Будущее напоминает дорогу в тумане: впереди вырисовываются силуэты, но что именно встретит нас там – определить сложно. Иногда хочется ехать помедленнее, иногда идти на обгон, однако секундная стрелка часов всегда вертится одинаково. Что же искать в этих туманных образах, которые скоро станут настоящим?
В данном рассуждении перед нами стоит как бы двуединая задача. С одной стороны, требуется вскрыть базовые процессы, которые идут в человеческой цивилизации, дать их приблизительные контуры на ближайшее столетие. С другой – требуется рассмотреть их уникальное проявление, обладающее собственной логикой развития, которое будет представлено в судьбе России.
Анонс конкретных событий в стиле «к 2038 году у России появится первая лунная база» по большей части не оправдается по срокам и как-то иначе исполнится по содержанию. Львиная доля сценариев, где прописаны даты победы над бедностью, покорения Марса и обретения бессмертия, – это сиюминутные «хотелки», которые их авторы облекают в форму прогноза.
Необходимо определить основные проблемы, с которыми столкнется человечество, показать узловые точки их решения и подумать, как лучше реализовать шансы России в грядущей эпохе. Не пытаться выдумать, что будет, а представить, что надо нам от будущего.
Как же искать эти проблемы?
В основе человеческой цивилизации лежит техника. Общество показало, что может буквально за одно поколение перестроить свой образ жизни под те новые возможности, которые открывают технологии, – урбанизация здесь лучший пример.
Следовательно, объектом рассуждений будет революция в развитии техники как основа изменения человека.
Введем четыре основных принципа исследования техники.
Во-первых, для обнаружения ключевых отраслей используем критерий «маловероятности» действия техники. Образно говоря, молоток можно соорудить наполовину случайно, почти неосознанно, подглядев действия у обезьяны, а вот создать атомную бомбу из вещества, которого вообще не существует в природе и которое приходится синтезировать, это совсем другое дело.
Во-вторых, попытаемся выявить основные противоречия, которые и определяют качество техники. Как противоречия снаряда и брони определяют качество танка, так в основе технических изделий лежит некое противоречие, форма решения которого и задает особенности обуви, швейной машинки, калькулятора, велосипеда.
В-третьих, любая технология имеет пределы своего распространения. Даже если завтра изобретатели создали бы антигравитационное устройство, «армады планетолетов» не устремились бы тотчас в космос. Солнечная система все равно осваивалась бы медленно: полеты в безвоздушном пространстве сохранили бы свою сложность, космические корабли остались невиданно дорогим удовольствием, потому и «яблони на Марсе» так быстро не зацвели бы.
В-четвертых, необходимо учитывать антропоцентричность в технике – определение человеком себя как конечной цели любого технического процесса, как выраженного смысла существования техники. Для современных машин causa finalis выступает Homo sapiens. Карандаш и клавиатура, при всей разнице в уровне техники, равно «привязаны» к пальцам. Но в современных фантастических прогнозах самое показательное проявление антропоцентризма – это фактический застой одного из ответвлений фантастики, кибер-панка, рассматривающего равноправные отношения человека и компьютера. С чем он связан? Если романы начинались с описания созданного искусственного интеллекта (дальше – ИИ), то последующее совершенствование машин превращало человека в некую игрушку, в объект действия более могущественных сил. В результате авторы вынуждены сужать горизонт прогноза: чем более человечным желают они изобразить мир, тем меньшими возможностями должны в нем обладать вычислительные машины, из-за этого события произведений развиваются либо в ближайшем будущем, либо задаются некие ограничения, тормозящие развитие техники. В романах основателя кибер-панка У. Гибсона можно наблюдать сползание действия с передового края науки на периферию – только так автор мог сохранить уровень отношений между ИИ и персонажами, заданный в прославленной «Нейромантике».
Возникает вопрос: как же такие системы, у которых нет предела по сложности, смогут изменить человека?
Полтораста лет назад развитие металлургии определяло индустриальное состояние Европы. Пуск новых доменных печей был важнейшим в технологическом плане событием. Железной дороге повезло еще больше – она зримо помогала каждому человеку, потому изменение общественного бытия зафиксировано во всей классической литературе XIX века.
Однако стоит отрасли отойти от фронтира, сделаться не такой важной, и самые глубинные изменения в ней остаются совершенно не интересны окружающим. Как пристально общество сейчас следит за отказом от мартеновских печей? И действительно, сейчас переворот в металлургии не приведет к настолько же зримому изменению образа жизни людей, как в XIX веке.
Если мы ищем наибольший прорыв в технике – следует искать то наибольшее противоречие, которое в ней присутствует. Тогда даже временное, даже частичное снятие этого противоречия даст гигантские изменения в технике, позволит создать принципиально новые структуры. Каково же основное противоречие в техносфере? Если мы устранимся от частностей отдельных отраслей, то поймем, что техносфера замыкается на чуждом ей факторе – на человеке. Он ее смысл и конечный потребитель. То есть наблюдается противоречие между самообслуживанием техники и ее функциональным назначением.
Может ли техника существовать, имея целиком автономный смысл? Пока еще нет такой техники, которая сама была бы для себя causa finalis. Однако любой токарный станок не обслуживает непосредственно человека, а создает части других механизмов. Далее: будь машина живым существом, она создавала бы свои подобия. Но специализация, присущая техносфере, требует обратного, потому что функция создания, например, паровой машины это одно, а функция, которую будет исполнять эта паровая машина, – совсем другое. И как назвать техносферу, которая сможет разумно контролировать собственное состояние? Такой термин уже существует – ноосфера. Вот цель эволюции техники, которая снимает самое большое из актуальных противоречий ее бытия.
Вопрос о качественном скачке в развитии техники упирается в создание машин, могущих исполнять творческие функции человека. Названия у таких машин уже есть – искусственный интеллект. ИИ должен самостоятельно пополнять набор своих знаний, овладевать новыми методами, оперировать в нечетких ситуациях, адаптироваться.
Запрос на подобную машину во все века был чрезвычайно велик, и пока ее создание было явно невозможным, желания людей выражались в сказках и философских трактатах. Как только возникла самая призрачная возможность создать разумного работника, в подобные проекты стали вкладывать средства.
Например, как вкладывают в САПР, стремясь превратить эту систему в инструмент с максимально широкими возможностями. Требуются программы – секретари и делопроизводители. Уже сейчас есть сканеры, которые могут распознавать содержимое документов, есть аналитические программы, которые частично понимают содержание документов. Если же вспомнить армейскую проблематику, то здесь берут на вооружение вообще все, что позволит заменить человека. И не только потому, что жалко людей, – человек попросту неэффективен. Труслив, ленив, невнимателен, косорук. Бывает, что храбр, инициативен, находчив и удачлив, но реже.
Закон Мура действует исправно, и мощности суперкомпьютеров двадцатилетней давности сейчас никого не впечатляют. То, что вчера было прорывом, сегодня есть в любом доме. Следовательно, за сравнительно короткий исторический промежуток времени ИИ, созданный на передовых машинах, на суперкомпьютерах, сможет интегрироваться во всемирную паутину. Техносфера приобретет качества самоуправления, самоорганизации.
Это как раз то, что в рамках трансгуманизма принято называть «сингулярностью».
Каково же будет качественное изменение отношений между человеком и техносферой в случае создания ИИ?
Это будет переворот отношения к человеку, причем самый страшный из всех, бывших до того. По И. Канту, человек должен быть не средством, а целью. Но парадокс в том, что пока Homo sapiens остается средством – неизбежно приходилось делать его и целью. Если государство стремится послать солдата на войну, надо ждать хотя бы пятнадцать лет от момента его рождения. Допустим, человек перестанет быть средством, – ни его тело, ни его аналитические способности, ни его эмоции уже не смогут выступить на рынке первосортным товаром. Машины все сделают лучше. В этом случае целью человек будет оставаться только по инерции, за ним останется лишь роль потребителя.
И статус потребителя, как финальной причины существования техники, вовсе не спасает человека от деградации.
Сейчас уже никто не желает учить сведения, которые в любой момент, при ничтожных усилиях можно получить в Интернете. То есть от необходимости знать, где в какой книге находятся ответы, люди переходят просто к умению грамотно формулировать вопрос. За этим почти неизбежно последует новый шаг – формулировать свои пожелания. Но если личный микрокосм человека будет состоять из элементов, поставляемых поисковой системой, и если программа будет указывать лучшие варианты решений, – то даже «слабый» ИИ станет лучшим кормчим в этой искусственной вселенной. Несколько сгущая краски, можно сказать, что характер ребенка сформируется в зависимости от свойств поисковой системы и программы-опекуна – ведь даже родители станут полагаться на почти безошибочные советы компьютеров.
В не самой приятной перспективе мы получаем симбиоз – человек не сможет создавать никаких других смыслов жизни, кроме тех, что уже заданы ему необходимостью потребления. Его личный микрокосм состоит только из элементов, смоделированных компьютером, а решения в этом микрокосме принимаются только по калькам компьютерных решений. Человек становится неким полумагическим элементом, который живет вроде бы для себя, но уже и для техносферы. А техносфера, еще будучи не в состоянии осмыслить сама себя, использует человека как замыкающее звено ее причинно-следственных связей.
Каков может быть ответ человека на все эти потенциальные угрозы?
Микрочипы в крови или укрепленные микроволокном кости скелета, или усовершенствованные хрусталики глаз – дадут лишь очередного «супермена». Но сознание человека мало изменится. Даже нейрошунт, устройство, которое позволит нервной системе напрямую воспринимать информацию от компьютера, здесь не поможет.
Основное требование для сохранения за человеком его статуса – это неограниченные возможности роста его умственных способностей. Лишь обретя возможности по самосовершенствованию, присущие сейчас компьютерам, человек, как субъект, останется во главе техносферы. Так сказать, на вершине пищевой (интеллектуальной) пирамиды.
Подобную трансформацию называют перекачкой (или преображением) – сознание человека оцифровывается и переводится в машину. Идея далеко не нова, неоднократно «обкатывалась» в фантастической литературе. Она, понятно, является весьма спорной по этическим и религиозным соображениям.
Но оцифровка человеческого сознания и создание ИИ – это две стороны одной медали. Если ИИ будет создан на фоне значительного отставания в технологиях работы с мозгом, то люди теряют свое место на вершине техносферы. Самое грустное, что для этого надо просто оставить все как есть: конкурентная борьба и войны обеспечат появление ИИ – ведь в бесплатных и сообразительных работниках нуждаются практически все. Если же будет создана технология преображения, то человечество раскалывается на тех, кто может себе позволить перенос, и всех остальных, – этот вариант блестяще показал Р. Желязны в романе «Князь света».
Основное противоречие, которое вскрывает данная работа, – это противоречие между созданием искусственного интеллекта и оцифровкой сознания.
И у преображенных будут свои проблемы. Основная из них – самотождественность личности. Человек переживает множество психологических кризисов в детстве, но там есть привязка к обществу, к подобным ему, в конце концов – к собственному телу. С какими кризисами столкнется сознание после преображения – сказать очень тяжело. Программное состояние психики позволит человеку свободно перестраивать собственную личность, и эта личность будет непрерывно развиваться. Цифровое самосовершенствование – принципиально новая степень свободы.
Самые известные (или самые одиозные) трансгуманисты называют 2030-е годы[2] наиболее вероятным временам технологической сингулярности. Эти прогнозы могут не сбыться. Как не сбылись в полном объем прогнозы о быстром создании программ-переводчиков, о конструировании ИИ еще в 70-х гг. XX века и множество других оптимистичных предположений. Но даже если к созданию полноценного самосовершенствующегося ИИ человечество подойдет в 2050-60-х – это будет означать коренное изменение человеческой истории.
Однако в пояснении того, что же будет дальше, за гранью, – футурологи вообще, и трансгуманисты в частности, чрезвычайно немногословны. Что же можно разглядеть в грядущих витках научно-технического прогресса?
Главное, что после своего создания ИИ будет неограничен в росте. Биологических рамок, которые задает мозг, у него нет. Следовательно, возможно объединение всей техносферы в рамках единой управляющей структуры – возникновение моносубъекта. Этот сюжет неоднократно рассматривался в фантастической литературе, изрядно опошлен и затаскан. Сколько-нибудь аналитическое рассмотрение основных вариантов подобной интриги требует десятков страниц текста и множества допущений в стиле «Загадки Прометея» Л. Мештерхази.
Но образ моносубъекта позволяет сформулировать противоречие, которое будет характерно для техносферы после достижения технологической сингулярности:
Противостояние между моносубъектностью и полисубъектностью; между неантагонистическим решением всех противоречий в рамках одной личности, и острой конкурентной борьбой нескольких индивидуумов.
То есть противоречие между частью и целым, между всеохватным единством и необходимым разнообразием.
Любой кризис в целиком компьютеризованной техносфере будет провоцировать возникновение моносубъекта – хотя бы с целью экономии ресурсов или для победы над противником. И с возможностью подобного «конца истории» необходимо считаться, ведь на фоне моносубъекта человечество уже не будет играть определяющей роли.
Но будет ли бесконечным развитие этого моносубъекта? Для самообновления необходимо актуализировать некие противоречия, но внутри моносубъекта такой возможности может элементарно не оказаться – все самостоятельные центры мышления будут устранены. Тогда единственным вариантом остается бесконечная экспансия нашей техносферы во вселенной и при этом, как ни парадоксально, потеря ее субъектности. Если будут повторяться одни и те же стандартные решения, замкнется цикл самовоспроизводства – и мы получим образ, похожий на образ Океана планеты Солярис. Техносфера скатится, если уместно такое сравнение, из животного мира в растительный, и кремниевый «Океан», выросший из наших компьютеров, будет активно заселять планету за планетой.
Если сохранятся несколько центров мышления – это привнесет в техносферу более явные противоречия. Пока одни субъекты будут тратить время и ресурсы на освоение территорий, другие смогут вырасти качественно. Создать принципиально новые технологии, которые позволят взять под контроль «первопроходцев» – более совершенные программы, энергетические системы, оружие. В конкурентной борьбе будет постоянно возникать фактор принципиально новой технологии.
Можно представить себе гипотетическую науку, которую, по аналогии с наукой о биосфере и среде обитания – экологией, можно будет назвать наукой о равновесии разумов в пространстве – экофренией. Она будет описывать ту иерархию разумов, которая сложится после широкого распространения ИИ. Понятно, что эта иерархия будет чрезвычайно подвижной, так как составляющие ее субъекты смогут перестраивать собственные личности. Это как если бы музыканты могли бы улучшать слух и навыки игры простой «дозагрузкой» новых программных пакетов. Лучшие пианисты и виолончелисты, конечно, имели бы большие шансы получить свежие программы, но и посредственный скрипач после обновления заиграл бы не хуже Паганини.
Изменения, которые ждут нас в ближайшие сто лет, так велики, что на их фоне меркнут отличия страны от близких и дальних соседей. Однако это не значит, что надо отказываться от самих себя; напротив, вполне возможно обеспечить преемственность – сохранить линию развития страны, ее индустрии, науки и искусства. Обеспечение культурной преемственности в развитии содержит противоречие: между своей конкретной, нынешней формой – и будущим, которое может принять произвольное обличье.
Статичное укрепление идентичности всегда сводится к проставлению национальных штампов на всех окружающих предметах, словах и образах. Чем заканчивается подобная линия поведения, хорошо видно на примере Эстонии или Латвии.
Однако путь космополитической империи, в которой народы смешиваются без общей цели, не менее опасен. Если империя терпит поражение, то носители «стандартного культурного набора», как то язык и нормы поведения, не желают тратить свои жизни на ее спасение. Если взять русскоязычных эмигрантов, переехавших в Израиль, или жителей западной Украины, или многих жителей Кавказа – владение русским языком нисколько не приближает их к цивилизационному проекту «Россия». Имперский язык – лишь основа сохранения единства общества, но не гарантия жизни «души народа».
Цивилизации движутся вперед империями, при том, что империя a priori многонациональна. Любая страна, объединяющая в своем составе столько народов, сколько Россия, сталкивается с феноменом этнической контр культуры: некий субэтнос, этнос или даже социальная страта осознают выгодность действий, направленных на разрушение государства. Объединяющие население религиозные культы, языки, метафизические идеи на определенном этапе перестают работать по отношению к такой группе. Эту группу людей можно квалифицировать по-разному: как «антисистему» Л. Н. Гумилева или как «бесов» Ф. М. Достоевского, – не суть важно.
Попытаемся показать, на основании какой схемы было бы естественнее снимать это противоречие. Используем огрубленную аналогию с тремя уровнями развития культуры.
Первый – занимают масс-культура и архаика. В современных условиях новую субкультуру можно создать за две недели. Модная одежда, десяток экзотических аксессуаров, жаргонные словечки. Носителем этой культуры выступит молодежная среда, а источником финансов и вдохновения – очередной фильм. Собственно, под любой современный блокбастер сочиняется очередной маленький культ: есть свои герои, мифы и фетиши. Однако у субкультуры есть предел развития – в ее рамках не решают реальных проблем общества, это всего лишь способ уйти от действительности. Аналогично в современных условиях неадекватна культура племен Амазонки или Якутии.
Второй уровень – это «осваивающая» культура небольших государств, готовая перелицевать материалы других культур. Ее представители не могут своими силами создавать передовые научные разработки, творить высокое искусство мирового уровня, поэтому основные усилия этой культуры направлены на «перевод текстов» в самом широком смысле. Лишь в частностях удается временами совершать прорывы. Однако народ-носитель этой культуры с ее помощью осмысливает собственное существование. Ее язык – уже «дом бытия». Разумеется, проблемы большей частью далеко не всемирно-исторические, а скорее, специфические. И предел ее развития – перевод материалов из других стран «в режиме реального времени».
Третий уровень – производящая культура, культура фронтира цивилизации. Она сталкивается с принципиально новыми явлениями, вынуждена осмыслять их. Ей приходится вырабатывать новые ценности, новые идеалы, создавать новые понятия и образы. Подобная культура уникальна, поскольку находит свои собственные формы решения противоречий, возникающих при ее развитии. Ее можно отдаленно сравнить с миром-экономикой из работ Ф. Броделя – там поддерживается относительная самодостаточность при постоянном созидании принципиально новых продуктов.
Культуры не статичны, да и в разных своих составляющих могут существовать на разных уровнях. Россия в своей культуре совмещает второй и третий уровни, неся в себе множество субкультур и проявлений этнической архаики. Чем больше проблем решается в рамках ее культуры, тем большей интегрирующей силой она обладает. Лишь первым разглядев будущее, можно сделать его своим.
Но что несет культуре информационная революция?
Скоро программы-переводчики станут напоминать трансформаторы с электроподстанций: тексты будут сплошным потоком переводиться в качестве, достаточном для уверенной передачи информации. Большая часть населения планеты будет понимать английский. Вымрут редкие языки. Интернет обеспечит доступ к любым открыто выложенным данным. Мы получим если не единое информационное поле, то, во всяком случае, что-то максимально к нему близкое.
Одновременно идет процесс, который О. Шпенглер описал как сосредоточение цивилизации в мировых городах. Целые страны отчаянно борются с провинциальностью и тем не менее становятся провинциями. Без крупных научных проектов наука любой страны обречена выродиться в пересказ чужих учебников. Аналогично – с литературой и кино.
Информацию все легче трансформировать, но все сложнее создать что-то принципиально новое на основе имеющихся данных., – вот противоречие, которое будет обостряться в течение ближайших десятилетий.
Настоящую оригинальность культуре дает только война с неизвестностью, покорение новых областей знания. И невозможно отделаться только одной битвой – неким великим открытием или даже исторической эпохой, воспоминания о которой будут бесконечно питать народ. Хорошо, что у России есть культурная эпоха XIX века, с которой можно соизмерять уровень современного творчества. Но эту войну можно вести, только опираясь на передовую науку, разнообразное искусство, мощную промышленность.
Россия не настолько многолюдна и богата, чтобы удерживать передовые позиции во всех областях технологии и культуры. Из каждого открытия может родиться целая отрасль промышленности, каждая разновидность искусства может быть поднята к вершинам творчества. Механически «пощупать» все открывающиеся перспективы, перебрать все имеющиеся варианты в России невозможно.
В развитии российской науки и промышленности раз за разом происходит следующий процесс: страна делает ставку на относительно узкий сегмент технологического развития. В нем быстро достигаются значительные успехи, создаются уникальные технологии. На относительно краткий период достигается паритет с другими мировыми державами или даже фактическая гегемония. За это время можно получить большие экономические, политические, культурные и даже военные дивиденды.
Этот алгоритм обременен проблемами.
Во-первых, развиваемый сектор технологий может быть недостаточно широким, тогда использование превосходных изобретений будет затруднено или не даст ожидаемого эффекта. Можно создать великолепную броню, но провалиться с оптикой и радиосвязью, пример чего – советские танковые корпуса летом 1941-го.
Во-вторых, требуется не только достичь лидерства, но и минимизировать потери от будущего перехода на «второе место». Ведь другие государства могут сравнительно быстро наверстать упущенное время – пример чему космическая гонка. После запуска первого спутника СССР имел очевиднейшее техническое и психологическое преимущество. Космос стал инструментом политики. Но высадка астронавтов на Луне зафиксировала паритет в общем наборе возможностей. Политический фактор вскорости оказался минимизирован, космос перестал быть самоценностью, на первый план вышла прибыль. После провала 90-х и вынужденного затопления станции «Мир» Россия сделала ставку на роль мирового оператора, доставляющего грузы на орбиту, этакого «космического лифта».
Оптимистические прогнозы обещают России роль пятой или шестой экономики мира. Далеко не все производственные цепочки могут восстановить свою целостность в нынешних границах. Даже если политическая ситуация будет чрезвычайно благоприятна и удастся повысить уровень интеграции СНГ, привлечь большое число квалифицированных иммигрантов, все равно в ближайшие тридцать-сорок лет больше чем на 220–250 млн населения рассчитывать не приходится.
На приведенных фактах можно построить схему перспективного технологического развития России – и она будет не так сильно отличаться от схемы времен СССР. При общей догоняющей модели развития возможны качественные скачки в отдельных отраслях промышленности, которые позволяют несколько лет удерживать мировое лидерство. Что особенно важно – эти скачки могут позволить определять развитие техносферы всего мира, как задал вектор развития космической программы первый советский спутник. В подобных воздействиях, пусть и кратковременных, – залог успеха цивилизационного русского проекта.
В состоянии ли культура повлиять на эту схему?
Да. Ведь можно представить текущие успехи – отблесками грядущего величия. Пример коммунизма как идеала, под идеологическим зонтиком которого существовал СССР, до сих пор остается одним из самых впечатляющих в мировой истории. Если взять описание Л. Фейхтвангером своей поездки в Москву в 1938 году, то в этом тексте как нигде много отсылок к будущему.
Можно искусственно поднять уровень своей культуры – представив ее проекцией будущего на современность. Но с воплощениями этой простой идеи всегда возникают колоссальные сложности.
Разберем три случая.
Япония. С. Б. Переслегин не жалеет красок для описания «японского когнитивного проекта». Однако конкретный образ будущего для Японии остается неясен. Такой яркой утопической идеи, как коммунизм, японское общество не разделяет. Лишь идея опережающего развития присутствует там в высшей степени. Люди идут в будущее, но оно слишком туманно. Даже при гигантских усилиях всего японского общества – быть первыми во всем – оказалось невозможным даже вернуть стране полную политическую и экономическую независимость.
США. Широко известный и многими раскритикованный «Конец истории» Ф. Фукуямы – это не прогноз будущего, это попытка законсервировать настоящее. Образ демократии и прав человека в 1991 году требовал немедленного всемирного воплощения. И американский футуролог прекрасно понимал, что с установлением либерализма по всему миру будут проблемы еще похлеще, чем с установлением коммунизма. Новой привлекательной идеи Pax Americana до сих пор не выработал.
СССР. Каждый может вспомнить, что страна не вынесла того слишком большого груза будущего, который на себя взвалила. Коммунизм оказался неподъемной ношей – он находился слишком далеко от настоящего. Под очередные передовые проекты, под стройки требовались сверхусилия, а эти стройки не кончались, за одними проектами следовали другие. Материальная база хронически отставала от ожиданий общества. В результате сверхбыстрой урбанизации и тяжелых военных потерь надломилось село. Как сказал В. Распутин, «без деревни мы все осиротели». Пришла усталость. Итог – Перестройка, с ее разменом гигантской страны на колбасу и видеомагнитофоны.
Итак, обе составляющие – индустрия (реальная экономика) и образ будущего (создаваемые идеалы) – критически важны. Без их гармонии невозможно создать динамичную культуру.
Поэтому для прогнозирования желательного развития России применим следующую схему. Необходимо оценить те индустриальные ограничения, которые накладывают условия РФ на разрешение основного (сингулярного) противоречия, и представить, как наиболее гуманно решить это противоречие в российских условиях, к какому образу жизни лучше стремиться.
Для России принципиально невозможно отказаться от приоритетного развития тяжелой промышленности – гигантская страна требует феерических затрат материалов и энергии, огромных вложений в инфраструктуру. Никакие высокие технологии не позволят импортировать в страну хорошие дороги и миллионы тонн металлоконструкций.
Совмещение хайтека и лоутека как двух векторов развития составляет проблему которую российское государство решает с переменным успехом.
Оборонная промышленность дает прекрасный пример подобного совмещения, однако в ней до сих пор сохраняется тот импульс, который она получила во времена СССР, когда была важнейшей отраслью экономики.
Нанотехнологии – это, по сути, попытка сделать высокотехнологичный лоутек, каким бы оксюмороном не казалось это словосочетание. Привнести открытия последних десятилетий в науки о материалах. Если проект окажется успешным, то качественный уровень российской промышленности резко повысится и, конечно же, этот проект должен осуществляться.
Однако роль подлинного объединителя может сыграть роботизация производств. Высокая степень автоматизации позволит решить кадровую проблему – не столько высвободить людей, сколько прекратить латать «кадровый тришкин кафтан», когда промышленникам приходится гоняться за токарями и фрезеровщиками высокой квалификации. Людей все равно придется возвращать из «маркетинга», но лучше пусть они будут инженерами и программистами.
Кроме того, как уже говорилось выше, с началом гонки за создание ИИ чрезвычайно возрастают риски – проигрыш в ней фатален для государства. А ведь эту гонку надо еще начать!
Ведь чтобы реально сосредоточить большие ресурсы на новом перспективном направлении развития техники, необходима политическая воля. Если весь цикл становления новой отрасли превышает длительность существования бюрократической конструкции, которая обеспечивает финансирование, то проблемы неизбежны. Так СССР «потерял» вычислительную технику с отставкой Н. Хрущева, так раз за разом «горел» талантливый авиаконструктор Р. Бартини, так застопорилось развитие экранопланов и многое другое. Тем более, что государство норовит выделить средства на собственные разработки лишь тогда, когда за границей уже ведутся интенсивные исследования того же рода.
Промежуточный вариант решения проблемы – сократить период «гонки за лидером».
Сейчас, например, Россия может разрабатывать свои стандарты программного обеспечения только в рамках англоязычных норм. С трудом получена возможность регистрировать доменные имена кириллицей. Можно создать свою операционную систему, которая окажется не хуже Windows, но когда она поступит в продажу– гарантированно устареет (потребителем такого товара станут только закрытые государственные организации). Догоняющее развитие имеет смысл, но позволяет достигать результатов лишь в пределах, заданных открытиями и техническими достижениями других стран.
Чтобы выйти из этих пределов, необходимы очень большие усилия. Современный Китай с обманчивой легкостью смог организовать у себя автомобилестроение и скоро создаст современное авиастроение, но это потребовало тридцатилетних успешных экономических реформ, гигантских возможностей государства и «близких к неограниченным» запасов рабочей силы.
Окно возможностей для России открывается с первыми теоретическими изысканиями (когда теория выходит из стадии философских рассуждений) и закрывается при появлении первых серийных изделий (запущены конвейерные линии). Необходимо буквально втискиваться в этот временной промежуток и успевать выходить на рынок с собственными теориями, патентами, изделиями, стандартами.
Деньги – для государства проблема сравнительно легко решаемая. Станки и оборудование можно купить или доработать. Людей подготовить сложнее, но, при относительно высоком уровне образования в России, собрать команду для прорыва тоже возможно. Наибольшие сложности возникают с замыканием цепи – от лаборатории до прилавка, а от него снова к лаборатории. Внедрение изобретений остается гнетущей проблемой.
Вероятно, подобная система по «наверстыванию и опережению» может быть представлена как сочетание нескольких крупных предприятий, которые осуществляют утвержденные государством программы, и набора относительно небольших команд исследователей, которые будут работать по всем возможным секторам развития технологий, на всех ориентировочно прорывных точках. Суть в том, что при осуществлении некоего разработанного плана по развитию науки всегда могут найтись люди, заинтересованные в продвижении принципиальных инноваций, во внесении в этот план дополнительных пунктов. И тут следует не пропустить момент, когда надо вкладывать большие средства. На всем громадном проблемном поле создания российского будущего он будет главной точкой выбора.
В СССР примером подобного перехода может быть судьба реактивных двигателей и ракетостроения. Первоначально ГИРД – это кучка энтузиастов, без денег, без ресурсов, без доступа к разведывательным материалам. В 30-е годы успехи подобных групп, которые получали ограниченное финансирование, позволили создать реактивные снаряды. После войны были созданы серьезные организации, которые осуществили большие проекты. Многое взяли со стороны, позаимствовали, но нужна была база, песчинка, на которой росла жемчужина ракетостроения.
Для новых проектов очень опасно бюрократическое завышение требований. Да еще и при острой нехватке времени – возникает острейшая, ничем не сдерживаемая конкуренция между КБ, институтами и академиями. Научные организации начинают вырывать друг у друга финансирование, как жадные кукушата, вдруг вылупившиеся в общем гнезде. Или процент откатов вырастает настолько, что разработка уничтожается на корню.
Никуда не исчезает основное противоречие между созданием искусственного интеллекта и оцифровкой человеческого сознания. Следовательно, важнейшим вопросом технологического развития ближайших десятилетий в России станет начало гонки за преображением.
Чтобы государство смогло пройти период возможной нестабильности, необходимо иметь доступ к набору технологий, причем получить его именно в «окне» от первых теоретических разработок до промышленного применения. Это технология производства носителей для ИИ, создания и управления ИИ, технология «оцифровки сознания» и развития оцифрованного сознания без утраты личности.
Так какой же образ будущего можно строить на основании подобного технического трамплина?
Если период сингулярности будет пройден хоть сколько-ни-будь успешно, перед обществом откроются перспективы, о которых раньше не очень задумывались. Ведь, по сути, возникнет внешнее управление человечеством. Вероятно, можно рассчитывать на подавление традиционной преступности. Скорость развития медицины будет выше скорости старения организма – это весьма близко к бессмертию. Уже эти два качества будущего задают цель, к которой можно стремиться. Однако как только человек получит увеличение срока жизни и хотя бы относительную защиту от ножа под ребро, потребуется дать ему цели в жизни. А какие они могут быть в постсингулярном обществе?
Самыми очевидными выступают две из них.
Во-первых, непрерывное самосовершенствование. Если люди отстают от машин в своем развитии, то человек может учиться всю жизнь, развиваться – и при этом у него всегда будет что-то интересное для познания. Естественно, все не будет сводиться исключительно к рациональному познанию. Сингулярность даст мощнейший импульс для развития религии – люди захотят верить в бога, потому что только на могущество высших сил будет вся надежда. Потому – духовное развитие. Скорее всего, мы переживем ренессанс религии. Как бы это странно ни воспринималось сейчас, но компьютер может оказаться лучшим зеркалом для души – он правдивее любого психолога сможет раскрыть человеку его же сомнения. Религиозные организации, естественно, не допустят машины к проведению таинств и т. п., но идея духовного самосовершенствования в симбиозе с машиной весьма перспективна.
Во-вторых, не просто самосовершенствование, но непрерывное творчество. Творчество, может быть, вторичное по сравнению с достижениями машин, однако это будет человеческое творение. От новых картин до воспитания прапраправнуков – все должно быть открыто человеку. Машина может первой сформулировать новый закон природы, она может создать ювелирное произведение много большей сложности, даже красоты, но человек сможет сделать то же самое первым из людей.
В-третьих, это идея выхода из человеческого состояния – преображения. Возникнет множество учений, которые будут рассматривать человека как первое звено, как своеобразную куколку истинно разумного существа. Это самый благоприятный для человека вариант развития событий – человечество может сохраниться именно как поставщик душ для преображения.
Тут хорошо бы сделать художественное отступление – листов на пятьдесят – и раскрыть те ценности, те вариации нового мировоззрения людей и машин, которые позволят им существовать в относительном мире. Это должна быть утопия, дерзкая до самозабвения. Она должна основываться на представлениях о справедливости, присущих русской культуре, и одновременно воплощать идеал коммунизма, как общества равенства и свободы развития личности. Очень трудно воплотить в ней идею исторической преемственности – последнее столетие отечественной истории слишком хорошо приучило людей перечеркивать прошлое, а преемственность, эволюционность в сознании преображенных необходима. Она будет основываться и на воплощении доктрины «нулевого роста» – люди должны прекрасно понимать, что наращивать потребление ресурсов им не дадут.
Но здесь я, как автор, могу сказать только, что мне пока не хватает пороху. Блуждать в очередных вариациях богоискательства и богостроительства, теургии человеческой и машинной? Нет. Отравлять внимание читателя рассуждениями – скучными и порой совершенно спекулятивными – о том, что именно должны чувствовать преображенные? Слишком легко сбиться на пустые заимствования, наделить машину человеческой сентиментальностью, жалостью или рыцарским благородством. Для серьезного прогноза необходимо значительно больше данных об особенностях мышления ИИ, о том, как может измениться сознание человека от пребывания в машине. Кроме того, если уж конструировать будущие ценности человечества, то текст должен заглядывать в душу читателя, как «Легенда о великом инквизиторе», и звать на подвиг, как «Манифест коммунистической партии».
Потому желаемый образ будущего, к которому должны стремиться люди, остается во многом фантастикой. Совершенно не ясно, какие ресурсы пожелают выделить преображенные на существование человека биологического. Можно нарисовать любую картинку – от идиллической буколики до урбанистической антиутопии, и все они пока имеют шансы на воплощение.
Пожалуй, можно дать лишь граничное условие желаемого образа будущего: человек во всех своих состояниях должен иметь перед собой перспективы. Возможность самосовершенствования не должна закрываться ни перед одним индивидом. И чем более справедливой будет эта возможность, чем больше она будет связана с качествами личности, тем более бесконфликтно смогут существовать люди и машины. Если сингулярность пройдет благоприятно, то мы получим большие человеческие ясли, в которых люди смогут сохранить свое общество и подготовить отдельных индивидов к дальнейшему развитию. Страна, которая сможет создать у себя такие человеческие ясли, сможет претендовать на целостность собственной истории.
Обобщая эти цели и граничное условие, вероятно, можно сформировать образ российской постсингулярности. Россия – это дом многих народов, где воспитывают Настоящего Человека. Не сверхчеловека (от них-то как раз будет и не продохнуть), а просто Настоящего Человека. Какие именно качества будут вкладывать в это словосочетание – сейчас сложно сказать. Вероятно, в глазах людей такой человек и после преображения сохранит привычный характер. Возможно, в глазах верующих он даже сможет сохранить свою душу. С уверенностью можно сказать одно: этот человек не должен растворяться в удовольствиях или виртуальных иллюзиях, он обязан сохранять творческое начало своей личности, даже если он осознает свою ничтожность перед возможностями ИИ. Ожидая преображения, человек должен быть достоин своего будущего величия.
В качестве итогов можно только добавить, что за последние полтораста лет Россия раз за разом пытается решить проблему кадрового голода в «элите». После очередных потрясений к руководству государством прорывались новые поколения, социальные группы, даже этносы. Однако периодические успехи не удалось превратить в систему, которая бы обеспечивала государство квалифицированными, патриотичными, да, вдобавок, еще и пассионарными кадрами. В следующие десятилетия добавится еще одно требование – разбираться в перспективах науки. При переходе от простого копирования чужих разработок к взрывному развитию потребуется гласный, явный политический выбор.
И только будущее может показать нам – сможет ли Россия участвовать в гонке за создание ИИ, за оцифровку сознания. Надеюсь, что сможет.
Надо постараться дожить.
Например – В. Виндж. «Технологическая Сингулярность».