105168.fb2 Полет ворона (Черный ворон - 2) - читать онлайн бесплатно полную версию книги . Страница 18

Полет ворона (Черный ворон - 2) - читать онлайн бесплатно полную версию книги . Страница 18

Павел встал и начал надевать пальто, висевшее туг же, на кухне - прихожей у Шурки не было.

- Эй, Чернов, - сказала Наташка. Он обернулся. - Слушай, оставил бы рублика три на опохмелку, а? В другой раз увидимся - отдам.

Он сунул руку в карман, вытащил бумажку, положил на стол. Бумажка оказалась червонцем. Наташка посмотрела на червонец и вдруг обхватила голову руками и зарыдала. Павел, не прощаясь, вышел.

В третий раз ему говорят практически одно и то же. Сначала сама Таня, потом Сутеев, теперь вот Наташка, по-своему... Верь, Чернов, верь, надо верить, что все именно так, как они говорят, что все будет хорошо.

Но что-то не верилось, и ноги не хотели идти в направлении дома.

Он остановился, пересчитал деньги и пошел искать ближайший елочный базар.

Надо верить, Чернов. Надо.

Глава вторая НЕМНОГО О ЗВЕЗДАХ

(27 июня 1995)

И ту же песнь, спустя полчаса, Люсьен нашептывал про себя совсем иным тоном, лихорадочно выворачивая на стол содержимое всех ящиков бюро. Пропали! Пропали четыре сотни баксов, которые как раз сегодня нести в Монолит" очередной взнос, очередной квадратный метр в грядущей квартире, очередной шажок к свободе! Но каков мальчик! Как его там - Витя, Слава? Вычислил, где лежит, выбрал момент и... И главное, не уличить его, гаденыша, не ужучить. Я скажу брал, он скажет - не брал... Можно, конечно, попросить Гусикова как-нибудь наехать на засранца. А тот кого попросит наехать на меня? Хватит, играли в такие игры, через это и очутились в гнусной плебейской коммуналке, через это и хлебаем честную бедность, хотя могли бы...

Впрочем, может, и не он взял? В последний раз Люсьен открывал бюро назад примерно неделю. А за это времечко кто тут только не перебывал. В основном, конечно, проверенные товарищи, старые боевые кони-кобылы - но кому теперь вообще можно верить? А может, Светка или там Катька ключики подобрали и в его отсутствие... Эх!

В "Монолит" ехать теперь было бессмысленно, в Орфей тем более - там до восьми делать нечего. А кушать захочется намного раньше. По идее, можно было бы заскочить к мамаше с ее Николашей, но при последней встрече как-то так оно... поднасралось само собой, что теперь не то что денег в долг, а вместо тарелки супчика будет сплошное ХПЖ - холодком по жопе. Короче - ситуация, мда-с...

Люсьен рассеянно запихивал в ящик бюро высыпавшиеся оттуда случайные бумажки. Визитные карточки непонятно кого, какие-то квитанции, билеты. Сколько набралось всякого хламу. Надо бы почистить, выкинуть лишнее - но только на свежую голову, не в таких расстроенных чувствах, как сейчас.

(1978-1979)

Таня бухнула сумки на бетонный пол и нажала кнопку лифта. Никакой реакции. Она нажала еще раз, посильнее. Без толку. Опять лифт сломался. Опять переться с тяжеленными сумками на пятый. И отпыхиваться на каждом этаже. А ведь так хотелось донести такое редкое нынче хорошее настроение до дверей дома!..

За год Таня Ларина сильно изменилась. Похудела, на лбу пролегла вертикальная складка, у краев губ стали намечаться жесткие морщинки. В начале весны она перенесла тяжелую бронхопневмонию, и до сих пор иногда ее мучили приступы кашля, ей тяжело было дышать, поднимаясь по лестнице, а лицо ее сохраняло болезненную бледность. Чудные зеленые глаза утратили блеск и живость, осанка - былую царственность. Даже восхитительные черные локоны будто припорошились пылью... Да, незнакомые по-прежнему смотрели ей вслед, но знакомые при встрече покачивали головами, и в их глазах она читала:

"Что-то ты сдала, мать моя!"

Сдала, конечно, и не столько от болезни, сколько от жизни, серой, блеклой, бездарной. Иван проявлял к ней какие-то чувства преимущественно за обеденным столом, причем чувства эти почти не имели прямой зависимости от качества ее стряпни. Когда он был в духе, он нахваливал все подряд, смотрел на нее добрыми любящими глазами, говорил что-нибудь ласковое. Когда же был чем-то расстроен или раздражен, дулся, ругался, жаловался, что пересолено или недожарено. Лопал, правда, все равно до донышка, подчистую. Только когда она заболела, он перепугался, часами просиживал в больнице, таскал вкусненькое, говорил хорошие слова. Но как только ее выписали, все пошло старым обычаем. И хоть спали они по-прежнему в одной Кровати, с тем же успехом могли спать и в разных городах. Завел он себе кого-то, что ли? Нет, не похоже, она бы почувствовала.

Теперь, когда не нужно было отсылать денег Лизавете, стали они жить побогаче, купили стиральную машину, ковер на стену и на пол, вазу хрустальную, завели сберкнижку. Только все это выходило без радости. Домашние дела сил много не отнимали, особенно до болезни - необходимый минимум держался как бы сам собой, по усвоенной с детства привычке, а как-то изощряться Тане не хотелось: самой не в радость, а еще кто оценит?

Иван потолстел еще больше, приобрел некую вальяжность, барственность. Но это не столько от изменения габаритов, сколько от того, что нашел он для себя новую дорожку в жизни, почти самостоятельную, почувствовал себя добытчиком, принося домой помимо грошовой зарплаты дополнительные деньги, и на первых порах очень этим фактом гордился. Тане же новое занятие Ивана не нравилось до тошноты, и это отдаляло их друг от друга.

Началось это еще осенью, когда к Ивану, спустившемуся в издательский буфет перекусить кофе с булочкой, подсел невысокий старичок в бордовом бархатном пиджачке, с ярко-желтой "бабочкой" поверх воротничка синей рубашки и с густыми седыми волосами до плеч.

- Вы тут служите? - спросил старичок несколько сурово.

- Да, - с набитым ртом отвечал Иван.

- Я вас не виню, молодой человек! - патетически подняв руку, заявил старичок. - Я понимаю, что вы не властны ничего изменить!

- А в чем дело-то, собственно? - озираясь, спросил Иван.

Ему уже несколько раз приходилось общаться с проникавшими сюда, несмотря на пропускной режим, графоманами, и общение это никакого удовольствия ему не доставило. А старичок явно тянул на графомана, причем застарелого.

- Понимаете, еле-еле добился встречи с вашим Коноваловым, и что же отказ. После стольких проволочек - опять отказ! И знаете, чем на этот раз мотивировали? Дефицит бумаги! Как всякую ерунду печатать, Сименона какого-нибудь, так на это у них бумаги хватает. А на Пандалевского, видите ли, не хватает! Вот он, ваш паршивый Лениздат!

Иван понятия не имел, кто такой Коновалов - в Лениздате было множество редакций, - зато теперь нисколько не сомневался, что перед ним сидит классический графоман.

- Стихи? - опасливо спросил он. - Или роман? Старичок горько усмехнулся.

- Какие там стихи? Хотелось бы, конечно, только Бог не дал. С грехом пополам рифмую "райком" и "горком", но дальше этого - увы! А романы писать надо время иметь. У меня же времени в обрез. Я хоть и пенсионер, но человек занятой, очень занятой... М-да, а со стихами, конечно, жаль. Очень бы мне талант стихотворца пригодился...

- Так что же у вас не взяли?

- Не взяли? Мемуары у меня не взяли, вот что не взяли! А там такие факты, такие материалы! Целый пласт советской культуры, никем до меня не поднимавшийся! А они - дефицит бумаги! Это что, в "Искусстве" и вовсе сказали: "Неактуально". Неактуально! Движение культуры в массы, в самую толщу трудового народа, с тридцатых годов по сей день - неактуально!

Иван с тоской посмотрел на дверь, путь к которой преграждал стул со старичком.

- Извините... - начал он. Старичок посмотрел на него, лукаво пришурясь.

- Вы, конечно, решили, что перед вами старый, выживший из ума графоман. Признайтесь, решили?

Иван смущенно кивнул головой.

- А между тем в своей области я, скажу без ложной скромности, величина крупнейшая. И тот досадный факт, что мне приходится ходить по издательствам безвестным просителем, объясняется исключительно тем, что литературный жанр, в котором я несколько десятилетий успешно работаю, почти никогда не удостаивается попасть на книжные страницы.

- Почему? - не понял Иван. - У нас довольно много печатают мемуаров.

- А я говорю вовсе не о мемуарах! - взвизгнул старичок. - Я сценарист массовых культурных мероприятий. Древнейшее, достойнейшее занятие, у истоков которого стояли жрецы Древнего Египта и Эллады! А мемуары - это так, побочный продукт, зов души, стремление оставить свой след в вечности...

- Это какие массовые мероприятия? - спросил Иван. - Елки новогодние?

Старичок усмехнулся неосведомленности юного собеседника.

- Конечно, и елки тоже. Спрос на них большой, но это ведь одна, ну, две недели в году. Одними елками не проживешь. Главная моя специализация профессиональные праздники и юбилеи. Вот где простор для творчества! А главное - это весьма хлебное дело!

Иван с сомнением посмотрел на старичка. Тот перехватил его взгляд.

- Не верите? Смущает мой богемный вид? Это так, профессиональная униформа. Подобрана на основе многолетнего опыта. Людям, далеким от искусства, приятно видеть, что они имеют дело не с обычным советским служащим, а с настоящим художником. Это облегчает ведение переговоров, хотя и требует известного навыка... И все-таки не верите? Хорошо, смотрите...

Старичок залез в портфель, который держал на коленях, и извлек оттуда потертую папку с замусоленными завязками.

- Вот здесь, - сказал он, с гордостью раскрывая папку, - договора и заказы только на ближайшие два месяца. Сталепрокатный завод, ПТУ номер 17, трест озеленения, ПТУ 128, райпищеторг, завод слоистых пластиков... Есть и частные заказы. Юбилей тестя товарища Казаряна... кто бы это такой, что-то не припомню... Ну, и так далее... Вот, взгляните. Особенно интересна графа "сумма".

Это была действительно интересная графа. За два неполных месяца старичку причиталось под полторы тысячи рублей.

- Нравится? - спросил старичок, убирая папку.

- Да, вообще-то, - признался Иван.

- Одна беда, староват я стал, нет былой прыти, не успеваю. Да и со стихами у меня выходит слабо, я уже говорил. А народ стихов требует, песен. Композитор-то у меня надежный, многолетний проверенный товарищ, а вот с поэтами - проблема. Подряжаю молодежь, а из них кто запьет и подведет, кто начнет такие цены заламывать, что и самому ничего не остается, кто вдруг заартачится и начнет вопить, про измену идеалам высокого искусства... Тяжело, тяжело с молодыми!