— Нет, ты мне по совести скажи: куры они или что?
— Так это как посмотреть. Спереди вроде куры, а сбоку выходит личность.
— А какая она, эта личность? — замирая, спросил ротмистр.
— А вот как на патрете! — сказал допрашиваемый, радостно тыча пальцем в государеву персону в золочёной раме.
— И что, — не слыша себя, спросил ротмистр, — они все такие?
— Все как одна, ваше благородие!
— Та-ак… А не из царской ли они фамилии? Не Романовы ли?
— А кто ж их спрашивал. Может, и Романовы.
— Не обознался ли ты, любезный?
— Уж четвёртую сотню лет на этих курей гляжу…
— Романовыми кликать не пробовал?
— Всяко пробовал…
— Откликались?
— Откликались.
— А притеснять их не притесняете?
— Сами-то не притесняем, разве петух какой… Так ведь это для дела.
— А Восьмой, он… не петух?
— Какой петух! Так себе, железячка.
— Бомба?!
— Врать не стану, в брюхо к нему не лазил.
— Почему не лазил? Опасался?
— Ясное дело. Руку оттяпает, а новая пока вырастет…
— Опасался — значит, бомба. А бомба он для террору против царской фамилии… А они, значит, бедненькие мои…
Последним усилием рассудка Штаницын понял одно: дому Романовых угрожает смертельная опасность. «Обезвредить Восьмого! Обезвредить Восьмого!» — стучало по голове тревожной мыслью.
От таких ударов он почувствовал боль. Это была боль за государя-императора.
— Ты, голубчик, отдохни пока, — сказал он уводимому Квазару. — У меня голова что-то разболелась…
Потом он в течение получаса ходил по кабинету, стараясь не стучать ногами и на каждый нечётный шаг затягивая солдатскую песню, изредка застывал по стойке «смирно» перед августейшим портретом…
Наконец уселся за стол и вытащил стопку чистой гербовой бумаги.
«.. Настоящим установлено, что на основании проведённого мною дознания крестьянин из Галактионовки Альфацынтаврского уезда Квазар Пульсаров показал о наличии заговора противу царствующего дома. Во главе заговора стоит изменник и социалист по кличке Восьмой, будучи связан с аглицким городом Лондоном. Упомянутый Квазар Пульсаров показал, что означенный Восьмой представляет собой натуральную бомбу, каковую намерен подложить под устои правопорядка. Отталкиваясь от состояния крайней опасности, членам царской фамилии во главе с Государем приходится скрываться в обличии курей, имеющих, впрочем, в профиль вполне человеческую фигуру. Государь и его семья скрылись в секретную деревню Галактионовка, которая Альфацынтаврского уезда никакой губернии и находится в административно неохваченных областях, не значась при этом ни в каких реэстрах. Ввиду невозможности допустить влачения образа жизни возлюбленным Монархом в куриной сущности, предлагаю создать Чрезвычайную комиссию, усиленную двумя полуротами гренадер для поимки Восьмого и перечисления венценосной фамилии в прежнее состояние. Дело полагаю безотлагательным, памятуя об опасности, всечасно нависающей над Империей, ибо жители секретной деревни Галактионовки темны и по недомыслию или злонравию способны использовать вышеозначенных курей-Романовых по прямому их назначению, т. е. как курей. С себя лично вины не снимаю, поскольку виновны все — и ответить должны все…»
— Ещё один сгорел на работе, — констатировал граф Орлов, прочтя перед сном доклад Штаницына. Подумав, наложил резолюцию: «Отставка с полным пенсионом».
Перекинувшись пару раз в дурачка с денщиком и оба раза выиграв, зазевал и отправился почивать.
…Не без всегдашнего трепета подходил Орлов к двери государева кабинета, хотя бояться было, в общем-то, нечего. Да и доклад был пустяковый — о публичном чтении студентом Киевской духовной академии Ардалионом Лютифертским скабрёзной поэмы о праведном Лоте и дщерях его.
Как и следовало ожидать, государь стоял у окна, но в его мощной фигуре чувствовалась какая-то затаённая печаль.
— Пришёл? — не оборачиваясь, осведомился царь. — Читай.
Доклад подходил к своей наиболее интересной середине, когда Орлов заметил, что государь стоит на ногах как-то неуверенно. Разглядев, в чём дело, граф ахнул и уронил папку с докладом.
— Удивляешься, милейший? — повернулся к нему государь и сердито царапнул лапой по паркету. — По твоей милости…
— Ваше императорское величество… — испуганно забормотал Орлов.
— Ко-ко-ко, — нетерпеливо оборвал его Николай. — А кто не прислушался к бдительному голосу ротмистра Штаницына? Молчишь?
Потом произошло совсем невообразимое: государь захлопал себя по ляжкам, огорчился и горестно закричал:
— Насест! Есть в этом проклятом дворце хоть один порядочный насест?
Граф с ужасом попятился, у самой двери поскользнулся на кучке помёта, упал, вскочил и бросился прочь.
Вслед ему неслось звонкое петушиное пение. Над Санкт-Петербургом занимался новый день, и этот день никому нигде не сулил ничего хорошего.
— А ты покушай, ваше высокопревосходительство, — хитро увещевал графа по прибытии домой денщик. — Авось и полегчает.
Граф открыл крышку судка. Государь-император, ощипанный и выпотрошенный, смотрел на него скорбным варёным глазом.
— Ваше императорское величество, как же я могу употребить вас в пищу? Зачем это, что Европа скажет? — запричитал граф.
— Не любо — не кушай, — обиделся царь и захлопнул за собой крышку судка.
— Да что вы, ваше сиятельство, — говорил денщик, — курятинка эта не в пример свежая, только что галактионовские мужики на рынок выбросили…
— А цесаревичи… цыплятки то есть? — спросил Орлов, всё ещё надеясь спасти династию.
— А цыплят ихних сейчас ваша кошечка кушают…