Больше он ничего не успел сказать, так как в эту минуту нас пригласили на пир богов, и я позабыл обо всём на свете, потому что бесподобный Анатоль, воодушевлённый тем, что пришли гости, превзошёл самого себя.
Поверьте, в делах такого рода я никогда не сужу поспешно. Прежде чем высказать своё мнение, я тщательно всё взвешиваю. Тем не менее я готов повторить, что Анатоль в самом деле превзошёл самого себя. Такой вкуснятины я давно не пробовал, что же касается дяди Тома, он ожил, как увядший цветок после поливки. Когда мы садились за стол, он высказал о правительстве мнение, которое правительству явно пришлось бы не по душе. После consomme pate d`Italie он сказал, что в настоящее время ничего иного от правительства нельзя ожидать, а отведав panpiettes de sole a la princesse, признался, что правительство, по крайней мере, нельзя винить в плохой погоде. Потом он принялся за caneton Aylesbury a la broche и стал разглагольствовать о том, что в крайнем случае мог бы оказать правительству поддержку.
И всё это время Бинго сидел как сыч и молчал. Конец света!
Я размышлял о том, что с ним стряслось, пока шёл домой. Я надеялся, он не притащится плакать мне в жилетку спозаранку. У бедолаги был такой вид, словно он собирался вломиться в мою квартиру не позже пяти утра.
Когда я вернулся к себе, Дживз меня ждал.
- Хороший был обед, сэр? - спросил он.
- Восхитительный!
- Рад слышать, сэр. Почти сразу после того, как вы ушли, вам звонил мистер Джордж Траверс. Он настоятельно просил вас поехать с ним в Харроугэйт, сэр. Его поезд отходит завтра утром.
Моя дядя Джордж, обжора и выпивоха каких мало, любит пускаться во все тяжкие, а в результате Харроугэйт или Бакстон вечно висят над ним как этот-как-его меч. Ко всему прочему, он терпеть не может ездить на воды в одиночестве.
- Это невозможно, Дживз, - сказал я. - Дядю Джорджа трудно вынести даже в Лондоне, и я не собираюсь развлекать его на лечебном курорте.
- Он настаивал, сэр.
- Нет, - твёрдо сказал я. - Мне нравится помогать людям, но дядя Джордж: нет, и ещё раз нет! Я имею в виду, что?
- Слушаюсь, сэр, - сказал Дживз.
Мне стало тепло на душе, когда я услышал, каким тоном он произнёс эти слова. Малый постепенно становился ручным, абсолютно ручным. А всё почему? Я вовремя прижал его к ногтю с шёлковыми рубашками.
* * *
Когда на следующее утро ко мне пришёл Бинго, я уже выпил чай и был готов его принять. Дживз впустил малыша в спальню, и он тут же присел на краешек кровати.
- Доброе утро, Берти, - сказал он.
- Доброе утро, старина, - вежливо ответил я.
- Не уходи, Дживз, - загробным голосом произнёс Бинго. - Подожди.
- Сэр?
- Останься. Постой. Побудь с нами. Ты мне нужен.
- Слушаюсь, сэр.
Бинго закурил сигарету и мрачно уставился на обои.
- Берти, - сказал он, - произошла катастрофа. Если ничего не предпринять, причём в срочном порядке, моё имя будет смешано с грязью и я никогда не посмею показаться в Вест-Энде Лондона.
- Святые угодники и их тётушка! - воскликнул я, поражённый до глубины души.
- Вот именно. - На сей раз Бинго засмеялся утробным смехом. - Все мои неприятности от твоей проклятущей тётушки.
- Какой именно? Говори конкретно, старина. У меня их много.
- Миссис Траверс. Той самой, которая издаёт этот свинский журнал.
- Ох нет, старина, это ты маленько загнул, - запротестовал я. - Она единственная приличная тётя, которая у меня есть. Ты со мной согласен, Дживз?
- Должен признаться, у меня сложилось такое же впечатление, сэр.
- В таком случае избавься от него, - решительно заявил малыш Бинго. - Эта женщина - угроза обществу, разрушительница семейного очага и просто чума. Ты знаешь, что она сделала? Заставила Рози написать статью в свой помойный листок.
- Знаю. Ну и что?
- А ты знаешь о чём?
- Нет. Кажется, Рози говорила, что тётя Делия подала ей какую-то блестящую идею.
- Обо мне!
- 0 тебе?
- Да, обо мне! Обо мне! А знаешь, как называется статья? Она называется: <Как я сберегла любовь моего мужа-малютки>.
- Моего кого?
- Мужа-малютки!
- Кто такой муж-малютка?
- По всей видимости, я, - с горечью сказал Бинго. - То, что там написано, элементарные правила приличия не позволяют мне повторить даже такому старому другу, как ты. Это непристойная история об интимных семейных отношениях, от которых женщины придут в полный восторг. В ней говорится о Рози и обо мне и о том, как она себя ведёт, когда я прихожу домой в плохом настроении, и так далее, и тому подобное. Говорю тебе, Берти, я до сих пор краснею, когда вспоминаю второй абзац.
- А что в нём особенного?
- Я отказываюсь отвечать на этот вопрос. Но можешь мне поверить, хуже не бывает. Никто так не любит Рози, как я; она прекрасная, разумная женщина в обыденной жизни, но стоит ей усесться перед диктофоном, она становится до ужаса сентиментальной. Берти, эта статья не должна появиться на свет!
- Но:
- Если она выйдет, мне придётся отказаться от всех своих клубов, отрастить бороду и стать отшельником. Я не смогу больше показаться на людях.
- Послушай, старина, а ты не преувеличиваешь? - спросил я. - Дживз, тебе не кажется, что он преувеличивает?
- Видите ли, сэр:
- Я преуменьшаю, - мрачно заявил Бинго. - Я слышал эту пакость, а ты нет. Вчера вечером перед обедом Рози включила диктофон, и я чуть с ума не сошёл, когда аппарат стал выдавать одну фразу хуже другой. Если статья появится, все мои друзья засмеют меня до смерти. Берти, - хрипло сказал он, снизив голос до шёпота, - у тебя воображение не богаче, чем у кабана, но даже ты можешь себе представить, как отреагируют Джимми Боулз и Таппи Роджерс, не говоря уже о других, когда прочтут в журнале, что я <полубог, полудитя, капризное и избалованное>.
Воображение меня не подвело.