- Почему? - спросил он.
- Из-за вас, - ответил я и подошел к нему. - Де Керадель, я хочу тут остаться. С вами. Но не как человек, которого держат - наследственные воспоминания. И не воображение, которое подстегиваете вы или ваша дочь. Не внушение... не колдовство. Я хочу оставаться здесь в здравом уме и самим собой. И чары вашей дочери не имеют к этому отношения. Меня мало интересуют женщины, де Керадель, кроме нагой дамы, которую зовут Истина. Из-за вас, только из-за вас я хочу остаться.
Опять он спросил:
- Почему?
Но он заглотил приманку. Его бдительность ослабла. У каждой симфонии есть главная тема, а в ней основная нота. Так же и с каждым человеком. Узнай эту ноту, узнай, как ее заставить звучать, - и этот человек твой. Доминанта де Кераделя - тщеславие, эготизм. Я заставил звучать именно эту ноту.
- Никогда, я думаю, де Карнак не называл де Кераделя... хозяином. Никогда не просил разрешения сидеть у ног де Кераделя и учиться. Я достаточно знаю историю наших семей, чтобы уверенно утверждать это. Ну, этому конец. Всю жизнь я стремился сорвать с Истины ее вуаль. Я считаю, вы можете сделать это, де Керадель. Поэтому - я останусь.
Он с любопытством спросил:
- Которой же из двух моих историй вы поверили?
Я рассмеялся.
- Обеим и ни одной. Разве иначе заслуживал бы я быть вашим учеником?
Он сказал, почти задумчиво:
- Хотел бы я верить вам... Алан де Карнак! Мы бы много могли достичь вместе.
Я ответил:
- Верите вы мне или нет, но как я, будучи здесь, могу повредить вам? Если я исчезну... или покончу самоубийством... или сойду с ума... это, конечно, может вам повредить.
Он с отсутствующим видом покачал головой, с холодным равнодушием сказал:
- Я легко могу избавиться от вас, де Карнак, и никаких объяснений не понадобится... но я хотел бы вам верить.
- Но если вы ничего не теряете, почему бы не согласиться?
Он по-прежнему медленно сказал:
- Я согласен.
Взял в руки блюдо жертвоприношений и взвесил его. Поставил на стол. Протянул ко мне обе руки, не касаясь меня, и сделал жест, на который я, при всем том, что было в моем сердце, не мог ответить. Этому священному жесту научил меня тибетский лама, которому я спас жизнь... и де Керадель осквернил его... но все же жест означал обязательства... обязательства, которые простираются за пределы жизни...
Спасла меня Дахут. В комнату полился поток солнечных лучей. Вместе с ним появилась и Дахут. Если бы что-то нужно было для подтверждения второй версии де Кераделя, версии здравого смысла, так это Дахут, идущая в лучах солнца. Но ней был костюм для верховой езды, сапоги, сине-зеленый шарф, соответствовавший цвету ее глаз, и берет точно такого же цвета. Подойдя ко мне в солнечных лучах, она выбила из моей головы и де Кераделя, и все остальное.
Она сказала:
- Здравствуйте, Алан. Прояснилось. Не хотите ли прогуляться?
И тут она увидела блюдо жертвоприношений. Глаза ее расширились, так что стали видны белки... и в глазах заплясали фиолетовые огни.
Лицо де Кераделя побледнело. В нем появилось понимание... предупреждение, известие - от него к ней. Ресницы мадемуазель дрогнули.
Я сказал беззаботно, как будто ничего не заметил:
- Прекрасно. пойду переоденусь. - Я уже знал, что не де Керадель поставил рядом со мной блюдо. Теперь я знал, что и Дахут не делала этого. Тогда кто же?
Я вошел к себе в комнату и снова как будто услышал жужжание... Алан, берегись Дахут...
Может, все-таки тени будут ко мне добры.
18. ПСЫ ДАХУТ
Как бы ни разгадывалась загадка блюда, приглашение Дахут было тем счастливым случаем, на который я надеялся. Я торопливо переоделся. Мне представлялось, что ее разговор с отцом будет не вполне дружеским, и я не хотел, чтобы она переменила намерение насчет прогулки. Возможно, в деревню мне попасть не удастся, но до скалы, где дежурят рыбаки, я доберусь.
Я написал записку Мак Канну:
- Будьте у скалы ночью от одиннадцати до четырех. Если я не покажусь, будьте здесь же завтра ночью в те же часы. То же и относительно ночи послезавтра. Если я тогда не покажусь, передайте Рикори, чтобы действовал по усмотрению.
К тому времени Рикори уже должен приехать. И если я тогда не смогу связаться с Мак Канном, значит я в трудном положении, если вообще способен находиться в любом положении. Я надеялся на изобретательность и безжалостность Рикори, не меньшие, чем у де Кераделя. И он будет действовать быстро. Я изготовил дубликат записки: в конце концов, может, удастся попасть и в деревню. Одну записку положил в двухунциевую бутылочку и плотно закрыл, вторую сунул в карман.
Насвистывая, спустился вниз, предупреждая о своем появлении. Вошел в комнату так, будто никого в мире ни в чем не подозреваю. Впрочем, я не играл: я испытывал душевный подъем; так боксер, проигрывавший раунд за раундом в бою с противником с совершенно незнакомым стилем, вдруг получает ключ к противнику и знает, как с ним справиться.
Мадемуазель стояла у очага, постукивая по сапогам рукоятью арапника. Де Керадель по-прежнему сидел за столом, слегка съежившись. Блюда жертвоприношений не было видно. Мадемуазель напоминала прекрасную осу, да Керадель - маленький Гибралтар, отражающий нападки осы.
Я рассмеялся, когда это сравнение пришло мне в голову.
Дахут сказала:
- Вы веселы.
Я ответил:
- Да, весел. Веселее, чем был, - тут я взглянул на де Кераделя, многие годы.
Она не пропустила ни этот взгляд, ни ответную напряженную улыбку. Сказала:
- Идемте. Ты уверен, отец, что не хочешь присоединиться к нам?
Де Керадель покачал головой.
- У меня много дел.
Мы пошли к конюшне. Она взяла ту же гнедую, я - чалую. Некоторое время она ехала передо мной молча, потом позволила мне догнать ее. Сказала:
- Вы так веселы, будто едете на встречу с любимой женщиной.
- Надеюсь встретить ее, хотя и не в этой поездке.
Она прошептала: