразийца Дупина, тайно превращает своих подчиненных в «лежачих полицейских» и выкладывает из них то ли скандинавскую руну, то ли китайский иероглиф. Родное правительство организует грандиозный бордель на Рублевке, чтобы приманить олигархов, слишком щедро расплачивающихся во всяких Куршавелях, и использует секретное химическое оружие для создания «Зала поющих кариатид». Люди, обладающие запредельным состоянием, превращаются в «баблонавтов», проваливаясь в иной мир, как свет, притягиваемый черной дырой…
По тому же «принципу анекдота» построено и большинство историй, которые рассказывают Дмитрий Быков и Ольга Славникова в сборниках «ЖД-рассказы» и «Любовь в восьмом вагоне». Правда, ерничества и социального пафоса тут не в пример меньше, чем у Пелевина, а арсенал стилистических приемов гораздо шире. Хотя оба цикла первоначально публиковались на страницах железнодорожного журнала «Саквояж СВ», которым не первый год рулит Александр Кабаков, Быков и Славникова — отнюдь не близнецы-братья, как Ленин и Партия. У каждого из них свой легко узнаваемый стиль и своя интонация. Славникова делает упор на жизнеописание, проводя извилистую линию от рождения героя до ключевого момента в его биографии. Рамки «малой формы» для нее тесноваты: по сути, каждый рассказ писательницы — конспект «большого русского романа» в нескольких частях а-ля «Война и мир». Быкова же не слишком интересует, в какой деревне родился и в каком детдоме воспитывался его персонаж, автора «ЖД-рассказов» интересует в первую очередь та самая ключевая точка, апогей, место схождения судеб, секунда, когда потенциальная энергия судьбы преобразуется в кинетическую энергию эмоционального взрыва. Для Славниковой важен прежде всего процесс, для Быкова — результат. В общем, старая история о мужском и женском начале в литературе, замечательная тема для гендерных спекуляций, дарю.
И еще об одном литературном событии, имеющем значение не только для «фантастического гетто» (хотя для него в первую очередь), стоит сказать несколько слов ради полноты картины. Объемистая книга Анта Скаландиса «Братья Стругацкие», первая в России полномасштабная биография АБС, еще до выхода вызвала целый шквал откликов. Пресса отреагировала на ее появление стремительно и бурно. Одних рецензентов напрягли изобильные лирические отступления Скаландиса, других разочаровало отсутствие подробного анализа творческого метода писателей. Безусловно, некоторые основания для такой реакции книга действительно дает: биография далеко не идеальна, АБС — явление чрезвычайно разностороннее, материала хватит на десятки томов такого же объема. Звучали, однако, и здравые голоса, призывавшие обратить внимание, что перед нами первый эксперимент в этой области, к тому же проведенный автором, искренне влюбленным в предмет своих исследований и не скрывающим свои чувства. Для тех, кто вырос на произведениях Стругацких и в жизни зачастую руководствовался нравственными императивами, привитыми АБС, ценность этой биографии не подлежит сомнению. Остальные могут дожидаться новых биографий — возможно, написанных авторами более отстраненными и лучше владеющими литературоведческим аппаратом. Правда, очереди из желающих пока что-то не видать…
Резюмирую. К концу 2008 года наша фантастика подошла не в лучшей форме. Всё замерло в предчувствии кризиса, на сей раз не «жанрового», а экономического: издатели, писатели, критики… Ждет ли литературу очередная черная полоса, или, собравшись с силами и взявшись всем миром, мы сумеем-таки выкарабкаться? Ау!.. Нет ответа. Остается поступить так, как советовал в 2006 году Дмитрий Быков в эссе «Glamourder»: на время забыть о смысле и сосредоточиться на достижении целей. А смыслы, даст бог, сами помаленьку сконденсируются из воздуха, устав витать над пустой и безвидной землей.
Существенным недостатком фантастических произведений, повествующих о будущем, является, отсутствие в них представлений об идеологии, которой станут придерживаться грядущие утопии и антиутопии. Можно встретить упоминания о неких экзотических, появившихся в мире религиях, можно встретить прогнозы, что та или иная религия — ислам, православие, иудаизм — станет в предстоящих веках господствующей. Но ведь можно предположить, что у людей грядущих веков будет какая-то своя, новая идеологическая система, соответствующая их условиям жизни и не похожая (до какой-то степени) на предыдущие системы.
Можно ли предсказать хотя бы некоторые черты идеологии, которой еще нет, но которая станет популярной в обозримом будущем?
Для этого надо попытаться понять, по каким законам вообще развиваются идеологические системы. Богатейший материал на эту тему содержит мировая история религий. Из нее мы можем увидеть, что почти всякая религия или иная хорошо разработанная идеология по мере своего развития формализуется и удаляется от вдохновлявшего её духа; так она доходит в своем поступательном движении до кризиса, в результате которого рождается новая религия или идеология, призванная удовлетворять запросы, которые прежнее учение удовлетворять перестало. Самым классическим переворотом такого рода являлась христианская реформация, а по сходству с реформацией можно найти целое семейство аналогичных духовных революций с похожей структурой. Каждая такая революция — не просто создание новой религии, но религии, отталкивающейся от старой и поэтому становящейся чем-то вроде этапа эволюции этой старой религии. Такими духовными революциями были возникновение протестантизма — в противовес католицизму, пиетизма — в противовес лютеранству, джайнизма и буддизма — в противовес традиционному ведическому индуизму, тантризима — в противовес традиционному буддизму, чань-буддизма — в противовес традиционным китайским религиям, караимства и хасидизма — в противовес традиционному иудаизму. Да, пожалуй, и само христианство на его наиболее ранней стадии также возникло как иудейская реформация.
Духовная ситуация в каждой из этих революций была своеобразна, и все они были непохожи друг на друга. И все же в том, что именно отвергалось новыми учениями в учениях старых, в том, в каком направлении шел пересмотр старых учений, есть много общих черт, из которых нам бы хотелось выделить четыре.
Самый главный программный пункт всех духовных революций заключался в том, что новыми учениями с большей или меньшей степенью радикальности отрицалось значение созданных старой идеологией формальностей, институтов и обрядов, а важными объявлялись только индивидуальные духовные усилия человека.
Из первого пункта естественно вытекало изменение положения вождей в сообществе приверженцев учения — титулованные жрецы и идеологи, чье достоинство было следствием присвоенного или даже врожденного сана, заменялись на людей, выдвинувшихся вследствие личных заслуг — праведности или знаний. Лютер ниспровергнул жреческое достоинство католического духовенства, которое через таинство рукоположения претендовало на мистическую и иерархическую преемственность от Христа и апостолов, и превратил священников в обычных «профессиональных специалистов», наподобие стоматологов или психоаналитиков, при этом зависимых от церковной общины. (К этой же юридической формуле впоследствии прибегнуло недоброжелательное к церкви советское религиозное законодательство, которое формально вообще не признавало существование такой организации, как церковь, а юридическими лицами считало только отдельные общины-приходы, нанимающие священников.) Буддисты и джайнисты критиковали систему наследственных каст, говоря, что высокое звание брахмана нужно заслужить поведением, а не происхождением. Первоначальное христианство противопоставляло ученому и книжному раввинату боговдохновенность. Хасидизм на первых порах противопоставлял книжности раввина праведность цадиков. А вообще надо отметить, что очень многие сектантские движения в рамках христианства (а большинство сект — это маленькие или неудавшиеся духовные революции) имели идею ниспровержения жреческой иерархии и эмансипации «мира» по отношению к «клиру» — недаром радикальное крыло русского старообрядчества называется «беспоповцы».
В вопросе об источниках учения о революции проповедовали возврат к наиболее базовым из них; при менее радикальных революциях речь шла о новом, свежем, и, соответственно, «истинном» прочтении наиболее священных книг данной религии, не зависимом от «искажений» традиционных интерпретаций; в более радикальном варианте новая идеология отметала всякие священные книги и пыталась опираться на «действительность», «факты» или индивидуальное вдохновение — хотя это вовсе не означает, что новое учение уходит из задаваемого старым проблемного, понятийного и концептуального поля. На знамени реформации было написано: только через писание, только благодатью, только верой. С протестантизмом сходно караимство, которое отделилось от иудаизма под знаком «возврата к источникам», — караимство почитает Тору, но отвергает позднейшие зафиксированные в раввинистической письменности толкования и прежде всего Талмуд. По легенде, караимская секта образовалась в результате конфликта царя Яная с раввинами, казнить которых царь мог, только признав, что понимать Тору можно и без интерпретаторов. То есть возникновение караимства было одновременно и «возвратом к первоисточнику», и борьбой со жречеством. Вообще естественно, что существование развитых жреческих институтов связано с существованием развитой вторичной литературы — священный канон нужно обобщать, комментировать, по нему надо составлять учебники и катехизисы, — а чем еще заниматься жречеству? Джайнизм и буддизм отвергали авторитет Вед и были вынуждены опираться на язык фактов, на анализ действительности. Именно под знаком возврата к фактам часто происходят революции в науке, утверждающие, что реальная действительность загорожена от нас концептуальностью предыдущих школ. Обновление христианства, как правило, идет под знаком возврата к Библии, а обновление коммунизма — под знаком возврата к Марксу (вспомним также, что в философии в свое время выдвигался лозунг: «назад к Канту», а девиз одной из новаторских школ психоанализа был: «назад к Фрейду».) Очень характерная ситуация — когда в какой-нибудь компартии происходит раскол, то отколовшаяся фракция объявляет себя марксистской — в противовес забывшей истоки ортодоксии. Так, в Индии были коммунисты — и коммунисты-марксисты. В КПСС в эпоху перестройки была «марксистская платформа».