— Но в соглашении говорится лишь об эльдарах и людях, а не об эльдарах, людях и человеческих созданиях!
— Стоит ли, право, благородным мужам впадать в распрю из-за двух упущенных слов! К тому же более сильной стороне более подобает и щедрость!
И тут какой-нибудь краснорожий генерал захрипел бы:
— Да что ты ползаешь перед ними на брюхе и выкручиваешься, как пидарас какой-нибудь! Врежь им промеж рог по-нашему, по-русски!
И все переговоры пошли бы коту по хвост. Но в действительности они пошли туда еще быстрее. Кто-то из дипломатов назвал происходящее «эльфийской уловкой» или даже «недостойной эльфийской уловкой» — а эльдары считают оскорблением, когда их называют «эльфийцами», а уж обвинить любого из эльдаров публично в недостойном поведении.
— Ваши слова падают, подобно кускам дерьма из нечищенного зада тупой скотины, способной лишь жевать траву, — бесстрастным голосом произнесла Провидица. — Они подобают не дипломатам и воинам, а необразованным уборщикам нечистот.
Это было почти объявление войны. Но Земля снесла оскорбление. Она уже не могла позволить себе продолжать войну. Обмен, конечно, провалился. Эльдары были при этом настолько предупредительны и любезны, что предложили всем пленникам-гостям вылететь на нейтральные планеты, через которые можно было вернуться на Землю. Некоторые согласились, забыв — или наплевав — на то, что не к добру для смертных дары эльдаров. Перед отъездом один из офицеров, охранявших пленников-гостей — вернее сказать, опекавших, — пригласил меня в Башню Мастеров. Очень приблизительно можно бы назвать ее кафе искусств. Красное дыханье, гибкий смех. Соскучились по своей шестипалой неправде? По шершавой песне над острогом и кровавым костям в колесе?
То, что было потом, было предсказуемо, скучно и тяжело, хотя кому-то может показаться захватывающим (особенно если это происходило не с ним самим, а с кем-то другим). По прибытии на Землю меня отдали под военный трибунал. Что он делал? Да он вернулся, когда подавляющее большинство пленных еще удерживаются эльфийцами. Томятся в ужасных условиях! Почему он был освобожден? Он читал эльфийским офицерам сти-хи! Развлекал вражеский комсостав! Был выделен и обласкан врагом, да еще сотрудничал с ним! Ну, это измена родине, в чистом виде, все доказательства налицо и тянет никак не меньше, чем на высшую меру! Но тут подписали мирный договор с эльдарами, отменили военное положение — и смертную казнь заменили двадцатью годами каторги. По мере того как всё разваливалось, меня помиловали (десять лет вместо двадцати), затем амнистировали и реабилитировали. Когда всё рухнуло окончательно (а случилось это достаточно быстро), выдали медальку — «Защитнику свободы» — за спасение в плену тридцати девяти человек, так что я даже обрадовался в первый момент — пока эти медальки не стали раздавать направо и налево всем непричастным и невиновным. Я не понимаю — повезло мне или нет? Везение в руках искусных эльдарских Мастеров Судьбы оборачивается бедой, а беда — неожиданным новым везением, и так без конца. Флэшбэки моей памяти становятся, как и следовало ожидать, с годами слабее. Они возвращают мне не те месяцы, что я пребывал на планете эльдаров, — хрен их знает, что они сделали с моими воспоминаниями, может, просто стерли их, — и не дни военной катастрофы на Халладже (.синие шары антиматерии, беззвучно и быстро плывущие к навигационным башням космопорта и поглощающие их в ослепительной вспышке.). Нет, снова надо мной палящая синева — Бога, в пространствах идущего, лицо сумасшедшее. Снова я выкрикиваю: «Солнце, сожги настоящее во имя грядущего!». Четыре камня в ухе военврача всё горят, горят сатанинскими огнями, как осколки Сильмариллов, похищенных Морготом. Но помилуй прошедшее.
— Эту дорожку мои сын выложил своими руками, — сказала Амалия Ивановна.
На ней был красный олимпийский костюм, не хватало только тренерского свистка.
— Андрей выложил это своими руками? — удивилась Вера.
— Нет, — мягко сказала Амалия Ивановна, — другой мой сын. Он умер. Андрюша не очень-то склонен к созидательному труду.
— Мама, — сказал Андрей. Руки у него были заняты пакетом с продуктами.
— Разве я не права? Тебе всегда больше нравилось драться с мальчишками и жечь автомобильные покрышки в поле.
— Ты жёг автомобильные покрышки? — спросила Вера.
— Это было в детстве и только один раз.
— Дым от горящей резины стоял по всему посёлку. Здесь у нас розы, Верочка. Мой сын очень любил розы. Когда эти сорванцы — Андрюша и его приятель — вернулись домой, они были чёрные, как кочегары. Потом Андрюша пошёл в спортивную секцию и научился драться не только руками, но и ногами.
— Это называется французский бокс, мама.
— Не знаю, как это называется, но мне не нравится, когда человека бьют по лицу. Тем более ногами. Ну вот зачем ты устроился в ночной клуб этим… как его? Всё время забываю это слово…
— Вышибалой? Это было сразу после армии. Сейчас я работаю в службе безопасности банка.
— Какая разница? Ты одержим страстью к разрушению. Твой старший брат…
Андрей остановился.
— Ну что, что мой старший брат? — Это прозвучало резче, чем он хотел.
— Твой старший брат никогда не разговаривал с матерью в таком тоне. Да ещё при посторонних.
— Вера не посторонняя.
— Не придирайся к словам. Ты же знаешь, что я имела в виду. Она не наша семья.
— А чья она семья? Она моя жена, мама, хочешь ты этого или нет.
— Какой ты жестокий! Ты очень жестокий, совсем как твой отец. Твой старший брат…
— Мама!
— Молчу! В кои-то веки навестил мать… и затыкаешь ей рот! И вообще, ты можешь не волноваться. Я не буду вам мешать. Я своё дело сделала — ужин приготовила. Справитесь без меня.
— Ну вот, началось, — сказал Андрей.
— Вы не посидите с нами, Амалия Ивановна? — испугалась Вера. — Андрей!
— Что — Андрей?
— Ничего. Амалия Ивановна, не обращайте на него внимания.
— Как я могу не обращать внимания на моего сына? Старики никому не нужны. Я только раздражаю всех.
— Вы никого не раздражаете, Амалия Ивановна. Андрей, ну скажи!
— Ты никого не раздражаешь, мама, — сказал Андрей.
— Вечно обрываешь меня, когда я говорю о твоём старшем брате.
— Прости, — сказал он.
— А тебе следовало бы поучиться у него сочувствию. Да хотя бы элементарной вежливости.
— Я ведь уже извинился, мам, — напомнил Андрей. — Не устраивай мне публичную порку.
— Публичную порку! — с горечью повторила Амалия Ивановна. — И это всё твоё сочувствие к матери!
Она сунула руку в карман олимпийки, достала два кусочка рафинада и словно бы машинально кинула на дорожку.
Остаток пути они проделали молча. Перед резным крыльцом остановились.
«Это крыльцо мой сын сделал своими руками…»
Амалия Ивановна не произнесла этих слов вслух, но Андрей всё равно их услышал. Здесь всё без исключения было сделано руками её сына. О чём его мать не забывала упоминать при любом удобном и неудобном случае. Вот почему Андрей не любил бывать здесь.
«Будь её воля, — думал он, — она бы устроила здесь храм, поставила вместо икон фотографии брата и молилась на них. По-моему, она так и делает».
Амалия Ивановна сразу удалилась к себе; в её комнате забормотал телевизор. Андрей прошёл на кухню, выложил продукты на стол. Настроение испортилось. Он уже жалел, что согласился на эту поездку.
— Она выйдет? — спросила Вера.