— По какой такой надобности?
— Так за сеном же.
— Это в Аничков-то, паршивец?
— Пьян был, с трахту свернул… А сено мы в Вышнем Волочке берём.
— Эка хватил! Вышний-то Волочок вона где! А ты здесь.
— Траектория крутая, ваше благородие.
— Ты мне эти сицилистские слова брось! Траектория… А, может, прокламация? С городом Лондоном в сношениях состоишь?
— Нет, мы аглицкому не умеем… Туда рогоносики ездиют. За пудингами.
— Так и запишем: рогоносики… Э, да это что ещё за рогоносики?
— А такие… кругленькие. Симбиотики, одним словом. Всё думают пудингами экологический баланец наладить, смех один…
— Вот и расскажи про этот баланец.
— Так эвольвента, известное дело, трансгрессирует себе и трансгрессирует помаленьку. Рогоносики туда-сюда, да ведь, пролонгировав энтальпийную кривую, по фенотипу не плачут. Только пудингами спасаются.
Не таков был ротмистр Штаницын, чтобы за всеми этими нехорошими словами не разглядеть надвигающуюся государственную измену. Он-то прекрасно всё понял, хотя внешне этого не выдал.
— А ты имена называй, дружок, имена…
— Да у них и имён-то нет, нумера одни.
— Так ты и нумера называй, голубчик.
— Это можно. К примеру, Первый там, Второй, Третий, Четвёртый… так, ещё шурин его, Пятый… потом Шестой, Седьмой, Восьмой…
Восьмой показался Штаницыну подозрительным.
— Восьмой, говоришь? В Лондон, говоришь, ездит?
— А как же — приходится, ваше благородие.
— А зовут его как, Восьмого-то?
— Восьмой и есть.
— Ну, не скажи, братец… Я тоже в ведомстве по нумеру числюсь, хотя и христианским именем наречён… Ладно, из себя-то он каков, с лица, то есть?
— А как все: корпус хромированный, по всей морде неон-ки… На колёсиках.
— Вот это лучше. Молодец. И у кого же он прокламации получает?
— Пудинги, что ли?
— Ну-ну, пудинги.
— Известное дело — на Хэмптонкорт-роуд.
— Так… А противу государя выражался?
— Вырождался, вырождался. У них народ такой — вырождающийся. Отпустил бы ты меня, барин, меня с сеном ждут…
— А ты, братец, не спеши. Ты мне лучше вот что скажи: где этого Восьмого найти можно?
— Дома, где же ещё.
— А как туда добраться, голубчик?
— Так я и подвезти могу…
— Далеко ли?
— Да световых вёрст этак миллиардика два будет…
— Это ничего, обернёмся…
Глаза ротмистра внезапно зажглись странным огнём, он перегнулся через стол к мужику и тихо спросил:
— А скажи, братец, нет ли у вас курей с человеческим профилем?
— Как не быть, в любом дворе полно.
— И что?
— А ничто. Куры и куры. С пёрышками…
— А Восьмой этот — он, часом, не курица?
— Нет, тогда бы его яйца нести пристроили. А так нет — не курица.
— Жалко, — вздохнул Штаницын. — А ты мужик вроде ничего, справный… Только вот зря у тебя три глаза…
— Где же три? — удивился мужик. — Осередь лба — это рефлектор. Нам, мужикам, без него никак…
Встреться с Квазаром кто поинтеллигентней, он непременно впал бы в мистицизм и религиозный экстаз, учёный-атеист посчитал бы его за монстра и отправил в кунсткамеру, а вот во внутреннем мире ротмистра таинственный пришелец был принят радостно, но без удивления, подобно недостающему элементу в таблице химика Менделеева.
Потому что виновны были все — и ответить должны были тоже все.
— Куры эти ваши, они… кто? Не состоят ли в тайных обществах?