- В чем дело, Сол? Я не совсем понимаю... Расскажите нам - и, увидите, вам сразу станет легче.
Поглядели бы вы, как пылко и нежно уставился на нее Рустинг! Тингли Челл подавил смешок. Но, честное слово, ничего смешного тут не было.
- В самом деле, - сказал Горт. - Объясните-ка нам причины вашей... э-э... безнадежности в отношении к бытию. Вашего, так сказать, гиперпессимизма.
В голосе Художника я с возмущением услышал холодный интерес, даже этакое жестокое любопытство. Отрезвев от его тона, маленький человек неловко повел головой, словно ему мешал воротник:
- Мое... моя безнадежность? Вряд ли стоит...
- Конечно, Сол, конечно, - так же участливо ободрила Кора, и в этой участливости по-прежнему явственно звучало: "...вам сразу станет легче".
Рустинг весь засветился:
- Если вам это действительно интересно... Положительно, наши взаимоотношения эволюционировали на редкость быстро. Не проявляется ли тут подсознательное желание успеть, пока действительность не отняла у людей возможности вообще как-либо относиться друг к другу?
- Если вы настаиваете... - Сол Рустинг решился. - Что ж, когда конец близок, принято исповедоваться. - Петр Вельд сделал гневное движение, Рустингом не замеченное, однако промолчал. - Всю жизнь я был чиновником, и всю жизнь - на одном и том же месте. Учреждение, в котором я служу тридцать четыре года подряд, называется Департаментом регистрации изменений в составе Общества. Каждый мало-мальски знающий древнюю историю наверняка проведет аналогию между нашим учреждением и ЗАГСом. На мой взгляд, предки наши были наделены мрачноватым чувством юмора: в ЗАГСе один и тот же человек одним и тем же пером в одной и той же книге регистрировал радость и горе - рождение и смерть, свадьбу и развод... Возможно, впрочем, что столь противоестественное сочетание обусловливалось стремлением тогдашних так называемых "государств" к разумной экономии материальных средств; но не буду отвлекаться. Прошли века - и все, как ни странно, осталось без изменений. По существу без изменений, так как последние коснулись лишь мелочей. Не стало разводов. Люди отказались от регистрации браков - вынужденной формальности и поступили подобным образом в силу известного всем прогресса в социальной, нравственной и разных иных сферах. А рождение и смерть в незапамятные времена стали регистрироваться посредством автоматических фиксаторов этих событий. Исчезли (вновь я вынужден обращаться к помощи архаизма) очереди. Специально для молодых людей поясняю: данным словом обозначалась аномалия, суть которой состояла в том, что гражданам, испытывавшим потребность в каком-либо жизненном благе - получении вещи, в широком смысле, или осуществлении разного рода действий - приходилось, и подчас подолгу, дожидаться, пока аналогичную потребность удовлетворят другие граждане, ранее заявившие о ней... Очереди возникали по различным, достаточно прозаическим причинам (о том, как иногда вели себя в них люди, я не стану рассказывать из уважения к чувствам Коры Ирви); применительно к ЗАГСам - прежде всего потому, что они не работали по выходным дням. Бывало, к сожалению слишком часто, чтобы это можно было приписать случайности, и так: некоторые люди из далекого прошлого умышленно препятствовали быстрому прохождению очередей, и...
- Зачем? - не понял я.
- О, - снисходительно улыбнулся Сол Рустинг. - Вы, уважаемый Бег Третий, сами не подозревая, задали слишком сложный вопрос. Ответить однозначно я не в силах, углубляться же в историю проблемы значило бы потратить чересчур много времени.
- А если рискнуть? - вмешался любознательный Тингли. - Дефицита времени мы, думается, не испытываем.
- Да? А если я скажу, что неблаговидные умышленные действия чиновников преследовали корыстные цели?..
- "Корыстные"?..
- Вот вы и ответили на собственный вопрос! Нет, здесь мы ушли бы слишком далеко. Позвольте уж мне не отвлекаться.
- Разумеется, - поддержал Виктор Горт, и в его глазах зажегся огонек любопытства. - Но, если разрешите, - все же добавил Художник, - позже мы вернемся к этой теме
Рустинг с достоинством кивнул и продолжал:
- Так вот, очередей не стало. Новый уровень общественного сознания, достигнутый человечеством, позволил перейти на заочное оформление событий, именуемых "изменениями в составе Общества". Все сделалось просто: вы извещаете по видеофону какого-нибудь Сола Рустинга о рождении сына, он, полностью вам доверяя, изображает радостную улыбку, а затем соответствующим образом регистрирует это прекрасное событие. У вас скончался близкий - и совершается та же процедура, только вместо улыбки Рустинг живописует глубочайшую скорбь... - Внезапно он с яростью воскликнул: - Ну до чего все просто! - Потом ярость уступила место выражению безысходной тоски, смешанной с отвращением; не требовалось особого ума, чтобы догадаться - отвращения к своей профессии. У меня мелькнула мысль, что в учреждении, представляемом Рустингом, не мешает заменить чиновника. Если человек охладел к работе, которую выполняет, ему следует подыскать другую; таков один из мудрых законов Общества. Мы встретились глазами с Петром, и он едва заметно покачал головой: не торопись, мол, все намного сложнее. Реакция "космического мусорщика" на совершенно очевидные вещи привела меня в некоторое недоумение, однако еще больше я обрадовался только что сделанному открытию - мы понимали друг друга с полувзгляда, как и должно быть между астролетчиками, особенно в наших обстоятельствах.
- У наших предков было мрачноватое чувство юмора, - вновь заговорил Сол Рустинг, и в его лице и голосе были боль, тоска, застарелая безнадежность, и над всем доминировала огромная серая усталость. - Как видите, оно передалось нам. Мы тоже заносим в единую приходо-расходную книгу и смерть, и рождение. Следовательно, по существу, ничего не изменилось. И никогда не изменится, не может измениться, потому что мы люди, а люди - смертны... Пусть человечество достигло долголетия в масштабах, о которых и не мечталось древним, пусть оно почти абсолютно исключило несчастные случаи и одолело подавляющее большинство болезней... Но мы не властны над смертью как неизбежным логическим концом жизни в любых ее проявлениях. Знаете вы, сколько смертей зарегистрировал я за три с половиной десятка лет?! За редчайшим исключением среди них не было преждевременных - того, что позволяло людям, негодуя против несчастных случаев и тому подобных обстоятельств, обманывать себя мыслью:
"Он умер, потому что ему не повезло... Но мне-то такое не грозит"... Увы, сегодняшняя безопасность нашего бытия только еще более обнажает его конечность... Вот вам мой ответ, Виктор Горт, на вопрос, откуда сей "гиперпессимизм", - устало сморщил лобик Сол Рустинг. - А если впереди все равно конец, то к чему все это? - Он обвел рукой нас, скромную обстановку салона - как если бы самое жизнь заключил в предельно узкие рамочки. Ответьте же мне - к чему?! - В тоне было странное торжество.
- Но ведь все это... Простите мою дерзость... Как бы сказать?.. - начал я.
- Жевано-пережевано, не так ли? - задиристо отозвался Рустинг. - Ну и что же, молодой человек! Разве оттого, что вы тысячу раз скажете "холодно" и тем самым как бы обесцените смысл слова, вам станет теплее? Слова стираются смысл остается. И я вас спрашиваю: к чему непрестанно обманываться грандиозностью целей, которые мы перед собой ставим, тщетной суетностью надежд, что после нас останется нечто важное, ценное?
- Не останется даже того, что мы делаем для других из любви к ним? негромко спросила Кора Ирви. - Бедный Сол, как вам тяжело жить!
В любви нет возраста. Возможно, в ней есть или отсутствует опыт. Рустинг был, несомненно, очень неопытным влюбленным. Судя по тому, что ни для кого не составляло уже секрета, он должен был капитулировать. В противном случае у него не оставалось права даже верить в свою любовь. Но он не сдался. Позже я понял, почему. Человек не в состоянии поступиться тем, на чем держится его личное мироздание, и это сильнее чувства. Он бы и рад немного потесниться на своей позиции, да просто не может.
- Поймите, милая Кора, - упрямо сказал Рустинг. - Все мы обманываем себя. Не исключено, что я понимаю это лучше присутствующих только благодаря своей ужасной профессии, - скромно добавил он. - Знаете, в старину существовало понятие "надбавка за вредность". Может, у меня - профессиональное заболевание?
Последнее было сказано не без кокетства и дало мне повод, торжествуя, воскликнуть:
- Вы сами сказали!
Он немедленно парировал:
- Говоря о "профессиональном заболевании", я подразумевал обостренное чувство реальности мировосприятия - не больше и не меньше. Для вас смерть понятие абстрактное, причем не только в силу возраста. Для меня - тысячи зарегистрированных имен людей, которые жили и которых теперь нет. Понимаете? Просто нет... Право, иногда я завидую древним: они верили в потустороннюю жизнь... - И, не обращая на нас никакого внимания, всем своим видом, сказал Коре Ирви: - Потому что там я бы непременно встретился с вами!
- Вот вы и опровергли самого себя, - лениво констатировал Горт. - Не сомневался, что так случится. Если наши усилия смешны полнейшей бесплодностью, то к чему столь темпераментно отстаивать свой взгляд на вещи, к примеру?.. Да и сдается мне, что с некоторых пор жизнь не представляется вам такой уж бесцельной.
Намек был предельно прозрачен. Меня чрезвычайно покоробила бестактность голографа. Практикант заерзал от восторга. А Рустинг прямо-таки взвился:
- Что вы хотите этим сказать?!
Виктор Горт, не испугавшись, пожал плечами:
- Всего-навсего, что наше существование не так уж бессмысленно, Сол... Он улыбнулся маленькому человеку с обезоруживающей сердечностью; я не подозревал в нем такой способности. - К тому же в "тайне", которую вы нам открыли невольно, нет ничего, кроме хорошего.
Сол Рустинг совершенно растерялся. Кора Ирви выглядела скорее безмятежно-спокойной, нежели смущенной. Даже Тингли ухмылялся сочувственно, отнюдь не обидно. "Космический мусорщик" украдкой мне подмигнул: мол, до чего славно, что кризис спонтанно себя исчерпал... Но не суждено было этому вечеру мирное завершение. Впереди нас подстерегало приключение. Хотя началось оно не сразу, а после очередной вспышки неуемного стремления Практиканта "разобраться, что к чему" - если помните, именно так он определил цель своего космического вояжа. Внешне между названной вспышкой и событиями, речь о которых пойдет ниже, связи нет. Однако впоследствии я пришел к выводу: то, о чем Тингли Челл говорил, в значительной степени обусловило его поведение в ночном нашем приключении... Постараюсь быть последовательным.
Прерывая несколько затянувшееся, хотя и не тягостное молчание, Тингли сказал:
- Если общество не возражает, хотелось бы поделиться кое- какими соображениями. Правда, они могут показаться не совсем уместными в данную минуту...
Общество, не знавшее, чем заняться, не возражало, и он продолжал:
- Как известно уже нашему славному астропилоту Бегу Третьему, я в своей бестолковой жизни сменил немало занятий - в том числе литератора. С позиций последнего и намереваюсь выступить... Знаете ли, что мы с вами представляем в сложившихся обстоятельствах, если взглянуть на нас глазами драматурга? Материал! Да-да, великолепное сырье, из коего можно слепить захватывающее, остросюжетное драматургическое произведение... Многоуважаемый Сол Рустинг, пусть вас не коробит такая роль. Сегодня вы настроены весьма агрессивно, но, сделав над собой небольшое усилие, поразмыслив немного, обязательно поймете: иногда быть "материалом" очень даже почетно. История знает немало случаев, когда зауряднейшие индивиды, сделавшись прообразом литературного персонажа, обретали мировую известность, а то и бессмертие. Разве вы не хотите бессмертия? Учтите, оно зависит от степени авторского дарования и, следовательно, от его доброй воли, так что...
Я бы простил ему ничем не спровоцированную язвительность этого эпитета "наш славный астропилот", не обратил внимания на выпады в адрес беззащитного Рустинга. А вот возвращаться к теме смерти было незачем, она была вредоносна и опасна, и потому я позволил себе холодно осведомиться:
- Не о вашем ли, Тингли Челл, волшебном даре идет речь?
Мною двигало одно намерение - в зародыше пресечь ненужную болтовню.
Практикант насмешливо отозвался:
- Недостойный выпад! Я же вам честно сказал, что писателя из меня не получилось... - Кора Ирви укоризненно покачала головой, и я дал себе слово в дальнейшем молчать.
- Нет, - как ни в чем не бывало продолжал разглагольствовать Тингли, - на роль Художника я не претендую. Разве что попробую чуть-чуть потеоретизировать... Итак, нас тут шестеро, то есть достаточно мало, чтобы уместиться в небольшой пьесе, и чтобы автору было нетрудно постоянно держать каждого в сфере внимания. Второе: мы попали в условия, когда люди вынуждены почти непрестанно общаться, взаимодействовать друг с другом. Одно это уже является предпосылкой для зарождения драматических коллизий - как, столкнувшись, покажут себя наши характеры? И третье. Против нас ополчилась целая шайка неблагоприятных факторов: нехватка воды, загадочные черные цветы, неведомые до сих пор звери, оставившие следы на красном песке, вся эта планета с дурацкими двумя солнцами - сплошная вещь в себе! - и, наконец, грозная неопределенности в вопросе, когда и как мы отсюда выберемся, а также произойдет ли столь желанное событие когда-либо вообще...
Я потом спрашивал Петра Вельда, чего ради он позволил Тингли нести его вздор, от которого был один сплошной вред. Знаете, что он ответил?
- Видишь ли, интересно было слушать... Меня-то ничему такому не учили. И болтал он складно, тут ничего не скажешь.
Ответ меня смутил неожиданностью. Казалось бы, какое время интересоваться посторонними вещами, тем более что интеллектуальные экзерсисы Тингли дурно влияли на общий настрой? Позднее я сообразил, что вообще мы охотно выдумываем себе людей. Мне "космический мусорщик" представлялся этаким безупречным руководителем, и я внутренне обязал его к идеально правильным мыслям и действиям. Как было и с Корой Ирви, несказанно удивленной мимолетным признанием Вельда, что ему тоже "разок-другой небо с овчинку казалось", недоверчиво тогда воскликнувшей: "Вы - и страх?.. Нет, конечно, это вы для нас так говорите, чтобы успокоить!" Еще я подумал: создаем модель человека, а потом не можем ему простить, если - подлинный - он в ней не умещается... Но это я между прочим.
Челла вдохновляло собственное красноречие: