Вторым подошел Золотарев.
- Мои поздравления, - сказал он, целуя Тане руку. - Именно такой я представлял себе Сокольскую. Говоря откровенно, фильм вытянули двое - Гафт и вы.
- Ну что вы, - смущенно пролепетала Таня.
- В романе, который я только что закончил, "По лезвию штыка", для вас есть большая роль. Такая, знаете, бывшая княжна, в эмиграции вынужденная петь в русских кабаках... Я передам вам экземплярчик. И сценарий тоже - он почти готов. Кстати, спасибо вам еще и за мужа. Толковый, старается. Вы, наверное, ругаете меня, что сильно его загружаю?
- Ну что вы, - повторила Таня.
- Очень скоро предоставлю его в полное ваше распоряжение. Отправляюсь, знаете ли, в командировку на месте собирать материал о наших революционных эмигрантах в Швейцарии. Давно уже заявление подал а теперь вот - разрешили.
- Поздравляю, Федор Михайлович, - вежливо сказал Никита. - Мой поклон Вильгельму Теллю.
- Всенепременно.
- И надолго?
- Пока на шесть месяцев. А там посмотрим. Никита с завистью и тоской посмотрел вслед удаляющейся фигуре писателя.
- Везет кому-то! - злобно прошипел он.
- Ты что? - встревоженно спросила Таня.
- Да так, не обращай внимания. Это я на себя, дурака, злюсь... Невыездной, блин!
К ним подходили еще люди - артисты, студийное начальство, вовсе незнакомые, - поздравляли Таню, перекидывались парой слов с Никитой, иногда прикладывались к бокалу...
- Пошли и мы, - сказал Никита и встал.
- Так вроде никто еще не уходит. Удобно ли?
- Нет, ты не поняла. Сделаем пару кружков по залу. Надо тебя представить кое-кому.
Дольше всего они задержались у столика Терпсихоряна, но общались не с ним, а с его соседом, лысым толстячком с висячими усами, напомнившим Тане гоголевского персонажа по имени Толстый Пасюк - того, которому галушки сами в рот залетали.
- Вот это и есть наша Танечка Ларина, - для начала сказал Никита.
- Ось мы и сами... это, догадались, - басом отозвался толстячок. - Гарна дивчина! Седайте... это, садитесь.
Он протянул Тане пухлую руку с пальцами, похожими на сардельки.
- Бонч-Бандера Платон Опанасович, - напустив на себя важный вид, представился он.
- Известный режиссер из Киева, - пояснил Никита. - Ну, "Гуцульская баллада", помнишь, конечно?
- Конечно, - соврала Таня. - Красивый фильм. Бонч-Бандера согласно закивал толовой.
- Я тут вашу картыну бачил... это, смотрел. Гарно, аристократычно... Есть у меня до вас, это... Предложение.
- Да?
- Сценарию я в готеле оставил, завтра перешлю вам... Як для вас напысана.
- Спасибо, - наклонив голову, сказала Таня.
- "Любовь поэта" называется. Из жизни Пушкина.
- Интересно, - сказала Таня, а сама подумала: "Уж не Наталью ли Николаевну он мне предлагает сыграть? В роли Натальи Гончаровой - Татьяна Ларина. Обалдеть можно".
- Съемки летом. Соглашайтесь. Без пробы утверждаю. По высшей ставке, сказал Бонч-Бандера.
Таня с удивлением заметила, что украинский акцент пропал начисто. Видимо, Платон Опанасович прибегал к нему при знакомстве, для самоутверждения.
- Вы сценарий на студии оставьте, у меня, - сказал Никита. - Я передам.
- Добро! - согласился Бонч-Бандера. - Ну, до по-баченя, красавица, жду вас в Киеве.
- Спасибо, - сказала Таня, и они отошли.
- Что за роль? - по пути спросила Таня.
- Понятия не имею, - признался Никита. - Я и его сегодня в первый раз увидел. Утром на студии. Увязался на закрытый просмотр чистовой копии, увидел тебя, обомлел и пристал как банный лист - познакомь да познакомь. Вот и знакомлю.
- "Гуцульская баллада" - в самом деле есть такой фильм?
- Есть. Я смотрел. Ничего хорошего. Фольклорные страсти на фоне горных красот. Но он - режиссер со связями, а студия денежная. Советую согласиться.
- Сначала надо бы сценарий прочесть...
- Прочтешь, куда денешься.
В "рафик" набилась большая, веселая компания: Анечка, две ее подружки-актрисы, не снимавшиеся в "Особом задании", - их лица Таня помнила хорошо, а вот имена забыла, - актер Белозеров, сыгравший красавца-белогвардейца, застреленного в финале фильма уходящим от погони Огневым-Тарасовым, осветитель Паша, бородатый (и крепко поддатый) помреж Володя, Любочка из административной группы. Общее веселье нарушал только Огнев, притулившийся возле окошка спиной ко всем и лишь изредка обращавший на остальных свой знаменитый трагически взор. И еще, к своему неудовольствию, сзади, в сам и уголке, Таня увидела Ивана, который мирно посапывал положив голову на плечо Володи.
- Этого-то зачем с собой тащите? - спросила Таня. - Он и так хорош.
- Этот со мной! - напыжившись, изрек бородатый Володя, а Анечка поспешно добавила:
- Пусть едет. Не бросать же его здесь. У нас отоспится.
Таня пожала плечами и села, втиснувшись между Никитой и Любочкой. Автобус тронулся.
Мастерская скульптора Вильяма Шпета (для друзей Вильки) занимала огромный бревенчатый дом в Коломягах, оборудованный в плане удобств довольно примитивно. Разве что электричество было. Готовили на походной газовой плитке, а если по безалаберности забывали вовремя заправить баллончики, переходили на примус. За водой ходили к колонке на перекресток. Все прочее размещалось во дворе, поражая первозданной дикостью. На то, чтобы содержать такую махину в тепле, потребовалась бы уйма дров, и то если предварительно законопатить все щели, коих было великое множество. Вилька, когда ему в Союзе предложили эту выморочную халабуду под студию, решил проблему по-своему. С помощью местных умельцев он привел в порядок круглую железную печь, которая давала относительное тепло в две крохотные жилые комнатенки. Обширный же камин, находившийся в громадных размеров зале, он заложил, и теперь это сооружение использовалось в целях декоративных и лишь отчасти прикладных: его просторная полка была забита всякой всячиной, от созданных хозяином "малых форм" до гнутых ржавых гвоздей, задубевших драных рукавиц, проволочек и не имеющего названия хлама. Большую часть пространства залы занимали Вилькины композиции разной степени монументальности и завершенности, ей и космонавтов до многоруких "мобилей", пугающих своей тотальной непонятностью. Бюсты и статуи меньшего размера теснились на полках, навешанных по стенам. Вильям Шпет работал, разогреваясь движением и вермутом, здесь же принимал гостей, которые же у заглядывали сюда, несмотря на холод, царивший круглый год. Визиты делились на "экспромтные" и "с подготовочкой".
Сегодняшний был "с подготовочкой". Вилька даже прибрался, то есть по возможности сдвинул козлы, ржавые тазы с глиной и прочие транспортабельные атрибуты своего искусства поближе к стенкам, оставив в центре довольно широкий проход к "светскому" уголку своей мастерской, где имелся огромный стол, очищенный по сегодняшнему случаю от всегдашнего хлама и даже застеленный свежей газетой, несколько разрозненных стульев, табуретка, пара колобашек, заменявших стулья, и штук пять толстых диванных подушек, явно от дивана, давно закончившего свои дни на свалке. У стены стоял другой диван, по конструкции своей не предполагавший подушек, продавленный и засаленный.
Проехав по скользким колдобинам коломяжских улиц, студийный "рафик" остановился возле мастерской Шпета, фарами выхватив из ранней зимней ночи крыльцо над тремя ступеньками, увенчанное покосившейся табличкой "Rue de Montrouge", и медведистую фигуру хозяина, вышедшего на звук мотора.